– Я все придумал, – заговорщицким шепотом начал он. – Единственное, на чем его можно спалить, – наличные бабки. Наши откаты.
– Ты сдурел?! – Я покрутил пальцем у виска. – А мы не участвуем, что ли?
– Короче говоря, ты сколько наличных сможешь собрать?
– Ну… тыщ пятьдесят-шестьдесят.
– Пятьдесят, – Загорецкий поднял глаза к потолку, рассчитывая, – плюс еще полтос. В общем, нужно тысяч сто двадцать. Для убедительности. Список его клиентов, получающих откаты, у меня есть…
– Старичок, я ни черта не понимаю!
– Напрягись. Буду объяснять по пунктам…
Нестерова уволили девятого декабря. Кажется, это был вторник. Трое сотрудников эсбэ зашли к нам в кабинет в одиннадцать утра, попросили его подняться и отойти к окну. Пока один из них стоял рядом с Нестеровым, двое других методично вытаскивали все из его стола. Ящик за ящиком. Визитницы, папки с документами, журналы, письменные принадлежности, компакт-диски. Все это раскладывалось на столе, с одним и тем же вопросом:
– Это ваши вещи?
Нестеров стоял с выпученными глазами и тряс головой. Мы сидели, оцепенев. Я сжал подлокотники кресла так сильно, что побелели костяшки пальцев. Загорецкий напряженно следил за процедурой обыска, будто боясь пропустить что-то важное. Захарова смотрела то на Нестерова, то на эсбэшника. Старостин до такой степени потерял над собой контроль, что не стесняясь ковырял в носу, засовывая палец в ноздрю чуть ли не наполовину. Мне стало страшно. Я моментально покрылся испариной. Казалось, эсбэшники роются не у Нестерова, а в моем столе. И вот-вот найдут что-то противозаконное, преступное, то, что выдаст меня с головой. Хотя я ничего не замышлял и ящики моего стола были наполовину пусты.
Старший эсбэшник взял подарочную коробку с тремя компактами Земфиры, открыл ее и сухо сказал:
– Я прошу всех присутствующих подойти сюда. И вас, – обернулся он к Нестерову, – особенно.
У Нестерова затряслись губы. Второй эсбэшник поднял трубку, набрал внутренний номер и сказал, почти не разжимая губ:
– Заходите.
Мы медленно, как парализованные членистоногие, стали подползать к его столу. Эсбэшник развернулся к нам, вытащил из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и пояснил:
– Вчера в эсбэ поступило анонимное электронное сообщение о том, что сотрудник вашего департамента Нестеров систематически присваивает себе наличные деньги, получаемые им в бухгалтерии для, – он понизил голос, – мотивации клиентов.
В этот момент в нашу комнату зашел Юсупов, кивнул и встал в угол, скрестив руки на груди.
– Руководство компании распорядилось назначить внутреннее расследование по факту кражи наличных средств. Это ваши вещи, Нестеров?
– Нет! Это… это я впервые вижу! – срывающимся голосом затараторил Нестеров. – Это какое-то… глупость! Недоразумение! Меня пытаются оговорить!!!
Эсбэшник открыл коробку с дисками и продемонстрировал нам ее содержимое. В коробке лежали сложенные пополам конверты.
– ООО «Гэндальф», июль, – читал эсбешник надписи на конвертах, – ООО «Гэндальф», август.
Он распечатывал конверты, бросая на стол тонкие пачки денег, перевязанные резинкой. Каждый раз когда пачка шлепалась на стол, Захарова провожала ее полными ужаса глазами и икала.
Второй сотрудник открыл папку, на которой значилось «Отчеты (старые)», и зашелестел подколотыми документами. Ближе к концу стали появляться конверты:
– «Фирма Китеж», март, «Фирма Китеж», апрель, – монотонно читал он надписи, распечатывал конверты и демонстрировал окружающим пачки денег.
– Пересчитывайте, – сказал Юсупов.
В кабинет вошла секретарша, передав ему таблицу.
– Мне это подбросили!
Нестеров попытался рвануть к столу, но эсбэшник схватил его за бицепс, прошипев:
– Стоять!
– ООО «Гендальф», июль, восемь тысяч пятьсот. То же, август, семь тысяч двести пятьдесят, – озвучивал старший, в то время как Юсупов сверялся с таблицей выданных клиентам Нестерова «откатов» и кивал.
У меня зазвенело в ушах. Я перестал слышать слова эсбэшников. Страх размывал картинку перед глазами. Захотелось выбежать в туалет, но я лишь крепче вцепился в кресло, боясь, что сейчас Нестеров опомнится, поймет в чем дело, и нервозное состояние выдаст нас с головой. Хотя было очевидно, что суммы, найденные в его столе, соответствовали списку «мотиваций» и никто, кроме него, не мог их туда положить.
– Итого сто восемь тысяч четыреста пятьдесят рублей в десяти конвертах, подписанных… – чеканил каждое слово старший группы.
Двое сотрудников под руки увели Нестерова.
– Анатолий Владимирович, но вы же знаете! – кричал он уже из коридора. – Я семь лет у вас работаю!
Меня подставили! Это не мое! Не мое! – последние слова звучали уже как истерика. Кажется, Нестеров начал плакать.
Старший приказал нам оставаться на местах. Обыск начали со стола Захаровой. Я снова вспотел. В этот раз уже основательно. Так, что рубаха прилипла к спине.
Через полтора часа мы встретились с Загорецким у метро «Кропоткинская» и пошли вверх по Гоголевскому бульвару, ведя бессмысленные разговоры. Я зачем-то говорил о вытащенной из ящиков и шкафов куче барахла, оставленной эсбешниками у каждого на столе, и о том, что теперь в нашем пенале жуткий бардак.
А Загорецкий сетовал на то, что при обыске повредили его iPod. Он сказал это таким будничным тоном, будто обыски проходят у нас каждый день. Мне внезапно приспичило в туалет, и я начал расспрашивать, знает ли он, где находятся синие кабинки, которые обычно стерегут вечно лузгающие семечки тетки. Загорецкий предложил мне зайти в ближайшее кафе, выпить кофе и воспользоваться там заведением, а я глупо заметил, что это дороже выйдет. Загорецкий рассмеялся и сказал, что метания лирического героя в поисках туалета и его мучительный выбор между чашкой кофе за семьдесят рублей в городском кафе и десятью рублями за использование заплеванного общественного туалета могли бы стать темой для двадцатистраничного интеллигентского монолога в книге Гришковца. Но я не читал ни одной его книги и не произносил долгих монологов. Я глядел на Загорецкого и чувствовал, что меня отпускает, и в этот момент он произнес:
– Расслабься, старичок. Все уже закончилось. Понимаешь? Все закончилось…
А утром я обнаружил у себя на столе аккуратный фирменный бланк, лежащий поверх куч, которые эсбэшники вытащили накануне из наших ящиков. На бланке значилось, что каждый из нас оштрафован на две тысячи шестьсот рублей за «несоблюдение порядка на рабочем месте» и «халатность, вследствие которой третьи лица могли получить доступ к закрытой информации о работе Корпорации». Ниже стояла ссылка на статью внутреннего положения и личный контракт. Такой бланк лежал на каждом столе. Даже на столе Нестерова…
18
Началась последняя предновогодняя неделя. Несмотря на то что газеты уже тихо подвизгивали о грядущем падении рубля, основной новостью для офисных жителей были сообщения на «Одноклассниках», типа: «Максим Лейкин и Екатерина Фадеева больше не друзья» или: «Иван Мохов вступил в сообщество “Антилузер”, теперь в нем 87 342 члена». Или обсуждение новогодних подарков, или «горячих» туров куда угодно. «Колхозники», отложившие «подарочные» поездки в Москву на последние дни, заполонили улицы. Пробки стали просто невыносимыми.
Сквозь шум распродаж потихоньку стали просачиваться слухи о всеобщем кризисе, который ухнет в январе. Клерки в курилках многозначительно морщили лбы, проводя аналогии со Штатами и Европой и рассуждая о проблемах нашей банковской системы. Но единственный кризис, интересовавший меня, был личного характера.
Мы с Аней начали методично планировать будущее. Обсуждать мой уход из дома, детали быта, разговоры на работе, которые непременно возникнут, благо моя жена знакома с одной из офисных секретарш, так некстати переехавшей в наш дом, возможные последствия.
Я собирал дополнительную информацию. Разговоры с друзьями, как правило, ни черта не дают. Их советы сводятся к «забей, все так живут!» или историям вроде: «у меня дядя прожил с женой сорок лет, имея двух постоянных любовниц» или философскому: «и с этой будет то же самое». Постепенно ты приходишь к выводу, что страна живет быдло-формулой: «Хороший левак – укрепляет брак», и начинаешь двигаться дальше. Потому что не хочешь стать одним из всех – пузатым Васей, вечным соседом с одутловатым лицом и похотливыми глазами.
