Хотел я ему сказать, что нукать и ногой топать совершенно ни к чему, да только подумал, что все равно не поймет он этих тонкостей. Промолчал.

— Не садится твоя собака, — снова говорю ему. — Повтори еще раз команду с ноткой угрозы!

— Сидеть! — гаркнул Сашка и снова ногой топнул. — Сидеть!

— Ты что, кавалерийским эскадроном командуешь? Тихонько скажи, но так, чтоб в твоем голосе угроза чувствовалась. А орать незачем. Еще соседи подумают, что деремся мы с тобой.

— Сиде-еть! — загудел Терновой и, почувствовав, что опять не то, резко отрубил: — Сидеть!

Вышло неестественно, что-то вроде «сдеть».

— Да-а, вижу, не так-то все это просто, — смущенно признался Сашка, и я, чтобы утешить его, подтвердил:

— Конечно, непросто. Мне вон сколько времени пришлось потратить, пока интонации отработал, отшлифовал. Не раз стул «дрессировал»…

— Попробуй еще! — загорелся Сашка, но я взял его за плечи и усадил за стол.

— Давай-ка лучше задачу решим, а команды в другой раз…

— Железно, — согласился Сашка и раскрыл задачник.

25 декабря. На днях вернулся из отпуска. Если бы ты видел, как Уран меня встретил! Глаза сузились в щелочку, от радости улыбался… Да, да, я не выдумываю. Внимательно присмотрись, и ты убедишься, что собаки умеют улыбаться.

Конечно, когда они счастливы.

Уран без слов выражал свои чувства. На красноречивом собачьем языке говорил, как здорово соскучился, что просит никогда больше не уезжать.

Обычно спокойный, сдержанный, он извивался всем своим туловищем, тыкался холодным влажным носом в руку, лизал пальцы…

Я опустился на корточки, зажал в ладонях его лобастую голову.

— Ну успокойся, успокойся, — уговаривал я его. — Лучше расскажи, дружище, как тебе тут без меня жилось? Не обижал тебя Прокофьев, вовремя поил и кормил?

Уран прижал назад уши, застучал хвостом по земле, заскулил: «Да чего там обижал? Никто тут меня не обижал.

Кормили как на убой. Но я дал Прокофьеву понять, что панибратствовать с ним не собираюсь. Разрешал ему только подать миску да еще, пожалуй, убрать в выгуле. Потому что я люблю тебя, дорогой мой хозяин! Потому что нет никого на свете лучше для меня, чем ты…»

С преданностью смотрел на меня Уран, и в светло-коричневых его глазах все еще стояла тревога: «Не оставишь меня, Акимов, не уедешь?..»

Я почесывал ему за ухом (он это очень любит) и рассказывал про отпуск. Уран внимательно слушал. И хотя не понимал моих слов, но по интонациям голоса отлично распознавал, что говорю я что-то хорошее, приятное.

Собаки очень ценят ласку и внимание, платят за них сторицей. Но вместе с тем остро чувствуют неискренность, фальш… Мне приходилось видеть инструкторов, которые вроде бы и не обижали подопечных им собак, а вот на ласку скупились. Лишний раз не погладит, не поощрит, не поиграет в свободное время. Отношения сугубо официальные, холодные и черствые. Дружбы нет. Где уж говорить о настоящем контакте — такой, когда собака понимает хозяина с полуслова, угадывает желания по выражению лица, по чуть сдвинутым бровям…

Примером такого контакта могут служить цирковые собачки. Представь: на манеже «собака-математик». Она легко производит вычисления в пределах десятка. Многие, особенно дети, приходят в восторг. А ларчик просто открывается. Собака лает определенное количество раз или берет в зубы дощечку с цифрой по незаметному для зрителей сигналу дрессировщика. Этим сигналом может служить и чуть сдвинутая бровь, и неслышное для окружающих щелканье зубочисткой в кармане, и движение ноги, и легкий наклон туловища…

На этом кончаю. Хочу еще сегодня послать весточку домой, или, как в шутку говорят наши ребята, «конспект на родину». Родители ждут моего письма не дождутся.

10 января. Только что выходил проведать Урана. Холод обжигал лицо, прихватывал ноздри. А Урану хоть бы что. Будка у него с занавеской. Зарылся в солому, тепло ему.

Отдыхай, отдыхай, дружище. Неизвестно, какая сегодня выдастся ночь. Ведь в такую снежную круговерть очень даже возможно нарушение границы… Извини, меня срочно вызывают в наряд…

16 марта. Долго, очень долго молчал Акимов. Уж не знал я, что и думать. И вот сегодня наконец получил письмо.

Прочитал его и весь похолодел: бедный Акимов! Какое несчастье! Как ему тяжело сейчас! Нет больше Урана. Убит диверсантом.

19 марта. Все думаю про Акимова. Хочу написать ему и не знаю, какие найти слова утешения? И уместны ли они?

Как же теперь быть Акимову без овчарки? Обучать нового питомца? Но он как-то писал мне, что далеко не каждая овчарка способна к розыскной службе. Подобрать хорошую собаку не так-то легко.

А что, если… Нет! Как же так? Нет, нет, я никогда не решусь на такой шаг…

22 марта. И все же я эгоист. Думаю лишь о себе — забочусь, лишь бы мне было хорошо. А еще так недавно столько болтал о том, как люблю пограничников, клялся, что готов преодолеть любые трудности, чтобы стать таким, как они.

В чем же проявляется теперь моя любовь? Когда коснулось лично меня — на попятную, жалко стало, решимости не хватает… Эх ты, будущий пограничник! Какой же из тебя выйдет воин, если слова твои расходятся с делом?

У друга твоего горе, ему надо помочь, а тебя еще терзают сомнения, ты еще колеблешься.

Решено: отдаю Буяна Акимову! Хоть привык, трудно расставаться, очень трудно. И все же отдаю. Буян многое умеет, и Акимов за короткий срок подготовит его к службе.

А я выращу себе другого щенка. И тоже назову Буяном.

23 марта. Сегодня утром папа спросил:

— Значит, решение окончательное и бесповоротное?

— Да, окончательное и бесповоротное.

Сказал и почувствовал, как у меня задрожали губы, горячий клубок подкатился к горлу. Отец заметил это, тихо сказал:

— И нам жаль расставаться с Буяном. Привыкли мы к нему.

Я промолчал. Что говорить, когда ясно: так нужно. Нужно!

25 марта. Пишу свой дневник, а Буян положил голову мне на колени и смотрит так, словно хочет что-то сказать, а не умеет. Конечно, он не знает, что я отправил телеграмму Акимову, но, вероятно, чувствует близость разлуки.

Не грусти, Буян, скоро для тебя начнется новая жизнь. И если ты, дружище, принесешь пользу на границе, то в этом будет и мое, пусть небольшое, участие.

Счастливого тебе пути.