– Здравствуйте, Михаил Иосифович, моя фамилия Лившиц, я адво…

– Я знаю…

– Тут такая ситуация со зданием…

– Я знаю…

– Очень хорошо. Я хотел вас попросить, чтобы вы пришли в суд и…

– Я знаю…

– Замечательно! Вы придете?

– Я бы не ходил…

– Э-э… То есть вы не придете?

– Я бы не ходил…

– Простите, Михаил Иосифович, я не совсем точно уловил ваш ответ – вы не придете или вы да придете?!

– Я бы не ходил…

«Вот за это их нацию и не любят», – подумал я и хотел уже сказать Мише Портному то, что сказал бы ему любой нормальный казак из станицы Доломановской, однако сдержался из чисто тактических соображений. Сослагательное наклонение ответа сбивало с толку, но все-таки давало надежду.

– Михаил Иосифович, – продолжил я, – вы бы не ходили, если бы что?

– Мало ли что…

– Ну, например?

– Мало ли что… Сейчас такое время.

– А какое сейчас время? Раньше было по-другому? Вам каждый день синагоги раздавали?

– Когда нужно быть?

– Завтра в десять в синагоге… Вы придете?

– Я подумаю…

Меня предупредили, что по какой-то причине Яша с Мишей не общаются уже лет десять. Там какая-то сложная ситуация: то ли Миша обидел Яшу, то ли Яша обидел Мишу, но лучше про Мишу в разговоре с Яшей не упоминать. И наоборот.

Звоню Яше с учетом этого обстоятельства:

– Здравствуйте, я адвокат, моя фамилия Лившиц.

– И что?

– И я бы с вами хотел поговорить насчет здания синагоги.

– И что?

– Я собираюсь обратиться в суд, и мне нужно, чтобы вы дали показания.

– И что?

– Ну вот, надо, чтобы мы встретились, поговорили предварительно.

– А вы Мише звонили?

– Да.

– И что?

– Он придет.

– Тогда зачем вам нужен я? С ним и говорите.

Я понял, что совершил ошибку, и стал ее исправлять:

– Миша еще точно не решил. Мало ли что…

– И что?

– Тогда вы дадите показания.

– Так вам кто нужен – я или Миша?

– Мне здание синагоги нужно! А вам и Мише на это наплевать, как я понимаю. Поэтому, если не хотите, можете завтра в десять не приходить в синагогу на второй этаж в кабинет Йоси. Там будут все.

На следующее утро, когда я жарил себе традиционную холостяцкую яичницу, раздался телефонный звонок. Я взял трубку.

– Лившиц? – без всякого приветствия, но с очень характерной интонацией спросили на том конце.

– Да, а кто это?

– Лившиц, поговорите со мной. Я дядя Нема.

Я вспомнил список лиц, подлежащих вызову в судебное заседание. Дядей Немой мог быть только Гительмахер Наум Исаакович. Он был возчиком и всю жизнь катал детей на пони в городском саду. Говорили, что ему всегда не хватало двух копеек до миллиона. Это он сумел доказать властям, что революционер Драпкин (партийный псевдоним Гусев, чьим именем названа улица в районе Лендворца) – его родственник, а не просто однофамилец его жены, и явочная квартира революционера находилась как раз в том одноэтажном доме, где жил дядя Нема с семьей. Во дворе дома он держал своих лошадей и еще кое-какую живность. Дом сделали памятником истории, повесили на него мемориальную доску, а потом выяснилось, что дома в том районе подлежат сносу. Снесли все, кроме, конечно, исторической ценности. Дом этот до сих пор стоит среди современных многоэтажек на улице Островского между Большой Садовой и Пушкинским бульваром. Из этого дома дядя Нема уезжал в Америку, и, говорят, таможенники плакали от обиды, глядя на то, что он увозит с собой. У него на все было разрешение!

Все это и многое другое я узнал позже, а сейчас в телефонной трубке звучал сплошной текст без пауз, в которые можно было бы вставить хотя бы междометие. При этом дядя Нема имел полный рот дикции и плевать хотел на падежи.

– …я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я знаю иврит, я знаю идиш. Кто сейчас знает идиш? Вы знаете идиш, Лившиц? Вы не знаете, это никому не нужно. А я знаю. Я предлагал Йосе открыть курсы для детей. Пусть учат языка, на котором говорили их бабушки. Но ему же ничего не нужно, этому Йосе. Никому ничего не нужно. Он себя окружил этими негодяями и ворами. Вы знаете, кого я имею в виду. А я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я знаю иврит, я знаю идиш…

Я почувствовал запах дыма. Сначала подумал, что не выдержал телефонный провод, но затем вспомнил о яичнице. Извинившись, я положил трубку рядом с телефоном и бросился на кухню. Сквозь клубы дыма пробрался к раскаленной докрасна сковородке, вспоминая неизвестно чью мать, свой несостоявшийся завтрак и все, что с этим связано. О дяде Нёме я вспомнил в последнюю очередь, лишь после того как проветрил кухню.

«Неудобно получилось, – подумал я. – Человек сам позвонил, из лучших побуждений, а я так бесцеремонно прервал разговор». Я подошел к телефону, взял трубку и вдруг услышал:

– …когда в Ростов приезжали раввины из Америки, они спрашивали, как найти дядю Нему, они больше никого не спрашивали, меня все знают, потому что я являюсь собственный корреспондент газеты «Советиш геймланд», я писал туда, и это все знают. А вы знаете, Лившиц, зачем сюда приезжали раввины из Америки? Вы не знаете? Так я скажу вам. Чтоб вы знали, тут находится могила любавичского ребе, и поэтому сюда приезжали раввины из Америки. И они сразу спросили, где дядя Нема….

На часах было без двадцати десять, а в десять меня могли уже ждать Миша и Яша Портные, а также другие лица, подлежащие вызову в судебное заседание.

– Наум Исаакович, – вклиниваюсь я в сплошной текст Немы, – вы бы не могли прийти к десяти часам в синагогу и продолжить разговор там? Меня ждут к десяти.

– Лившиц, зачем так официально. Зовите меня просто дядя Нема. Вы такой приятный собеседник. Не то что эти… вы знаете, о ком я говорю.

Я тогда еще не знал о длящемся с тысяча девятьсот сорок шестого года споре между Мишей Портным и Немой Гительмахером по поводу того, кто украл шифер, предназначенный для покрытия крыши синагоги. Но на всякий случай согласился с дядей Немой.

– Вы сегодня придете в синагогу к десяти часам? – спросил я.

– Я уже там, – ответил дядя Нема.

Мы встретились в Йосином кабинете, где одновременно была кошерная столовая, библиотека и бюро знакомств для серьезных отношений с выездом в дальнее зарубежье. Собралось около десяти человек, в том числе и братья Портные, и дядя Нема. Предварительно Йося всем объяснил важность происходящего и ответственную роль, отведенную каждому из них в деле возвращения здания синагоги. И чтобы никаких скандалов.

Старики ходили по комнате и привычно ругались между собой в ожидании адвоката. Тема беседы, как я понял, касалась известных событий тысяча девятьсот сорок шестого года.

Собравшиеся, видимо, ожидали кого-то серьезного и толстого, то есть именно адвоката, поэтому, когда я вошел, никто из них не обратил на меня особого внимания. Только после того как Йося меня представил, все повернулись ко мне.

Какие это были лица! Сейчас таких лиц уже нет. Или они далеко отсюда. Я увидел весь спектр – от Авраама до Бени Крика.

Братья Портные стояли в разных углах комнаты, но можно было легко догадаться, что они братья – по прекрасно сидящим на них костюмам, по одинаковой благородной седине и гладким лицам.

В стоящем у окна человеке по пламенному взгляду и мозолистым рукам я угадал собственного корреспондента газеты «Советиш геймланд». На его голове вместо кипы был антикварный картуз, в котором он, видимо, темной ночью тысяча девятьсот сорок шестого года привозил в синагогу шифер. Ничто не выдавало в нем миллионера.

Я понимал, что каждый из них видел, понял и пережил в своей жизни больше меня, что я для них мальчишка, который пришел учить их тому, что они уже давно знают. Но я их сразу полюбил. За то, что они не боролись с властями, не били себя кулаками в грудь, не взбирались на трибуны и по служебным лестницам. За то, что они не меняли паспорта, не изменяли отчество. Они просто хранили в себе то, что осталось после еврейских местечек, после тех, кто погиб от черносотенного ножа, буденновской шашки, в яме Змиевской балки, печах Майданека или в ближайшей подворотне, как мой второй дед, пытавшийся убежать из минского гетто. Они несли это не как знамя, а как свечку на ветру, прикрывая ее полами своих пальто.