— Митя, ляг! — говорила жена. — Ведь четвертый час! Усни хоть на три часа!

Он ложился, но ему хотелось не спать, а говорить.

— Ленин учил, что в каждой цепи надо найти основное звено, за которое можно вытащить всю цепь. Вот этого-то я и не найду.

Катя привычным жестом попыталась пригладить его вихор.

— Ведь работал до тебя другой главный инженер… Охотился. На лыжах за реку ходил. И ничего такого он не вытаскивал… А в Москве оценили же его! Ты от нервов не спишь, а от бессонницы нервничаешь… Ты спи.

Она хотела ему добра, а он раздражался:

— У человека в мозгу чирей, а она знай убаюкивает! Ты б еще в люльку положила!

— И положила, если б знала, что ты заснешь!..

Она засыпала, а он, полежав без сна, снова шел к столу.

Ночью Бахирев кончил анализ остановок конвейера за полгода. Цифра получилась интересная — около двух третей простоев уходило корнями в чугунолитейный цех. Он и до этого знал, что ЧЛЦ — это узкое место завода, но такой цифры не ожидал. С рассвета он отправился в «чугунку».

«Все не так и не то», — думал он, стоя на высоких мостках у вагранки. Мелкая палубная дрожь от вагранки передавалась в подошвы, била в ладони, охватившие поручни. Чайниковые ковши, раскаленные докрасна, плыли в полутьме цеха вдоль конвейера, и вместе с ними плыли красные отсветы. Балки и шланги при их приближении алели, словно мгновенно накалялись, и тотчас угасали, когда ковши проплывали мимо. Опоки ползли по конвейерам. На некоторых опоках горели маленькие стройные факелы, синие у оснований и трепетно-оранжевые наверху. На других беспорядочное желтое пламя скользило по поверхности.

Плавильщики шли осторожными и напряженными шагами, в характерных позах: правая рука внизу, у ковша, левая поднята высоко над головой.

«С факелами только половина опок… Значит, жди брака… — думал Бахирев. — Ковши красные… Плохая обмазка! Воздуходувка гудит рывками. Куда ни глянь, все не то… Но как сделать, чтоб стало «то»? Не знаю. Главный должен знать завод, как малый знает мамкину титьку… Посмотреть, что там с опоками?»

Он спустился и пошел узким пролетом цеха. Сосредоточенный на своих мыслях, он не заметил, как автокарщица едва не налетела на него, не услышал, как она пожаловалась:

— Загородит весь пролет и едва топает… Бегемот хохлатый!

Он пошел вдоль конвейера. Опоки требовали замены. По одним и тем же конвейерам шло то малое, то среднее литье. В неумолчном грохоте и чаде ручной выбивки литье путалось, на обрубку в другой конец цеха транспортировалось, петляя через весь цех. «Перепланировать, расширить весь цех, — думал Бахирев. — А пока? А пока как минимум еще один конвейер для мелкого литья, механическая выбивка, правильная подача деталей».

Обдумывая и прикидывая в уме так и этак, он прошел через весь цех и близ выхода, там, где было свежее и тише, наткнулся на девчонку лет семнадцати. Она сиротливо прикорнула на опрокинутом ящике. Был обеденный перерыв. Она сидела в одиночестве, разложив на коленях белый платок с небогатой снедью, но не ела.

Она плакала и в то же время деловито подбирала обильные слезы, уберегая от них соль и яйца.

«Что тут еще за горькая душа?» — подумал он и спросил:

— Ты чего?

Она подняла голову. Лицо у нее было курносенькое, с широко распахнутыми глазенками, похожими на те полукруглые окна, что делают в мезонинах.

— Кто тебя обидел?

— Да стержни же! — сказала девчонка, всхлипывая, и хлопнула слипшимися ресницами.

— Что стержни? — допытывался он.

— Да разваливаются же!.. — с отчаянием, сквозь слезы ответила она.

Бахирев вспомнил карикатуру, висевшую на стенде, и уловил отдаленное сходство с лицом девушки. Так это была она, виновница вчерашнего брака!

— Когда разваливаются? — спросил он, желая уточнить это обстоятельство.

— Всегда! — с силой и отчаянием сказала девчонка. — Всегда разваливаются! — И все лицо ее сразу взмокло.

Теперь казалось, что слезы капают отовсюду — из глаз, с носа, с подбородка, со щек.

— Веерный душ! — невольно улыбнулся он. — Ну, подберись! Отчего они у тебя разваливаются?

— Вредные очень потому что… — плакала девчонка.

— Кто тебя учил?

— Да Люда же! Да разве она учила? «Стой, говорит, рядом да гляди…» Я стою!.. Я гляжу!.. Разве за ней углядишь?! Руки-то у нее снуют, ровно стрижи… а там этой одной арматуры миллион.

— Ты мастеру говорила?

— Нет…

— Почему?

Она помолчала, потом ответила односложно:

— Боюся..

— Чего же ты боишься?

— А он меня брать не хотел, — внезапно успокаиваясь, сердито сказала девчонка. — «У меня, говорит, стержневая, а не детский сад..» А разве я детский сад?! Я в колхозе в звеньевых ходила с пятого класса, в школьной бригаде.

— А теперь плачешь? Вот и выходит, что детский сад! Как тебя зовут?

— Дашей…

— Ну, Даша, кончай душ Шарко, пойдем за мной… Девчонка не совсем поняла его слова, она не знала, кто он, не знала, куда он собирается ее вести, но по тону безошибочно определила, что ей желают добра, деловито высморкалась, хлопотливо вытерла слезы, быстро собрала в узелок яйца, соль, хлеб и бодро пошла. Постепенно ею овладели сомнения, она замедлила шаги и тронула Бахирева за рукав.

— Послушайте… А как он на вас закричит, то вы не забоитесь?

— Авось не забоюсь… — улыбнулся Дмитрий.

— А я так боюсь до ужасти!.. — созналась Даша. — На Василь Васильиче завод стоит! Для всего завода самый что ни на есть главный наш чугунолитейный цех, А наша стержневая — для всей чугунки стержень. И вся стержневая держится на Василь Васильиче! Как он выходной — так программа летит.

Он улыбнулся и подумал: «Девчонка-несмышленка, а глядит в корень!»

— Про это даже Дуська говорила… — продолжала Даша. — Он на нее не кричит. А на меня кричит. Такое у него обо мне мнение… А на меня как закричат, так я хуже все позабываю.

Пока они бродили в поисках, девушка говорила не переставая, но едва мастер мелькнул за печами, мгновенно умолкла на полуслове.

Не только спецовка, но даже седые, пышные, холеные усы Василия Васильевича — его гордость и украшение — потемнели от копоти. Он смотрел на Бахирева, видимо, досадуя на внезапную помеху.

— Как обучали девушку? — спросил Бахирев.

— Как обыкновенно, — буркнул мастер. — Две недели обучалась. К лучшей стерженщице ставили.

— Да не обучала она меня, — набралась смелости Даша, — «Стой, говорит, да гляди!»

— Сколько заводов видел, а такого обучения не видел! Надо вам лично проследить за обучением. Этот брак не на ее, а на вашей ответственности!

Усы Василия Васильевича дрогнули от негодования,

— На моей ответственности! — горько повторил он. — Да разве у нее у одной брак?! Какой земледелка состав подает? Это на чьей будет ответственности?! Вы подите да поглядите!

— Пойдем…

По пути они столкнулись с начальником чугунолитейного Щербаковым.

— Попрошу пройти со мной к земледельному, — сказал Бахирев.

Щербаков, широкоплечий человек с младенческими глазами на одутловатом лице, покорно пошел за ним.

В углу, отведенном для земледелки, облаком стояла едкая пыль. Медленно вращались лопасти, вздрагивали бункера, и с ног до головы перепачканные женщины на глазок засыпали песок, глину, добавляли воду.

Подойдя к земледелке, Василий Васильевич старательно вытер платком усы, и теперь они решительно торчали, знаменуя боевую готовность мастера.

— Что у вас тут с составом? — ринулся он на маленького, сердитого и всегда с ног до головы закопченного Кузькина.

— Завезли с карьера крупнозернистый песок, — не глядя, ответил Кузькин.

— Вот, — посетовал Щербаков. — Докладывал я директору. Качество спрашивают, а песок дают некачественный.

— Эх, Леонид Леонидыч, и зачем вы всякому слову верите?! — яростно вступил в бой Василий Васильевич. — Да у них только один вагон такого песка, а брак все время! Ничего же не дозируют! Болтушку на худой свиноферме и то делают лучше. А вы, Леонид Леонидыч, всему как есть верите, — горько упрекнул он Щербакова. — Уж (такой вы доверчивый, такой доверчивый! Это же просто беда, какой вы доверчивый!.. Сколько ты льешь, Ольга Степановна? Как ты льешь? — повернулся он к худой старой женщине.