Ну уж нет, подумала Агата. Не хватало только, чтобы какая-то безмозглая потаскуха вцепилась мертвой хваткой в Тео. Как хочется поскорее выбраться отсюда, ей нужны мир и покой, чтобы собраться с силами для предстоящей борьбы за выздоровление. Мало кому удавалось обрести мир и покой на больничной койке. Только инъекции, капельницы, процедуры и еще — жалость. Ни в чем этом она не нуждалась.

Самое несносное из всего этого — жалость. Жалость она ненавидела. Она сама ни к кому не испытывала этого чувства и не желала, чтобы ее унижали состраданием. Она согласна была терпеливо переносить даже отвращение к себе, какое у нее вызывали те ничтожные подобия людей, инвалиды, бредущие по набережной, лишь бы не ощущать себя бессловесным паралитиком, о котором в его присутствии говорят намного чаще, чем заговаривают с ним самим. Отвращение вызывает страх и ужас — и их можно использовать даже с некоторой выгодой. А жалость вызывает у окружающих чувство превосходства. С чужим превосходством Агата никогда в жизни не сталкивалась. И поклялась: что бы ни случилось, она ни за что этого не допустит.

Если она позволит кому-нибудь взять верх над собой, она проиграет. А это значит, что ее мечты о будущем Балфорда не сбудутся. И тогда Агата Шоу ничего не оставит после своей смерти, разве что смутные воспоминания у Тео. А вот в памяти будущих поколений — ничего. Да и Тео скорее всего ее забудет. Ведь ему есть о ком помнить. Будь у нее еще хоть немного времени, она наверняка добилась бы задуманного. Ведь она уже начала осуществлять свой проект, когда ее разбил этот проклятый инсульт.

Сейчас, когда она беспомощна, как младенец, этот сальный, неумытый монстр Малик развернется. И что он только не делал для того, чтобы занять ее место в городском совете, и ведь сумел проскользнуть, да как ловко! А сколько всего еще натворит Акрам Малик, когда узнает, что ее свалил второй инсульт!

Весь Балфорд превратится в Фалак-Дедар-парк, дай ему волю. Никто и моргнуть не успеет, а над рыночной площадью уже будет возвышаться минарет, на месте церкви Святого Иоанна — аляповатое здание мечети, а на каждом углу от Балфорд-роуд до самого побережья зачадят их отвратительные обжорки. До настоящего вторжения тогда останется всего один шаг: вскоре сотни пакистанцев, окруженные тысячами вшивых детишек, — на половину детей государство платит пособие, другая половина проживает незаконно, — осквернят традиции и культуру страны, в которой они решили поселиться.

«Они хотят лучшей жизни, ба» — так объяснил ей Тео. Но Агате не нужны его дурацкие объяснения. Ей абсолютно очевидно — им нужна ее жизнь. Им нужна жизнь каждой английской женщины, каждого мужчины, каждого ребенка. И они не успокоятся и не отступят, пока не достигнут поставленной цели.

И в особенности Акрам, думала Агата. Этот гнусный, мерзкий, жалкий Акрам! Он постоянно гнул свою линию, вешая всем на уши липкую лапшу насчет дружбы и братской любви. Он даже выступил в роли миротворца, введя часть своей общины в это нелепое «Сообщество джентльменов». Все это лишь хитроумные уловки! Конечно, с их помощью в бараньи головы простолюдинов нетрудно вколотить простодушную уверенность в том, что пастбище свободно и безопасно, — нет никакой необходимости оглядываться каждую минуту, опасаясь нападения волков. Но Агату он не обманул ни своими речами, ни своими действиями.

Но она еще докажет, что его раскусила! Она, как Лазарь, восстанет с больничной койки, снова обретет свою неукротимую силу — и Акраму Малику со всеми его планами ни за что ее не одолеть.

Агата поняла, что сестра Джекобс ушла. Специфический запах исчез, уступив место запахам лекарств, пластиковых трубок, мастики для пола.

Изголовье кровати было слегка приподнято, поэтому ее тело лежало под небольшим углом. Она открыла глаза и не увидела ничего, кроме не очень чистого потолка. Что ж, зато она видит — это можно считать явным улучшением ее состояния за время, прошедшее с момента инсульта. Приопустив глаза, она разглядела телевизор, звук которого был выключен. Шел фильм, в котором страстный, отвратительно красивый супруг вез на каталке несчастную, но все еще привлекательную, беременную — это делало ее еще более привлекательной — жену в отделение, где ей предстояло родить их ребенка. Этот фильм, подумала Агата, если судить по неестественным манерам и слащавому выражению лиц актеров, должен бы быть комедией. Это ведь надо додуматься! Она не знает ни одну женщину, которой было бы смешно рожать.

С усилием она смогла чуть-чуть повернуть голову так, чтобы видеть окно. Полоска неба, которую она разглядела, была блеклой, почти бесцветной, и она поняла, что жара еще не спала. Здесь, в палате, температура наружного воздуха не ощущалась, поскольку больница была одним из немногих зданий в радиусе двадцати миль от Балфорда, в котором работали хорошие кондиционеры. Ей следовало радоваться этому… если бы она оказалась в больнице, чтобы проведать кого-то, пострадавшего, к примеру, в результате стихийного бедствия. Она без труда могла бы назвать имена двадцати людей, значительно больше, чем она, заслуживших сомнительную честь пострадать от стихийного бедствия. На этой мысли она задержалась с некоторым удовольствием, начала перебирать в памяти имена этих людей и развеселилась оттого, что приговорила каждого из них к пытке, выпавшей на ее долю.

Предаваясь этому увлекательному занятию, она не заметила, что кто-то вошел в палату. Легкое покашливание подсказало ей, что у нее гость. Она услышала негромкий спокойный голос:

— Не двигайтесь, миссис Шоу. Пожалуйста, позвольте мне.

Рядом с кроватью послышались шаги, и вдруг она оказалась лицом к лицу со своим главным врагом — Акрамом Маликом.

Она издала нечленораздельный звук, означавший: «Что вам надо? Уходите. Прочь отсюда. Мне противно ваше притворно озабоченное лицо». Но пораженный мозг посылал неразборчивые команды голосовым связкам, потому они издавали странные звуки — невнятную смесь стонов и хрипов.

Акрам внимательно смотрел на нее. Все ясно, решила она, он оценивает ее состояние и просчитывает, какой удар нанести, чтобы свалить в могилу. А уж тогда у него не будет никаких помех для претворения в жизнь своих коварных планов.

— Я не собираюсь умирать, мистер Вог,[53] — сказала она. — Поэтому сотрите со своей физиономии мину лицемерного сочувствия. Вы испытываете ко мне столько же сострадания, сколько его было бы его у меня, окажись вы в подобной ситуации. — Но из ее рта по-прежнему вылетали лишь нечленораздельные звуки.

Акрам огляделся и, отступив в сторону, исчез из поля зрения. Она запаниковала, решив, что он намеревается выключить аппараты, жужжащие и попискивающие за ее головой. Но он вновь появился, теперь уже со стулом, и сел возле койки.

Она увидела у него в руках букет цветов. Он пристроил его на столик возле кровати и вынул из кармана маленькую книжку в кожаном переплете, положил ее на колени, но не открыл. Наклонив голову, Акрам несколько мгновений сидел молча, а потом она услышала какую-то пакистанскую тарабарщину.

Где же Тео? — в отчаянии подумала Агата. Почему его нет? Некому прекратить этот балаган. Голос Акрама Малика был мирным и спокойным, но ее не проведешь. Наверняка он напускал на нее порчу или колдовские чары, которые азиаты используют против врагов.

Мириться с этим она не собиралась.

— Прекратите бубнить! — потребовала она. — Немедленно! И сейчас же вон из моей палаты! — Но ее слова были так же непонятны ему, как ей то, что говорил он. Малик положил смуглую ладонь на кровать, словно давая ей свое благословение, которого она не желала и не ждала.

Наконец он снова поднял голову и после короткой паузы заговорил, но на этот раз она отлично понимала его. И его голос звучал настолько убедительно, что она только и могла, что стойко выдерживать его взгляд. Она мрачно подумала, что так поступают с людьми василиски: они словно пронзают вас насквозь своими страшными глазами. И она терпела.