– Понимаете, – я загасил сигарету, – час назад я видел, как убили двух человек. Точнее, видел, как убили одного, но знаю, что на самом деле двоих.
– Позвонили в милицию? – Она нахмурила лоб, отчего ее лицо стало казаться еще более очаровательным.
– Нет, милиция сама приехала. Получила деньги и отвалила.
– В смысле?
Официант вернулся с подносом, расставил стаканы и емкость со льдом, позволив мне взять паузу и собраться духом.
– Так что с милицией? – вернулась она к разговору, бросая кубики льда себе и мне.
– Вы когда-нибудь слышали про охоту? Не ту, которая на зверей, а ту, которая на людей? Читали в сети или, может, рассказывали знакомые?
Я сделал большой глоток и в ту же секунду понял, что наступает редкое состояние, когда ты чувствуешь безграничную расположенность к незнакомому человеку. Потребность рассказать ему все, выдавить себя, как полупустой тюбик зубной пасты, раствориться, забыть об условностях. Говорить и говорить, потому что все последние годы ты не имел возможности выговориться. У тебя ее украли. И я начал свой рассказ.
Это была история боли и ненависти к тому, чем ты живешь. Офис, коллеги, аудит, тренинги, падение с бревна, воровство и безделье, охота на бомжей. Усталость, тоска, слезы, бессонница, семья, которой, в общем, нет, друзья, которых ты растерял и… безысходность. Ожидание каких-то катастрофических перемен…
Я тонул в ее глазах, перманентно ловил себя на мысли, что хочу накрыть ее ладонь своей, отдергивал руку. Отпивал виски, заказывал еще вина, прикуривал новую сигарету. Наконец распоясался окончательно и кончиками пальцев неосознанно дотронулся до ее руки. Она убрала руку только после того, как я попытался продвинуться дальше до запястья. В качестве пощечины я получил ее плотно сжатые губы, в качестве бонуса – рассказ о себе. Двадцать пять лет (вау, ты неплохо определяешь возраст женщин, это единственное, что ты все еще умеешь с ними делать), год работы в модном рекламном агентстве. Мейнстримные бренды, бестпрэктисы, фокус-группы, бенчмаркетинг, все сдвинуты на Стокгольмской школе экономики, нью-дженерейшн лук, поиск альтернативных ниш, промо через клабберов, тотальный брендинг, все двигают пыльными носами. И один сплошной креатив. Так много креатива, что ей казалось, столько и в природе не существует. Пока агентство не было куплено мультинациональным оператором. И тогда настал настоящий фанки-бизнес, просто как в той самой школе экономики. После месяца постоянных брейн-стормингов и выездов к клиентам в составе восьми человек, обсуждений абсолютно пустых, стандартизированных идей, беспросветного кретинизма отчетов, начальник клубка коллег открыл ее глаза на то, что она недостаточно team player, business like, и smart creative.
Я согласно кивнул, меня тоже тошнит от этой терминологии, урна на улице тому свидетель.
Работа по индивидуальным заказам, неплохой тандем с подругой, десяток отличных проектов, самым «креативным» из которых оказался разрыв с этой подругой, успевшей переспать с ее парнем. В общем, too funky…
Мы казались двумя щепками, случайно встретившимися на гребне мутного потока, замершими на секунду, чтобы единственный раз коснуться друг друга, прежде чем навсегда исчезнуть в канализационном стоке мегаполиса. Обычная история для мужчины и женщины, сидящих в полупустом баре города-героя Москвы в два часа ночи и приканчивающих бутылку вина (виски не пошло). Может, еще? Как половина шестого? Действительно. Кроме нас здесь и нет никого? А я и не думал, что в этом городе так бывает…
Утро! Дом, жена! Сказать, что ночевал у Загорецкого? Сильно выпили? Или… мысли угасли так же внезапно, как и забурлили. Мой телефон. Он ни разу не звонил, я даже вытащил его, чтобы убедиться, что он работает. Ни одной эсэмэски. Ноль. Пусто.
Мы поймали такси, и я довез ее в один из переулков, паутиной раскинувшихся за Центральным телеграфом. Всю дорогу мы смеялись как ненормальные, хватали друг друга за руки, а размытые огни Москвы проносились мимо, и по радио Розан Мерфи пела «Bring it back, sing it back, bring it back, sing it back to me», а я ловил себя на том, что нахожусь в каком-то непривычном, давно забытом состоянии.
– Знаешь, – сказала она, стоя на пороге своего подъезда, – если бы ты спросил меня, что я делаю тут, в баре, одна, в такое время, это был бы самый худший из всех возможных вопросов.
– Поэтому я его и не задал. – Пауза, во время которой я наконец заметил цвет ее глаз. Серо-зеленый. Как у Балтийского моря, очень давно, в детстве. – Я и так знал, что ты там делаешь.
– То же, что и ты.
– Я могу попросить у тебя телефон?
– Можешь! – Она заливисто расхохоталась.
– Прошу.
Я курил, глядя на часы Центрального телеграфа, и улыбался, уже зная, как называется испытанное в такси состояние. Я был абсолютно счастлив. Имелась небольшая проблема: бомж появился снова. Было бы хуже, если бы я нашел в себе силы спустить курок? Не знаю. Я был уверен лишь в том, что никогда больше не буду участвовать в этом скотстве. Я выйду из комнаты, если разговор зайдет об охоте. Я буду делать вид, будто этого никогда не происходило. Я забуду. Я никогда не смогу убить человека.
Половина седьмого утра Тверская только наполнялась потоками машин, некоторые, останавливаясь, выплевывали первых утренних клерков, покупавших в ларьках сигареты или свежую прессу или заходивших в здание телеграфа, чтобы положить деньги на мобильный. Этих людей еще не успела посыпать пеплом будней трудовая неделя. Они были свежевыбриты, пахли одеколоном и уверенностью в собственных силах. Даже в том, как они брались за массивную ручку входной двери, было что-то от олимпийцев. Корпоративных чемпионов, стремящихся обаять, а после поиметь весь мир. Уверенных в том, что если весь город еще не завидует им, то только потому, что просто не успел проснуться.
…Я очень хорошо помню день, когда впервые попал под очарование корпоративной культуры. Летом 1998 года мы сидели на летней площадке бара «Вудсток», находившегося на углу Тверской и Камергерского. Рядом за столиком сидели девицы и парни в деловых костюмах, пили джин с тоником и говорили о работе, пробрасываясь словечками типа «митинг» или «сейлс таргетс» или еще что-то в этом роде.
Мы были с приятелем, таким же студентом, как и я, пили пиво и жадно ловили каждое слово этих сверхлюдей. А между столиками фланировала промо-девушка и собирала в огромную стеклянную колбу визитки гостей для участия в лотерее с каким-то супер-призом. Когда она подошла к нам, мы что-то невнятно пробормотали и уткнулись в тарелки, потому что у нас не было визиток, но девушка все никак не отходила от столика, решив, что мы не слышим вопроса или не понимаем, для чего у нас просят наши визитки. Кажется, у меня в тот момент покраснели уши.
А из бара доносились раскатистые аккорды Кarma Police из только что вышедшего альбома Radiohead «OK Computer», и парень из-за соседнего столика опустил в колбу визитку с надписью «Noble Gibbons», и название этой компании произвело на меня такое магическое впечатление, что я с минуту не мог отвести глаз от колбы. Сидел и перекатывал во рту: «Noble Gibbons», «Noble Gibbons», «Noble Gibbons». Все парни вокруг носили тогда темные костюмы, голубые рубашки и желтые галстуки, а все работающие девушки одевались исключительно в брючные костюмы жемчужно-серых тонов и белые приталенные рубашки. И мне казалось это не просто крутым или сексуальным, но чем-то недоступным и оттого безумно притягательным.
А потом наши соседи завели разговор о вещах совсем уж непонятных – корпоративных машинах, мобильных телефонах, «соцпакетах», – в общем, обо всех тех заманухах, которые сейчас воспринимаются как само собой разумеющееся, в те дни казавшихся манной небесной. Особенно нам – поколению, которому никто никогда ничего не давал бесплатно. Тогда я еще не знал, сколько нам всем придется заплатить впоследствии за эти фантастические ништяки.
Но тогда мы, забыв о приличии, развернулись в сторону соседнего стола и «сделали уши». И мне до зубовного скрежета захотелось попасть в касту людей, работающих в иностранной корпорации, сидящих в офисе категории «А», посещающих бизнес-ланчи в кафе, расположенных внутри Садового кольца, носящих желтые галстуки и голубые рубашки. Пожалуй, ради этого я согласен был бы даже надеть женскую, приталенную.
