Игры продолжались до позднего вечера, хотя лорд Карадок в них и не принимал участия. Пока он мирно спал в кресле, Бронуин и ее гости, а также рыцари и оруженосцы проводили время приятнейшим образом. Даже тетя Агнес принимала участие в шарадах, хотя стихи, выходившие у нее, приводили пожилую женщину в замешательство, немало при этом всех веселя. Она ретировалась, чтобы кто-то другой принялся строить из себя дурака, что получалось непременно, потому, как шарады на то и были рассчитаны.

В конце концов леди Мария удалилась в свою комнату, оставив лорда Жиля веселиться в обществе мужчин. Бронуин воспользовалась моментом, чтобы извиниться перед гостями и проследить, как Ульрику помогает управляющий добраться до комнаты. Подвыпивший владелец Карадока растянулся на кровати, и его жена вместе с Бланкардом раздели рыцаря. Бронуин собиралась все же выкупать мужа, так как невозможно было ей смириться с запахом лошадей, эля и собак. Отправив управляющего к гостям, Бронуин принялась за дело.

Ульрик был ее первым и единственным возлюбленным, и потому неудивительно, что он оказался также и первым и единственным мужчиной, которого она мыла. Он крепко спал, слишком много выпив и мало съев, и Бронуин могла удовлетворить свое любопытство, уделив великолепному телу мужа то внимание, какого оно заслуживало, ведь когда они ласкали друг друга, было достаточно трудно что-либо рассмотреть. По крайней мере, сейчас он не отвлекал ее от сосредоточенного созерцания своими поцелуями.

«Ульрик и вправду очень красив», – думала она, оттаивая, хотя твердо намеревалась остаться беспристрастной к стройному мускулистому телу. То была безупречная красота статуй юных римских богов с чреслами, прикрытыми тканью, но то, что открылось ее взору, отличалось прекрасными пропорциями и силой. Шрамы воина говорили о доблести, и каждый из них был достоин уважения, а со стороны жены – поцелуя.

Закончив мыть мужа, она быстро переоделась и натянула ночную рубашку. Мириам успела развести огонь в очаге, и теперь Бронуин оставалось лишь забраться в постель, напомнив себе, что она сердится на Ульрика и не должна, потакая своим желаниям, прижиматься к нему. Действительно, он скверно вел себя в этот вечер, не говоря уже о том, что отверг их с тетей Агнес попытку позаботиться о благе Карадока.

Поздняя ночь и завывание ветра за стенами башни вскоре усыпили Бронуин. В мире снов у нее не было причин сохранять расстояние между собой и тихо похрапывавшим у нее под боком мужчиной, и расстояние все сокращалось, пока, наконец, они не заключили друг друга в объятия и не погрузились в блаженное забытье.

Горизонт на востоке уже посветлел в ожидании нового дня, но солнце еще не поднялось. Бронуин была потревожена неразборчивым бормотанием и подергиваниями Ульрика. Стряхивая с себя глубокий сон, лишенный сновидений, она открыла глаза как раз в тот момент, когда муж, резко оттолкнув ее, сел в постели. Тут Бронуин обнаружила, что рубашка у нее влажная. «Почти такая же влажная, как его кожа», – подумала она, успокаивающе опуская руку на спину Ульрика.

– Ты болен?

При звуке ее голоса он обернулся.

– Боже мой, милая, иди сюда! – его голос срывался от волнения.

Бронуин оказалась в отчаянных объятиях. Ее охватила тревога – Ульрик дрожал!

– Что случилось?

Он что-то увидел во сне? Тетя Агнес сказала, седьмой сын непременно увидит врага Карадока но сне.

– С тобой все в порядке?.. С тобой и ребенком?

– Конечно. У нас все хорошо… вернее, было хорошо, пока ты вот так не подскочил.

Она заколебалась, обеспокоенная его поведением.

– Вы что-нибудь видели во сне, милорд?

Ульрик покачал головой и прижался лицом к ее нежной шее, поцеловав в бьющуюся жилку. Он как бы успокаивал сам себя: она действительно с ним рядом, а не порождена лишь одним его воображением.

– Такой плохой сон… но казался он очень похожим на явь, – Ульрик тихо выругался. – От всех этих разговоров о духах и демонах у меня начинаются кошмары, а я даже не верю во всю эту чепуху!

– Отец тоже не верил, но не возражал против суеверия других.

– Муки Христовы, во рту такое ощущение, словно он набит ватой!

Бронуин села.

– Я дам тебе воды. Может, сделать отвар от головной боли?

Ульрик нахмурился.

– Откуда ты знаешь, что у меня болит голова?

– Мне доводилось и прежде видеть пьяных, милорд. Головная боль – обычное наказание Господа за слишком обильные возлияния.

– А это что? – Ульрик показал на рукав ее ночной рубашки.

– Это… – сонно проворчала Бронуин, – это ночная рубашка.

– Сам вижу, но, скажи на милость, почему ты ее надела? Я ведь ясно дал понять прошлой ночью, что лучше всего остаться тебе без рубашки!

– Ты разве всегда такой разговорчивый в ранние утренние часы?

Ульрик отмахнулся от ее вопроса.

– Не до разговоров мне, женщина.

Бросив подозрительный взгляд на мужа, Бронуин просунула руку под одеяло и обнаружила… нет, вчера она видела это твердым и напряженным! Покраснев так, что румянец стало возможным разглядеть даже в предрассветных сумерках, она поспешно объяснила свой поступок:

– Если вы заметили, милорд, вы чисты и приятно пахнете лавандой. Я не могла допустить, чтобы от вас несло, как от вьючного животного, – она отдернула руку, – и признаться, я рассматривала ваше тело.

Ульрик обнял ее, шепча на ухо обжигающие слова.

– И что же, позвольте поинтересоваться, вы уиидели примечательного? А что сделали, увидев?

– Что еще может сделать хорошо воспитанная женщина? Я накрыла вас одеялом, а спали вы беспробудным сном, надо заметить! – возмутилась Бронуин, неожиданно покраснев еще больше.

Она сердито натянула на себя одеяло и повернулась на бок. Однако не было никакой возможности не обращать внимания на настойчивые объятия и бороться с собственными желаниями, зажавшими ее в тисках страсти, которую, как ей совершенно напрасно казалось, удалось укротить. Но нет, на самом деле она только и ждала, когда же Ульрик улучит момент для слияния с ее истомленным телом.

Волна волнующих предчувствий поднялась, когда рубашка соскользнула с груди под натиском нежных пальцев. Бронуин позволила Ульрику увести себя в неведомые дали, где они снова и снова находили друг друга на вершинах любви. В конце концов, волны страсти вынесли Бронуин на безопасный берег в надежные объятия возлюбленного. Она мечтательно улыбнулась, когда он отвел ее волосы с лица.

– Я люблю тебя, прекрасная черная птица Карадока. Изо всех моих побед и завоеваний тобой я дорожу превыше всего.

Ульрик тихо запел приглушенным голосом, хрипловато и мелодично. Это была знакомая мелодия, от которой наворачиваются на глаза слезы у самого хладнокровного из людей, и тает сердце любой девушки. И Бронуин не осталась равнодушной, слушая песню возлюбленного, восхвалявшего ее нежность и красоту. Она услышала, что приносит он ей в дар и свое сердце, и душу.

Бронуин задумчиво поглаживала шрам на плече мужа, удивляясь ласковости закаленного в боях рыцаря и поражаясь невероятной милости судьбы, одарившей ее этим мужчиной. Нельзя было скрыть слез радости, бежавших по ее щекам и стекавших на грудь Ульрика, да и не было нужды скрывать правду: она навеки полюбила своего благословенного супруга.

Должно быть, Бронуин заснула, потому что, снова открыв глаза, увидела лучи солнца, пробивавшиеся сквозь ставни. Больше она не обнимала своего великолепного возлюбленного, теперь у нее под руками была подушка, что показалось ей далеко не столь притягательным. Окинув быстрым взглядом комнату, Бронуин убедилась, что Ульрик ушел, заботливо позволив ей спать, сколько вздумается. Он не разбудил ее для утренней службы в часовне. Она лениво потянулась, улыбаясь при воспоминании об упоительных, ощущениях раннего утра и с неудовольствием думая о необходимости покидать приятные воспоминания и уютную постель.

Однако долг призывал. Она жена лорда и должна позаботиться о гостях… по крайней мере, о леди Марии, с которой успела подружиться. Бронуин спустила ноги с кровати и поскорее соскочила на холодный пол, пока не появилось искушение передумать. Пробежав босыми ногами до теплого очага, она надела рубашку, найденную ею в изножии кровати, и подвязала ее в талии пояском.