Неужели это мое будущее? – думаю я, пока моя жена перечисляет марки подходящих для гостиной телевизоров, говорит о цвете паркета и мягкой мебели. Неужели это мое будущее? Минуем горячее. Я стараюсь отогнать нервозность. Продолжаю смотреть по сторонам. В ресторане в этот час либо семьи с детьми, либо такие же, как и мы, «оживители чувств». В общем – никто никому не интересен. У каждого из присутствующих нерешенные вопросы с ремонтом, или машиной, или квартирой. Проблемы с детьми или родителями. У кого-то имеются любовники/любовницы. И каждый всем своим видом показывает: «Вот он я! Посмотрите! Я и есть нормальный человек. А вот моя половина. Хотите познакомиться? Понимаю, я и сам не хочу». И у всех на лицах – полная отрешенность – как доказательство нормальности происходящего.

Я думаю о том, что, вполне возможно, я испытывал к своей жене какие-то чувства, но это было так давно, что я не вполне уверен, было ли вообще. Тем временем она заводит разговор о моей работе. О том, когда же мне дадут новую должность или хотя бы повысят зарплату. То, что это вещи взаимосвязанные, ее не особенно беспокоит. Я думаю о том, откуда чувства берутся и куда потом уходят, оставляя на память лишь братские могилы мягких игрушек. Жена продолжает: я не имею права наплевательски относиться к семейному быту. Я и не спорю. По ее мнению, я должен пойти к начальнику и настоять на повышении зарплаты, аргументируя это тем, что у меня семья. Я пытаюсь представить себе, что мне нужно было бы написать в служебной записке по такому случаю. И медленно напиваюсь.

Она все больше увлекается, рассказывая мне о том, что это раньше, будучи студентом, я принадлежал себе, а теперь мне пора перенастроить мозги, ведь я человек семейный и не имею права… (конец фразы неразборчив). Я вспоминаю, что с той же интонацией говорил с нами Львов, напоминая, что нашим временем распоряжается компания, потому что платит нам зарплату. По всему выходит, что в моей жизни слишком много тех, кто распоряжается моими деньгами, моими эмоциями, моим временем, моими мыслями. Может, имеет смысл покончить с собой, чтобы доказать им, что я имею право распоряжаться хотя бы собственным телом? Неужели это и есть мое будущее?

После ужина мы пошли в номер. Жена надела чулки и самое откровенное (не видел раньше) белье. Мы включили музыку – пошлейший «романтический» диск, что кладут в таких отелях на тумбочку. Мы снова были пьяны. Заиграл чертов саксофонист Кенни Джи – одну из тех композиций, которую все слышали, но никто не знает, как она называется. Меня обуяла животная похоть. Лучше бы мы этого не делали. Лучше бы мы просто напились, как накануне.

Первые двадцать минут я отчаянно занимался с ней сексом. Как с проституткой. Потом она стала жаловаться, что я слишком груб, недостаточно внимателен, слишком пьян наконец. В воздухе пахло грозой. Она была везде – в зрачках жены, в моем отражении в телевизоре, в железном подносе, в котором отражалась лампочка ночника, в ее левом чулке, на котором образовалась стрелка. А главное – в тех десяти часах, что оставались до отъезда. Мы прервались. Я закурил, а она отошла в ванную. Из магнитофона хрипло затянул непонятно как оказавшийся в этой «романтической коллекции» Леонард Коэн…

Мы пытались продолжить еще как минимум трижды, абсолютно безжизненно. Потом алкоголь взял свое, и стало клонить в сон. Ночь живых мертвецов подходила к концу. До отъезда оставалось восемь часов.

На следующее утро в машине, закончив подводить глаза и смотрясь в зеркальце на откидной панели, она повернулась ко мне, провела рукой по моим волосам и сказала, призывно улыбаясь, что я вчера «был какой-то озверевший». В тот момент я понял, что мы стали абсолютно чужими людьми. Не помню, удосужился ли я ответить. Впрочем, какое это имеет значение для моей истории? Я просто хотел рассказать, как «оживляются чувства»…

11

Каждые выходные начинались теперь с субботней вечеринки дома у Львова. Когда он впервые пригласил нас «собраться потрещать», мы были скорее обрадованы – не каждый начальник вот так запросто приглашает подчиненных к себе домой. Мы ожидали чего-то особенного, полагая, что сможем проникнуть в другой круг, круг «топов», с иными разговорами, иной мерой доверительности и всем таким, от чего у простого менеджера захватывает дух и приподнимает самооценку. Все равно как если тебя вызывают к коммерческому директору – не по делу, а просто поговорить. И ты каждый раз оттягиваешь момент выхода из высокого кабинета, будто ожидая, что вот-вот, через пару минут, тебя посветят во что-то очень важное, и жизнь твоя сразу и бесповоротно изменится.

Жена Львова, Наташа, готовила умопомрачительные, с ее точки зрения, блюда, что выдавало ее увлечение просмотром кулинарных шоу вроде «Поединок поваров», или как там оно называется. Сочетания продуктов в них почти всегда было, мягко говоря, не совсем удачным, но мы как истинные лицемеры не уставали нахваливать ее гастрономический талант, панибратски подмигивая Львову под аккомпанемент фраз типа: «Вам и в ресторан ходить не надо, там не так вкусно». Потом был обязательный десерт в сочетании с дижестивом, а заканчивалась эта пропитанная мещанским дурновкусием игра непременным курением сигар в кабинете.

В тех субботних посиделках разом проявлялись все его проблемы – и попытка переложить на нас свои страхи перед приближающимся финалом аудиторской проверки, и отчаянное стремление спасти план с помощью «нетрадиционного подхода в построении команды», о котором он прочел в журнале «Карьера» или услышал на тренинге, и истеричное желание понять, что же с нами происходит на самом деле. Чего мы хотим, и как сдвинуть нас с мертвой точки. И желание показаться «своим парнем», который живет теми же проблемами, что и ты, смотрит те же реалити-шоу, слушает ту же музыку и ходит на те же фильмы. Последнее, впрочем, он исполнял весьма неуклюже, при каждом удачном и неудачном случае подчеркивая, что он, конечно, «свой», но социальный статус у нас разный (см. интерьер квартиры, машину в гараже и фото семейного отдыха: ты ведь не можешь себе это позволить, не так ли?).

Главной проблемой Львова было одиночество, которое заставляло его съеживаться в преддверии выходных, когда нечем заняться, некуда пойти, не с кем поговорить, и единственное, чего он ждал, – это уложить спать детей, обсудить с женой их же, детей, новости, вскользь коснуться основных событий своей рабочей недели (которые на девяносто пять процентов соответствовали событиям месячной или квартальной давности), безразличным тоном поинтересоваться, что произошло за это время в жизни жены, и, не дожидаясь ответа, откинуть крышку ноутбука и нырнуть в сеть… Мне кажется, наша компания была для него ожившим ночным ICQ-чатом. Проще говоря, несчастный одинокий человек использовал свое служебное положение, чтобы, под предлогом «уютной домашне-производственной вечеринки» выдернуть в свою пустоту людей, которые оказались в его власти. Людей, которым, скорее всего, есть куда пойти, есть чем заняться, есть с кем поговорить. Которых кто-то ждет и которые нуждаются в чем-то еще, кроме работы. Одним словом, самый верный способ борьбы с депрессией для несчастного человека – сделать несчастными окружающих: хотя бы в этом ты не одинок.

Конечно, все могло быть по-другому, проходи наши вечеринки «общества одиноких сердец» в ночном клубе, кафе или ресторане. Или если бы темы новой машины для Наташи и дороговизны страхования коттеджей на Новой Риге, поднимались не так часто. Но сократить дистанцию Львову мешали две вещи – лицемерие и гордыня. Мы не могли пойти с ним куда-то в субботу – как хороший семьянин он тусовался исключительно по будням, как истинный топ-менеджер считал невозможным не показать, «какие фото он сделал этим летом в Канкуне», каждый раз поясняя, сколько стоит туда билет в бизнес-классе, а также где это вообще находится. Да, не стоит забывать, что Наташа «вкусно готовила», что также подчеркивалось неоднократно – ведь талантливому и неординарному человеку везет во всем, даже в женитьбе.