Наркевич не знал всех обстоятельств дела и быстрое отступление неприятельского десанта относил полностью на боевой счет своих лихих саперов. Однако и на мосту работа не прекращалась ни на минуту. Было ясно, что белые не разбираются в ходе операции. Они вели непрерывный огонь по Бериславу, то есть в сторону от переправлявшейся красной пехоты, Зато мост не выходил из-под их огня. Раненые саперы кульками валились в воду. Якимах вытаскивал их, выносил на берег. Мускулы, как яблоки, накатывались под рукавами его полосатой рубахи. Почему мертвые тяжелее живых? Ветер свистнул над ухом и сорвал фуражку. Якимах наклонился, чтобы положить убитого наземь. Что такое? Откуда кровь, коли боли нет? Так начал Якимах воевать в ночь на седьмое августа…

К рассвету наводка моста была кончена. Полк за полком, батарея за батареей переходили по нему на левый берег. И Романюта перешел со своей, ротой. Войска, переправившиеся еще ночью, уже очищали плавни от неприятельской пехоты. Успех можно было считать несомненным. Правда, по мере того, как пятьдесят первая сосредоточивалась на левом берегу и втягивалась в бой, дело становилось все жарче. Белые отбивались бризантной шрапнелью. Широкие пучки пуль выбрасывались и вперед, по продолжению траектории, и вниз. В серых сумерках рассвета лица людей казались белыми как творог. «Ложись!» Затем: «Бегом, товарищи, за мной!» Но люди лежали. В голове Романюты вертелось: «Одному народу служим, под одним Цека ходим…» Хоть Юханцеву и пришлась эта правда по душе, а вопроса своего о беспартийности он все-таки не снял. Почему? За пригорком маячили три бронированных автомобиля; один из них, пушечный, но он же и самый малосильный из всех, еле шел. Однако хорошего мало. В стороне от лежавшей полуроты с адским грохотом разорвался снаряд. Земля вздохнула, как живая, и люди приникли к ней. Черный, удушливый дым пополз от места разрыва. Сперва заело до слез глаза. Потом шевельнулось в ноздрях; щекочущая судорога подкатилась к горлу, и красноармейцы принялись чихать взапуски… «Ну и ну!..» Романюта приподнялся и поглядел назад. Лица, недавно бывшие белыми, как творог, вдруг окрасились жизнью. «Вишь, раздуй те горой, как берет:..» За самой спиной Романюты кто-то коротко рассмеялся. Тогда Романюта вскочил и крикнул:

— А теперь, товарищи, бегом за мной!

Через сутки была отбита контратака белых на Каховку. Пятьдесят вторая и Латышская дивизии толкали противника к востоку и к югу, да так напористо, что и не заметили, как очутились у хутора Терны. Тут их остановил приказ Сталина. Это был тот самый приказ, из которого предстояло родиться знаменитому каховскому плацдарму. На позицию между Тернами и Любимовкой потянулись грузы колючей проволоки. Заворошились люди на постройке заграждений. У Большой Каховки войска вели второй мост через Днепр. В дело шли понтоны, баржи, катеры, паромы — все, что оказывалось и здесь, под рукой, и наспех подгонялось из Херсона. Белые отходили по радиусам. Территория плацдарма постепенно расширялась, и все отчетливее обозначались на ней три линии обороны: передовая, основная и предмостная. Отсюда надлежало со временем решительно бить неприятеля. А пока пятьдесят первая дивизия размещалась между кольцами каховских сооружений, — она составляла их гарнизон, — артиллерия гремучим потоком катилась к плацдарму с днепровских переправ. Тяжелые пушки устанавливались на правом берегу; их задачей было прикрывать смыкавшиеся с рекой фланги плацдарма.

Роту Романюты сразу поставили на отрывку окопов для стрельбы «стоя со дна рва», — дело не мудреное, но добиться, чтобы каждый красноармеец все понял, как надо, — нелегко. «Эх, — думал Романюта, — саперов, что ли, нет? А то в прежние времена всегда пехота инструкторов имела».

— Комроты?

— Здесь я…

— Здравствуйте, товарищ! Где это мы с вами встречались? Саперы не подошли?

— Ни души, товарищ дивинжен! А встречались раз сто…

— Хм!

Сегодня ночью Наркевич, как милости, выпрашивал у начинжа правобережной группы Лабунского разрешения снять своих саперов с днепровских переправ и перевести на плацдарм. Лабунский сказал, что сам сделает, но, по обыкновению, либо что-нибудь напутал, либо просто наврал. И вот работы на всей основной линии обороны доводились до конца средствами одной пехоты. Однако постройка проволочной сети и второлинейных окопов обойтись без саперов никак не могла. Окопы должны были быть типа взводных с ходами сообщения, а местами — даже и ротные. Пахучие штабеля свежеотесанных кольев виднелись справа и слева. Кое-где колья торчали из земли, то в два, то в один ряд, и между ними тянулась проволока. Просто чудеса…

— А вы — молодец, товарищ комроты!

— Рад стараться, товарищ дивинжен!..

Сталин вышел из машины. За ним — командующий правобережной группой и военком группы Мехлис. Сталин стоял на бруствере недоделанного окопа. Земля осыпалась. Но он стоял уверенно и спокойно, твердо упираясь ногами в гребень, и от этой твердости упора гребень переставал осыпаться. Наркевича поразила прочность, с которой Сталин, выйдя из машины на эту кое-как набросанную свежую землю, тотчас же и укрепился на ней. Кожаная фуражка на его темной голове смотрела козырьком кверху. Оглядываясь, он поднял руку к козырьку. Сейчас же уйдя из-под назойливо яркого солнечного блеска, глаза его перестали жмуриться, и Наркевич удивился, заметив, как свет их спокойного взгляда ровно лег на смуглое лицо. Мехлис докладывал:

— Основная полоса обороны — Екатериновка, Софиевка, Любимовка, южнее хутора Сухина, Днепр. Длина внешней линии — сорок километров. Глубина всей полосы до Каховки — двенадцать километров. Площадь плацдарма — двести шестнадцать квдратных километров…

— А начинж правобережной, — спросил Сталин, — понимает свое дело?

— Толков, — сказал Мехлис и почему-то еле заметно усмехнулся.

— Ну?

— Чуть пересаливает от азарта. До сих пор саперов держит на переправах.

— Саперы навели четыре переправы. Теперь их место здесь. Да и начинжа — тоже.

— Приказано, товарищ Сталин, — сказал командующий, — и пятьдесят подвод в его распоряжение.

Мехлис добавил:

— Председателю ревкома в селе Казачьем я велел собрать местных рабочих с топорами.

— Очень хорошо. Завтра к вечеру надо кончать.

— Боюсь, не выйдет, товарищ Сталин, — угнетенно сказал командующий группой.

— А вы не бойтесь, товарищ. Завтра к вечеру закончить постройку окопов для стрельбы стоя; проволочные заграждения установить по всей линия. Это — приказ, товарищи.

Он сказал о приказе самыми обычными словами и самым обыкновенным негромким голосом, но на слова эти и на голос что-то ответило в Наркевиче вихрем мыслей и чувств. Почему нельзя не сделать того, что приказано этим человеком? Командующий группой приложил руку к фуражке.

— Слушаю…

А Сталин уже шагал по гребню насыпи, худощавый и стройный, широкий в плечах, радостно обдуваемый свежим речным ветром. И подходившая к позиции саперная полурота, звонко отозвавшись на его короткое «здорово, товарищи», приостановилась на месте встречи и глядела ему вслед, словно боясь потерять этого человека из виду…

Лабунский прибыл в Берислав с полевым управлением и, приняв дела от начинжарма, немедленно приступил к работе с бешеной энергией. В его распоряжении были инженерные части четырех дивизий. Понтонные батальоны держали мост через Днепр у Большой Каховки. Мостовики чинили переправу через реку Ингулец. Дорожники исправляли путь между Бериславом и Апостоловым. А саперы наводили у юго-западной окраины города мост на плотах длиной в четыреста метров и грузоподъемностью в триста пудов. Наводили они и еще три переправы — на понтонах у Большой Каховки, мостовую через речку Козьмиху и паромную на канатах у Малой Каховки. Все плясало и вертелось вокруг Лабунского. В Кременчуге на пустом месте вдруг вырос склад лесных материалов. В Снегиревке — другой склад. Отсюда Лабунский уже начал было снабжать лесом не только инженерные части, но и лазареты, хлебопекарни, артиллерийские части, авточасти. Но затем выяснилось, что основной задачей начинжа группы является все же развитие укреплений плацдарма.