От входа, засыпанного песком, остался проем высотой не более трех футов — внутрь вполне мог забиться некрупный тюлень, ищущий убежища. Именно тюленя Иэн и рассчитывал найти, когда, извиваясь всем телом, протиснулся сквозь короткий тоннель в стене и оказался в скудно освещенном помещении дота.

Он поднялся, настороженно оглядываясь и решая, что делать дальше. Его голова упиралась во влажный потолок. Пропитавшие все вокруг запахи водорослей и гниющих ракушек, казалось, исходили от земли и сочились из стен, густо украшенных надписями и рисунками откровенно сексуального смысла.

При свете, проникающем через амбразуры, Иэн сумел рассмотреть, что дот — в котором он, кстати сказать, ни разу не был во время своих частых прогулок по Незу — состоял из двух помещений, расположенных концентрическими кругами, и имел форму пончика. Проход, проделанный во внутренней стене, вел в центральную часть укрепления. Именно там, видимо, и находилось то, что так заинтересовало чаек. Не найдя ничего существенного на покрытом мусором полу, Иэн двинулся к проходу, машинально спрашивая: «Есть здесь кто-нибудь?» и не осознавая, что животное — будь оно живое, раненое или мертвое — едва ли сможет ответить на его вопрос.

В спертом воздухе было трудно дышать. Крики летавших над дотом чаек звучали то громче, то тише. Остановившись у прохода, Иэн отчетливо расслышал хлопанье крыльев и шуршание когтей наиболее нетерпеливых птиц, вновь облепивших дот. Ну уж нет, решительно сказал себе Иэн. Он ведь человек, хозяин планеты, все вокруг подвластно ему. Не может быть и речи о том, чтобы его испугала банда птиц-хулиганов.

— Кышш! Пошли прочь! Пошли прочь отсюда! — закричал он, врываясь на открытую площадку в центре дота.

Птицы разом взмыли в небо.

— Так-то лучше, — сказал он, засучивая рукава куртки и готовясь прийти на помощь тому, кого мучили проклятые летучие твари.

Это был не тюлень. Иэн застыл, словно в столбняке, чувствуя, как содержимое желудка ползет вверх, а горло перехватывают рвотные спазмы.

Молодой человек с редкими волосами сидел, прислоненный спиной к бетонной плите, на которой прежде располагалась огневая точка. Он был мертв, чему доказательством служили две не улетевшие прочь чайки, которые выклевывали его глаза.

Иэн Армстронг, чувствуя, что все внутри у него словно заледенело, сделал еще один шаг к мертвецу. Когда он снова смог дышать и поверил тому, что видели его глаза, то произнес с трудом всего четыре слова:

— Дивны дела Твои, Господи.

Тот, кто утверждает, что самый отвратительный месяц в году апрель, наверняка никогда не бывал в Лондоне в разгар жаркого лета. Городские миазмы меняют цвет неба с голубого на коричневый, стены домов задрапированы в черное от выхлопов дизельных моторов, чадом забиты глаза и носы, листья деревьев покрыты толстым слоем пыли. Нет, конец июня — вот самая мучительная пора в Лондоне. Хуже, да и то не намного, может быть только в аду: так Барбара Хейверс беспристрастно оценивала погоду в столице своей страны. И окончательно убедилась в собственной правоте, добираясь воскресным вечером домой на своей старенькой дребезжащей «мини».

Барбара находилась в легком приятном подпитии. Недостаточном для того чтобы представлять опасность для пешеходов или автомобилистов, но вполне пригодном, чтобы с удовольствием, не спеша перебрать в памяти все события прошедшего дня, словно бы затянутые легкой дымкой, навеянной изысканным французским шампанским.

Она возвращалась домой со свадьбы Линли и его давней возлюбленной. Тихое и скромное венчание состоялось в небольшой церкви, расположенной рядом с домом графа в Белгрейвии.[2] Вместо высокородных особ, разодетых в пух и прах, на свадебном торжестве присутствовали только самые близкие друзья, а также несколько коллег-офицеров из Нью-Скотленд-Ярда. В число последних входила и Барбара Хейверс, хотя временами ей доставляло удовольствие тешить себя мыслью, что она относится и к числу друзей.

Пожалуй, инспектор уголовной полиции Томас Линли и леди Хелен Клайд и не могли бы превратить свое бракосочетание в шумное и помпезное мероприятие, размышляла Барбара. За все время их знакомства ей не довелось заметить, чтобы инспектор кичился титулом или именовал себя графом Ашертоном, и наверняка он не испытывал ни малейшего желания пригласить на свадьбу толпу богатых и крикливых «ура-Генри». А поэтому собралось человек пятнадцать гостей, несколько не похожих на телевизионных аристократов. После венчания, поздравив Линли и Хелен со вступлением в лоно семейной жизни, все направились в ресторан «La Tante Claire»[3] в Челси, где их ожидали шесть видов hors-d'oeuvres[4] и шампанское, затем обед и вновь шампанское.

После того как были произнесены все тосты и новобрачных проводили в свадебное путешествие — они со смехом, но решительно отказались назвать место, где проведут медовый месяц, — гости начали расходиться.

Барбара, стоя на раскаленном, как сковорода, тротуаре Ройял-Хоспитал-роуд, беседовала с еще не разошедшимися гостями, среди которых был и шафер Линли, судмедэксперт Саймон Сент-Джеймс. Соблюдая национальную традицию, они вначале поговорили о погоде. В зависимости от того, как собеседник переносил жару, влажность, смог, испарения, пыль и яркий солнечный свет, погода могла быть названа прекрасной, отвратительной, омерзительной, великолепной, невыносимой, божественной либо такой, какая может быть только в аду. По общему мнению, невеста была «просто очаровательна», жених «весьма интересен», угощение восхитительно. Затем все, как по команде, замолчали, размышляя о том, что делать дальше: продолжать банальный разговор или дружески проститься.

Решили расходиться. Барбара шла с Сент-Джеймсом и его женой Деборой, которые выглядели поникшими и вялыми, как цветы под немилосердными лучами солнца. Сент-Джеймс то и дело промокал белым носовым платком лоб, а Дебора с ожесточением обмахивалась старой театральной программкой, оказавшейся, к счастью, в ее объемистой соломенной сумке.

— Барбара, вы не хотите зайти к нам? — спросила она. — Мы решили посидеть до вечера в саду, и я хочу попросить отца облить нас водой из садового шланга.

— Это было бы как нельзя кстати, — ответила Барбара, потирая шею, стянутую насквозь промокшим воротником блузки.

— Ну и отлично.

— Да нет, что вы, я не могу. Я еще не совсем оправилась от травмы.

— Понятно, — задумчиво произнес Сент-Джеймс. — Напомните мне, когда это произошло?

— Как это глупо с моей стороны, — спохватилась Дебора. — Простите, Барбара, я как-то упустила это из виду.

Барбара не поверила. Пластырь на носу, синяки, не говоря уже о выбитом переднем зубе, не оставляли сомнений, что она совсем недавно вернулась из госпиталя. Просто Дебора была слишком хорошо воспитана, чтобы обращать внимание на такие «мелочи».

— Две недели назад, — ответила Барбара на вопрос Сент-Джеймса.

— Что с легкими?

— Дают о себе знать.

— А ребра?

— Только когда смеюсь. Сент-Джеймс улыбнулся:

— Вы сейчас в отпуске?

— Да, по требованию врачей. Я не могу приступить к работе без разрешения своего доктора.

— Ну надо же такому случиться! — сочувственно произнес Сент-Джеймс. — Проклятое невезение.

— Да, ничего не поделаешь, — пожала плечами Барбара.

Впервые возглавив оперативно-следственную группу, расследующую убийство, она, выражаясь языком протокола, получила травму при исполнении служебных обязанностей. Но говорить об этом ей не хотелось. Ее гордость пострадала больше, чем тело.

— Вы куда-нибудь собираетесь? — спросил Сент-Джеймс.

— Спасайтесь от этой жары, — участливо посоветовала Дебора. — Поезжайте в Шотландию, или на озера, или к морю. Жаль, что мы не можем составить вам компанию.

Проезжая по Слоун-стрит, Барбара то и дело вспоминала совет Деборы. Когда расследование было завершено, инспектор Линли приказал ей взять отпуск. Он повторил это и сегодня, когда они после свадьбы ненадолго остались вдвоем.