В нашем отделе появились три новых менеджера. Это были гладко выбритые и аккуратно причесанные типы с выпуклыми глазами, похожие на окуней. Наши ровесники, выглядевшие лет на пять старше из-за глубоких теней под глазами и продольных морщин на лбу, которые, казалось, вот-вот сложатся в рекламный слоган:
«Дом, работа, семья, коллеги – с двумя сим-картами ты успеваешь все!»
С нами они практически не общались, если не считать общением чисто деловые вопросы. Я даже не уверен, что знал их имена. Возможно, они и не представились. С обеда и на обед они ходили вместе и, по-моему, появлялись и исчезали из офиса в одно и то же время. Единственный вопрос, который у меня возникал по их поводу: берутся ли они за руки, выходя на улицу?
В коридорах повесили ящики «для связи с руководством по возникающим вопросам». Сначала я недоумевал, полагая, что такие «вопросы» можно задать по почте, но знаток человеческих душ Загорецкий объяснил, что наличие подобных ящиков выполняло визуальную функцию психической атаки. Ящики означали, что стучать отныне можно не стесняясь. Эти ящики и есть твоя «корпоративная вовлеченность».
В туалете появилась табличка, гласящая, что «минимальное время мытья рук должно составлять сорок пять секунд». Для тех кто с бронепоезда, мелким шрифтом ниже пояснялось, что мытье рук в течение более короткого времени не убьет бактерий, способных вызвать болезнь не только у вас, но и у ваших коллег, что нанесет корпорации ущерб в виде снижения производительности труда и в связи с оплатой больничных листов. Таким образом, закос от работы, произведенный путем массового заражения коллег мандавошками, был невозможен. Они учли даже это…
Наша хитроумная система воровства и безделья, столкнувшись с железобетонным фасадом по-настоящему жесткой корпорации, издала неприятный звук, скукожилась и обвисла, как воздушный шарик…
Тем временем денег становилось все меньше, а проблем вокруг все больше. По телевизору говорили, что начавшийся в США, а следом – в Европе экономический кризис будет мировым, но локальным, и это наводило на мысли о том, что либо у телевизора проблемы с географией, либо у меня – с головой.
Появилось ощущение, что окружающая среда усилила свое давление. Это проявлялось в разного рода подчас не связанных друг с другом вещах, как то: подорожание стройматериалов, увеличение толпы гастарбайтеров на Ярославском шоссе, обвальные, не по сезону, распродажи в гипермаркетах, разговоры о необычайной стабильности рубля. Один знакомый неожиданно получил отказ в выдаче автокредита, другому на один процент повысили ипотеку. Кому-то стали чаще звонить из банка, осведомляясь о следующем платеже за плазменный телевизор, хотя чувак исправно платил. В ресторане я краем уха услышал о волне увольнений в страховых компаниях, якобы связанной с ротацией кадров. Знакомый финансист в проброс заметил, что решил отложить поездку на море в январе, мол, «чего-то перспективы рынка неясны». Началось еле заметное падение биржевых индексов и увольнения в банках. Но страна, не отошедшая от новогодних каникул, все еще вяло реагировала на происходящее. Вместе с тем в воздухе витала какая-то скрытая угроза.
Неожиданно позвонила Лера, и мы болтали минут пятнадцать. Детали быстро стерлись, но поскольку диалог начался с поздравлений по поводу слияния, а закончился выяснением моих перспектив в новой компании, суть лежала на поверхности: узнать, не «поднялся» ли я случайно? Не встретиться ли нам? Как раньше, когда было так здорово! Выслушав в ответ сразу несколько причин, в силу которых наша встреча в ближайшее время невозможна, Лера жеманно попрощалась. Я отчетливо представил себе, как она закусила губу. То, что я больше не хочу с ней спать, осталось за гранью ее понимания. В ее системе координат мой отказ мог значить лишь одно: я резко сменил социальный статус. Следовательно, эту ситуацию необходимо развернуть в свою пользу. Как минимум трахнуть меня. На перспективу. Учитывая нестабильную финансовую ситуацию.
Дома начались нескончаемые разговоры о текущем моменте. То ли Света стала чаще смотреть новости, то ли в реалити-шоу стало больше экономических тем, но факт оставался фактом: даже в собственной квартире я не имел возможности уйти от биржевых котировок, прогнозов экономистов и роста цен на молоко.
Как мне стало известно от жены, все вокруг оказались буквально повернутыми на судебных процессах. Продюсеры судились со своими артистами, директора компаний с корпорациями, звездные жены со звездными мужьями. Предъявлялись иски, выставлялись счета, выдвигались обвинения в незаконном использовании торгового знака. «Все это к кризису, – комментировала Света, – перед кризисом народ начинает друг с друга бабки тянуть под любым предлогом». Кажется, ей сообщили об этом у Малахова.
Аня мельком обмолвилась о задержке выплат рекламных бюджетов крупным клиентом, чему я в тот момент не придал никакого значения, утонув в ее волосах. Любовь оставалась для меня единственным «дауншифтингом» в этой чертовой реальности.
Несмотря на то, что я пытался хорохориться, обстановка вокруг становилась все более депрессивной. Я просыпался с мыслями об Ане, продолжал день с мыслями о кризисе и ложился спать, размышляя о разводе. И о будущем, которое представлялось мне все более туманным.
В интернете мне попалась на глаза новая песня Ноггано. Хмурый ростовский самородок, никогда прежде не интересовавшийся экономической ситуацией, теперь вопрошал:
У нас тут ходит рамс за финансовый пиздос.
Как у вас с этим вопросом, ебаный насос?
Одним на редкость погожим январским вечером, когда я ехал с работы (скорее всего) к Ане, радио поведало мне о том, как группа российских поп-исполнителей, коллективно перепевших какую-то западную песню и совместно с благотворительным фондом издавших ее, планировала вырученные от продаж деньги направить детишкам из детдомов с задержкой развития. По этому поводу они бурно радовались, но вскоре получили иск от одного из «мейджоров», обвинивших всю агитбригаду в незаконном тиражировании музыки, права на которую ей не принадлежат. И не имеет никакого значения, на что ушли полученные деньги. Вдогонку представитель «рекорд-лейбла» заявил, что ситуация с пиратством в России просто ужасна. И вслед за преследованием ресторанов, не платящих роялти за транслируемую в их помещениях музыку, преследованию по закону об охране авторских прав подвергнутся также те, кто исполняет чужие песни в караоке и на домашних вечеринках.
Из всего этого я сделал два вывода: а) копирайт отныне стал тотальным; и б) следует предупредить знакомых, что напевать в ванной опасно.
О надвигающемся кризисе больше не поговаривали. О нем говорили.
Новым директором по маркетингу стала сорокапятилетняя полька южнокорейского происхождения – Кристина Хе. Надо полагать, именно от мамы польки она унаследовала гренадерский рост и рано увядшие сиськи, а папа наделил ее копной иссиня-черных волос, напоминающих паклю, и лицо азиатского типа, чуть вдавленное внутрь. Вероятно, папе во время Корейской войны наступил на лицо хромовым сапогом советский офицер (не исключено, что папа Сморчкова), и это стало передаваться генетически. Учитывая то, что папа Сморчка на самом деле был офицером спецслужб, теоретически он мог близко знать и маму Кристины, участницу «Солидарности», которую он разгонял в 80-х (о чем Кристина любила напоминать нам, рожденным в «коммьюнистиской России»). Вот такой был в «Крахт Тойз» причудливый коктейль из человеческих судеб. Получилось ли намеренно, в результате работы по исследованию поколений, проведенной нашим HR, либо компания сама притягивала к себе морально-генетических уродов, мне неизвестно. Оставалось просто вслед за Булгаковым возгласить: «Как причудливо тасуется колода», блядь!
Кристина сразу прославилась тем, что после собрания в отделе логистики поспособствовала увольнению трех человек, которые не смогли ответить на вопрос, когда уже, fucking hell, на наш склад поступят рекламные стенды из Австралии, предназначенные для детских косметических наборов. Сотрудники пожимали плечами, хлопали глазами и пытались сказать, что мы не возим рекламных стендов из Австралии. За что и были уволены с формулировкой «недостаточное знание ассортимента и пренебрежение служебными обязанностями». Слушать про то, что наборы мы возили на самом деле из Австрии, никто не стал. Австрия, Австралия, who the fuck cares? Сразу вспомнился анекдот об одном президенте, уточняющем, как правильно пишется, Ирак или Иран.
