– Элинор, милая Элинор, – прошептала я, – я знаю, что ты несчастна, я знаю. Пожалуйста, поговори со мной, скажи, что мне сделать, как тебе помочь. Это все?.. – запнувшись, я все-таки отважилась: – Это все твой муж? Ты его боишься? Я тебя увезу, дорогая, я немедленно тебя увезу, если ты захочешь. Но ты должна мне сказать, ты должна говорить.

Я почувствовала, что она пошевелилась. Элинор повернула голову, и мне показалось, что в глубине серо-зеленых глаз, некогда столь спокойных, я вижу прежнюю Элинор, которая смотрит на меня с отчаянной мольбой. Затем она медленно покачала головой.

– Нет, – вздохнула она. – Только не ты, Джейни. Я не хочу тебя погубить.

Ее глаза закрылись. Через несколько мгновений она снова вздохнула, открыла их, взяла пяльцы и, наморщив лоб, спросила:

– Так для этих листьев лучше все-таки будет взять нитки тоном побледнее?

Десять дней спустя, сразу после полудня, я сидела у себя в офисе, когда вошел Вернон Куэйл. Мой офис был моим царством, которое я очень любила, и его вторжение вызвало во мне раздражение.

К тому же я еще и удивилась, потому что он сюда никогда не заходил и даже в первый день, когда мы показывали ему "Гнездо кречета", лишь заглянул внутрь.

Отложив перо, я поднялась и, изобразив любезную улыбку, с которой всегда обращалась к мужу Элинор, сказала:

– Пожалуйста, проходите, мистер Куэйл. Чем могу быть полезна?

Он не сразу ответил мне, а просто посмотрел мне в глаза. Обычно взгляд его был рассеян, или он мог смотреть сквозь меня, мимо меня, но на этот раз дело было не так. Его глаза, похожие на капли серого дождя, были устремлены прямо в мои, и тут я обратила внимание, какие огромные у него зрачки. Взгляд был настолько неприятный, что на секунду я почувствовала головокружение, но своих глаз все же не отвела и продолжала улыбаться.

Наконец он проговорил:

– Я был бы вам признателен, Джейни, если бы вы могли мне помочь в течение получаса.

Скрыв изумление, я автоматически ответила:

– Разумеется, мистер Куэйл. Вы имеете в виду – прямо сейчас?

– Да, – он уже отвернулся. – Пожалуйста, это в "Круглой комнате".

Я недоуменно моргнула, глядя на опустевший дверной проем, и прислушалась, не донесется ли до меня звук его шагов, но ничего не услышала. Никто из моих знакомых мужчин или женщин не двигался так бесшумно, как Вернон Куэйл. Я закрыла свою бухгалтерскую книгу, убрала ее в стол, навела на нем порядок, взяла ручку и блокнот и пошла наверх, испытывая какое-то смутное беспокойство.

Я знала, что Элинор у себя в комнате отдыхает перед обедом. Раньше, до появления Вернона Куэйла, когда ее энергия была беспредельна, подобное и представить себе было невозможно. Мое беспокойство не было связано с опасениями, что он вздумает поухаживать за мной, поскольку я была уверена, что совсем ему не нравлюсь, да и вообще сомневалась, интересуют ли его женщины. Хотя мне и не хотелось об этом думать, но я была практически убеждена, что с момента приезда в "Приют кречета" он ни разу не заходил в спальню Элинор. Что именно меня тревожит, я не понимала, но ощущение было довольно сильным, и оно росло по мере того, как я поднималась по лестнице, а потом постучала в дверь "Круглой комнаты" и, услышав приглашение Вернона Куэйла, вошла.

Я бы ни за что не поверила, что эта комната может так измениться. Мое первое впечатление было, что она стала вроде светлее – да, со всех окон были сняты занавески. Пол был выложен белой плиткой, мебель – жесткая, из отполированного черного дерева, совершенно лишенная обивки – выглядела довольно странной. В комнате стояли два кресла, широкая деревянная скамья с высокой спинкой, табуретка с восьмиугольным сиденьем и полукруглый письменный стол.

Два сектора комнаты были покрыты полками с сотнями книг, многие из которых, судя по переплету, имели весьма почтенный возраст. В другой сектор оказался встроен стеллаж с раковиной и водопроводным краном над ней. На стеллаже стояли реторты, пробирки на специальных подставках и горелка Бунзена. Выше размещались десятки стеклянных бутылок, наполненных порошками и какими-то веществами самых разных цветов. В четвертом секторе на полках находились свитки, а рядом с ними на стене висела карта звездного неба, с виду очень древняя. Пол посредине комнаты был пуст, но во всех углах лежали длинные коврики – яркие и со странным рисунком, который, однако, явно свидетельствовал об их восточном происхождении.

В помещении было много и других предметов, потому что "Круглая комната" была большой, но я просто не могла все их сразу охватить взглядом. К тому же меня что-то раздражало. Я медленно огляделась вокруг в поисках источника растущего раздражения. И тут, вспомнив, как улыбнулся Вернон Куэйл, впервые увидев "Круглую комнату", я поняла, в чем дело. Как я уже говорила, комната была несимметричной, окружность была до некоторой степени искажена. И вот эта искаженность, асимметрия стали ключевой темой во всей обстановке. В мебели, в декоре, буквально во всем присутствовала хоть и легкая, но несомненная несоразмерность.

На белых стенах между полками был выписан вроде бы простой рисунок из черных линий. Однако формы, которые принимали эти линии, утомляли глаз, создавая неприятную оптическую иллюзию неровности и многомерности. Стулья стояли достаточно ровно, но вместе с тем были каким-то особенным образом искривлены в различных направлениях. Поверхность стола была не совсем полукруглой, но и по-иному ее назвать тоже было нельзя. Я почти не сомневалась, что она не была ровной, как и поверхность полок, но в какой-то мере здесь мог быть и обман зрения. Когда я пригляделась к одной из ковровых дорожек, то заметила, что она сужается, и опять же неровно, причем она была не обрезана, а именно так и выткана.

Ни одна вещь в "Круглой комнате", похоже, не была совершенно круглой, квадратной, прямой или симметричной по форме. В отсутствии симметрии, обнаруживающейся в комнате Вернона Куэйла повсюду, не было ничего артистичного, ничего изящного. Все вместе производило впечатление злобного уродства, оскорблявшего зрение и словно бы наслаждающегося неприятным эффектом, которое оно производит.

– Садитесь, пожалуйста, – предложил Вернон Куэйл.

Я подчинилась, и он опустил занавеси на двух маленьких окнах. Они были синими, с треугольным золотым рисунком, но и этот рисунок тоже создавал тяжелую оптическую иллюзию, раздражающую зрение. Я вспомнила изысканный вкус Элинор, которому так завидовала, и удивилась, как она может находиться подолгу в этой комнате, да и как вообще кто бы то ни было в состоянии жить среди подобных чудовищных форм и рисунков. Словно прочитав мои мысли, Вернон Куэйл сказал:

– Если сознание хочет полностью освободиться от эмоций и стать подлинно объективным, его следует приучать не обращать внимания на внешние пустяки.

С этими словами он подошел к небольшому шкафу.

Я плохо поняла, что он говорит, и не поняла бы вообще ничего, если бы в свое время не слышала разговоры монахов и лам в Смон Тьанге. Я знала, что они выполняли разные обряды и предавались всяким упражнениям для того, чтобы воспитать в себе равнодушие к материальному миру, однако это делалось ради роста в них духовного начала, чего, бесспорно, нельзя было сказать о Верноне Куэйле.

Он обернулся, и, увидев, что у него в руках, я похолодела. По телу у меня пробежали мурашки, и ощущение было такое, что волосы на голове встали. На черно-белом мозаичном подносе стояла небольшая чаша из флинтгласа, а рядом с ней высокая бутыль с черной жидкостью вроде чернил. Поставив поднос на стол, он уселся, налил черную жидкость из бутыли в чашу и поставил ее на другой край стола, где сидела я.

– Будьте любезны, возьмите чашу в обе руки, – произнес он голосом, лишенным всяких эмоций, – и смотрите на поверхность жидкости. Ни о чем не думайте. Просто смотрите.

Я сидела выпрямившись, все мои мускулы напряглись, руки крепко вцепились в поручни стула. Я едва прохрипела: