Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Она вошла в свой чистый и милый дом, разделась, подальше отбросила бирюзу и платье и в халате села у открытого окна, стараясь обдумать случившееся. Она заново пережила и свое открытие, и смятение, и позор. Она ждала от этого вечера ясности. Ясность и пришла! Лихорадочное кружение вокруг синего пальто, бесстыдная погоня за женатым человеком, который прошел, даже не оглянувшись на нее, — куда уж яснее! И правильно он сделал, что не оглянулся!.. На таких и не надо оглядываться! Такие безвольные и бесчестные не стоят даже взгляда, даже мимолетной приятельской улыбки. Унижая себя, она унизила и свой милый дом и своего Володю. Правда, никто, кроме нее самой, не знает об этом, но она-то знает! Как загладить вину перед Володей? А загладить необходимо, и она сумеет загладить. Как хорошо, что это прошло! Но что же это было?

Она и сейчас до конца не понимала, что нахлынуло на нее и закружило ее в эту ночь, но все еще слышался ей тихий посвист опасности — словно пуля пролетела у виска.

Вся эта ночь с ее лихорадкой была насыщена чуждым и опасным — метанием, унижением, поминутной ложью. И, едва ступив на чуждую ей тропу, Тина оказалась окруженной чуждыми ей людьми. Шапонин, Уханов, Алексеев. Она и сама хотела быть с ними сегодня. Переполненная тайным, тем, о чем ни на миг нельзя позабыть и о чем никому нельзя рассказывать, она избегала своих друзей — Рославлева и Сагурова, Демьянова и Василия Васильевича. Она могла быть сегодня лишь с такими, которых не замечала, не видела, не слышала, ни во что не ставила.

И, перебирая в памяти длинные, как годы, часы минувшей ночи, она снова спрашивала себя: «Что же это было со мной?» И снова радовалась: «Как хорошо, что эта ночь позади!»

На исходе ночь стала еще сырее и еще холоднее. Тина легла в постель, но и под одеялом не могла согреть застывших ног.

В конце следующего дня Бахиреву сообщили, что Вальган уже приехал и в шесть часов просит его к себе. До шести оставалось полтора часа. Ни Тины, ни мольберта в «фонарике» не было. Рыжик теребил его:

— Почему нет тети Тины? Она обиделась?..

«Обиделась, — думал Бахирев, — я обидел ее. Я виноват. Думал черт знает о чем! Но она? Девочка. Ничего от нее, кроме хорошего. За что ж она? Пойти как-то извиниться».

Он знал, что она часто задерживается в комнате технологов, и пошел прямо туда. Она действительно была там. Его поразил ее измученный вид. Она была бледнее, моложе и беспомощнее, чем когда-либо. Внезапно увидев его на пороге, она встала и стояла, держась за спинку стула, не поднимая глаз.

— Тина Борисовна… что же вы… даже не попрощавшись?.. — неловко заговорил он и увидел, как губы ее дрогнули.

Она молчала, но когда подняла веки, на ресницах нависли слезы.

Она не ждала его. Если бы она ждала, она приготовилась бы. Если б она была искушена в любви, она быстро нашлась бы. Если б она умела притворяться, она притворилась бы. Но она не ждала его, она не была искушена в любви и не умела притворяться. Он, измучивший и унизивший ее, появился внезапно, стоял рядом, она смотрела на него и с отчаянием чувствовала, что только он нужен и мил ей — весь мил, от тупых носков ботинок до смешного вихра на затылке. Растерянная, ошеломленная, беспомощная, она подняла полные слез глаза. И вдруг он улыбнулся. Он улыбнулся невероятной и жестокой улыбкой. Почему? Он понял, что она любит его, и невольно засмеялся над ней. Еще одно унижение? Но он все с той же улыбкой спросил:

— Вы любите меня?

Его руки охватили ее плечи, его дыхание коснулось ее лица.

Бахирев глушил в себе тягу к ней, стыдясь, считая, что Тина не может отвечать тем же. Она иногда представлялась ему девочкой, старшей сестрой Ани и Рыжика. Волевой, привыкший к сдержанности, захваченный вихрем заводских дел, он легко загнал глубоко внутрь чувство, вызванное Тиной. Если б она ожидала его, была искушенной и способной притворяться, они поговорили бы обыденно, сдержанно и разошлись. Но когда он увидел, что она плачет, когда по лицу, по взгляду прелестных, издавна родных и непонятных глаз понял, что она плачет от любви к нему, он рванулся к ней. Он не знал бурных увлечений молодости и в свои сорок лет был так же неопытен в любви, как в шестнадцать. Его толкнул к Тине юношеский порыв, запоздавший на четверть века, но ошеломивший своей новизной и безотчетный, как у подростка.

Отпустив ее, он встретил уже знакомый изумленный взгляд.

— Так это бывает? — Пальцами она провела по его лбу, бровям. — Значит, это в самом деле бывает?..

— В чем будем известь гасить? — громко сказал за дверями маляр, беливший коридоры.

Кто-то тяжело протопал за стенок. Рядом ходили, каждую минуту могли войти в незапертую дверь. Человек, который целовал ее, был женат и имел детей, а ей, такой брезгливой ко всякой лжи и фальши, было все равно.

— Значит, любишь? — твердил он.

— Вы так ушли тогда… Хоть бы слово… хоть бы извинились… — еще страдая, жаловалась она ему.

— Перед тобой? Разве я был виноват перед тобой? Я был виноват перед ней. Ведь я хотел тогда одного. Я хотел… чтоб она ушла. Хотел, чтоб ее не было. Она — мать моих детей. Я виноват перед ней, а не перед тобой. Мы виноваты перед ней.

«Мы…» Одно это слово сделало ее счастливой.

— Ну, вот и все… — Она быстро, как слепая, ощупала его лицо. — Никогда больше… Но ведь это было необходимо… Необходимо знать… Но мы никогда больше… ни говорить, ни напоминать. Несколько дней нам совсем не надо видеться. Пока не пройдет, не уляжется… Идите.

А сама прижалась к его щеке, и он стоял, боясь пошевелиться. Часы пробили половину седьмого.

— Вальган приехал, — сказал он. — Он ждет меня в шесть.

Она оторвалась.

— Приехал? Значит, начинается? Вы считаете, что все делали правильно?

— Да. У меня не было другого выхода.

— Ну, идите же!

— Черт с ним! Подождет!

— Нет, иди, иди, дорогой! Прощай. Ведь все равно нам прощаться. Я скажу вам только одно: будьте самим собой.

Когда он вошел в кабинет разъяренного Вальгана, он был спокоен, почти безразличен ко всему, что тот может сказать и сделать.

Тина вернулась в свой тихий дом. Тщательно и любовно прибрала комнаты. Теперь, когда она знала, что в смятении последних дней виноваты не бред и не блажь, а неповторимая встреча с человеком, который мог бы стать ее судьбою, не осталось ни унижения, ни стыда. Жизнь сложилась так, что он не будет ее судьбой. И все же она рада была, что встретила этого человека, смотрела в его узкие глаза, участвовала в его борьбе и узнала его дружбу. Пусть никогда не повторится пережитое в этот вечер, оно останется в ней как слишком поздний и все же щедрый дар великолепной жизни. Ни на минуту не приходила ей в голову мысль об измене мужу. Она должна остаться самой собою, верной женой Володи, — это было непреложно, она знала это не рассуждая, не размышляя, так же, как знает птица свой путь — через океаны в свое гнездо. Другие могут поступать как хотят — она могла поступить только так.

С Володей ее связал не случай, не расчет, не постель. Володя не любовник, не покровитель, не содержатель: он товарищ и спутник.

Было время, когда она сама с открытыми глазами выбрала свой путь и своего спутника; он ни в чем не обманул ее ожиданий; наоборот, любя и всеми силами стараясь удержать ее любовь, он с каждым годом становился все лучше, все ближе к тому, каким ей хотелось его видеть. Она не могла ни предать, ни обмануть, ни покинуть.

Она убрала комнаты, спустилась в сад и принялась полоть клумбы.

Только что прошел дождь, тот вечерний, теплый, желанный дождь, от которого хорошеет земля. Он не растекается бурными ручьями, не оставляет луж, не размывает дорог. Спорый и трудолюбивый, он глубоко уходит в землю и долго живет у самых корней, заботливо питая их в сухие, скудные дни. «Дождь-кормилец, радельный дождичек!»—так говорила о нем когда-то бабушка. Омытые и напоенные им деревья расправили посвежевшие ветви, тихо отдыхали во влажном безветрии и щедро отдаривали запахами.

94
{"b":"103762","o":1}