– Какую еще вечеринку, Хэнк?

– Ну что-нибудь вроде состязаний в мастерстве. Вы хотели бы, например, изготовить прекрасный деревянный крест, а потом спалить его на газоне перед моим домом.

– Хэнк!

– Что, Джордж?

– Но мне действительно надо ехать в Сиракузы. Это совершенно не связано с той чепухой, которую распространяют Макнэлли и Пирс.

– Очень хорошо.

– Но вы верите мне?

– А чему тут можно не верить?

– Я просто хотел, чтобы вы знали, что я не присоединился к варварским ордам. Я не приду по уважительной причине. Если уж на то пошло, я очень хотел познакомиться с Сэмэлсоном.

– Ладно, Джордж. Жаль, что вы не сможете прийти. Спасибо, что позвонили.

– До скорой встречи, – сказал Толбот и повесил трубку.

Хэнк тоже повесил трубку.

– Кто еще должен был прийти? – спросил он.

– Кронины.

– Они еще не звонили?

– Нет.

Он подошел к ней и обнял.

– Ты сердишься? – спросил он.

– Нет, просто немного грустно. Я никак не думала, что люди здесь... – Она покачала головой. – Что тут плохого, если человек выполняет свою работу так, как считает нужным?

– По-моему, иначе вообще нельзя, – ответил Хэнк.

– Да. – Карин помолчала. – Ну и черт с ними. Во всяком случае я достаточно эгоистична и радуюсь, что никто не помешает нам провести вечер с Эйбом. Но меня удивляет одно. Если эти интеллигентные обитатели Инвуда, эти столпы общества, творцы общественного мнения, если они могут так себя вести, то чего же можем мы ждать от ребят, живущих в Гарлеме?

Зазвонил телефон.

– Это Кронины, – сказал Хэнк, – только их и не хватало для полнейшего единодушия. Теперь ясно, что все наши соседи хотят, чтобы мы как можно скорее похоронили Морреза и забыли о нем. И может быть следует воздвигнуть в парке монумент тем ребятам, которые его убили. Схороните Морреза поскорее. А молодых убийц похлопайте по спине и скажите: «Молодцы, ребята!» Это обеспечит вам одобрение Макнэлли, Пирса и всех прочих непорочных протестантов.

– Кронины католики, – заметила Карин. – Ты уподобляешься Макнэлли.

– Я выразился фигурально, – ответил Хэнк.

Карин снял трубку.

– Алло, – сказала она и через секунду многозначительно кивнула, поглядев на Хэнка.

Судья Абрахам Сэмэлсон сидел на террасе дома Беллов в Инвуде, держа в изящных пальцах рюмцу коньяка. Небо на западе было уже усеяно звездами, из дома доносилась музыка – Карин включила проигрыватель.

– Бартон неплохо отделал вас в газете, Хэнк, – сказал Сэмэлсон. – Однако его статья отлично иллюстрирует все опасности несовершенной композиции. Бартон собирался разделать вас под орех, а что у него получилось? Он окружил вас романтическим ореолом.

– Мне кажется, что он опасный человек, – возразил Хэнк.

– Только в том случае, если принимать его всерьез. Если же мы над ним смеемся, то опасность немедленно исчезает.

– Хотел бы согласиться с вами, Эйб, – сказал Хэнк.

– Вы никогда со мной ни в чем не соглашались, и я не вижу причины, почему вам надо начать именно сейчас. Из всех моих студентов вы были самым ершистым, а я ведь читал право четырнадцать лет. Однако, сохраняя приличествующее судье беспристрастие, я должен добавить, что из всех моих студентов вы также были самым многообещающим.

– Спасибо.

– Пожалуй, не погрешу против истины, сказав, что за все эти четырнадцать лет я встретил только шестерых студентов, которые, по моему мнению, могли стать юристами. Всем остальным следовало бы пойти в сапожники. Или, быть может, я позволил себе поддаться предубеждению?

– Почему же? Только снобизму.

– Я имею в виду отца Дэнни Ди Паче. У него обувной магазин?

– А? Да-да.

– Ну и что он собой представляет?

– Я никогда его не видел.

– Должно быть, он... Впрочем, об этом не стоит говорить.

– Что вы собирались сказать?

– Только то, что детская преступность не возникает сама собой. В девяти случаях из десяти оказывается, что с родителями не все обстоит благополучно.

– Так что же нам делать? Судить не детей, а родителей?

– Не знаю, что нам делать, Хэнк. Закон не оговаривает установление источников вины. Если три человека вместе задумывают убийство, но стреляет только один из них, тем не менее преступниками считаются все трое. Однако, если родители по небрежности, ослепленные любовью или же из чистого безразличия воспитывают мальчишку, который убивает другого такого же мальчишку, то они не несут никакой ответственности перед законом.

– Значит, по-вашему, нам следует арестовать и родителей?

– Я ничего подобного не говорил. – Сэмэлсон усмехнулся. – Просто задаю вопрос. Где начинается вина? И где она кончается? С этим вопросом я каждый день сталкиваюсь у себя в суде. И каждый день выношу приговор, указанный законом, чтобы наказание соответствовало преступлению. Но иной раз задумываюсь, правосудие ли это.

– Вы? Не может быть!

– Тем не менее, это правда. Но если вы расскажете об этом хоть одной живой душе, то я тут же сообщу прессе, что когда-то вы подготовили вариант защиты по делу Сакко и Ванцетти.

– Он никогда ничего не забывает, Карин! Не память, а промокашка.

– Рыхлая и голубая, – добавил Сэмэлсон.

– Но почему вы готовы усомниться в правосудии? – спросила Карин.

– Потому, моя дорогая, что не уверен, осуществляю ли я у себя в суде истинное правосудие.

– Но что такое истинное правосудие?

– Истинного правосудия не существует, – ответил Сэмэлсон. – Является ли отмщение правосудием? Можно ли назвать правосудием библейское «око за око»? Я в этом сомневаюсь.

– Но почему же? – удивился Хэнк.

– Потому что правосудие осуществляется людьми. А идеально правдивых, беспристрастных и непредубежденных людей не существует.

– В таком случае, нам следует забыть о законе и порядке. С тем же успехом мы можем вернуться к варварству.

– Нет. Законы были придуманы людьми для самих себя. Если наше правосудие и не идеально, оно, тем не менее, является попыткой поддержать достоинство человеческой личности. Если человеку причинили зло, то общество обязано возместить ему это Вашему Рафаэлю Моррезу причинили величайшее из зол – его лишили жизни. И теперь Моррез, или общество, которое действует от его имени, ищут отмщения. Обвиняя тех, кто причинил зло Рафаэлю Моррезу, вы тем самым защищаете достоинство его личности.

– Это и есть правосудие, – сказал Хэнк.

– Нет, это не правосудие. Если бы мы действительно стремились к правосудию, то для того, чтобы решить дело Морреза, нам не хватило бы жизни. Через три недели присяжные выслушают обвинение и защиту, взвешивая факты, а я объясню им требования закона. Потом они вынесут свой вердикт. Если они решат, что ребята невиновны, я освобожу их из-под стражи. Если же они решат, что ребята виновны в предумышленном убийстве и не укажут на возможность снисхождения, то я сделаю то, что мне предписывает долг и присяга. Я вынесу приговор, требуемый законом, – отправлю этих ребят на электрический стул.

– Да, – сказал Хэнк и кивнул.

– Но будет ли это правосудием? – с сомнением покачал головой Сэмэлсон. – Преступление и наказание. Благородная идея. Но вот что я вам скажу, Хэнк. В определенных рамках я выполняю свою работу как следует. Однако не верю, что правосудие торжествует так уж часто. Трудно сосчитать, сколько убийц остается безнаказанными, и в этом случае я не говорю о тех, кто спускает курок пистолета или всаживает нож в спину. Истинного правосудия не будет до тех пор, пока человечество не сможет определить, где именно начинается убийство. А до тех пор будут только люди, вооруженные риторикой, как наш друг Бартон в своей роли репортера. Они будут лишь играть в свершение правосудия. Они будут попросту обманщиками.

Сэмэлсон взглянул на звезды. Потом торжественно произнес:

– Может быть, для этого нужен бог. А мы всего только люди.