Но сейчас в воздухе явственно повеяло опасностью. Ветер переменился; краем глаза я замечаю легкое золотистое свечение и понимаю: да, пора…

– Ладно, теперь по мороженому, и все, – говорит Тьерри.

Суденышко совершает головокружительный поворот под прямым углом, почти ложась на правый борт, и устремляется к середине озерца. Розетт озорно смотрит на меня.

– Не надо, Розетт.

Суденышко подскакивает, резко разворачивается и теперь несется в сторону лотка с мороженым.

– Хорошо, но только по одному.

Мы целовались, пока Розетт на берегу доедала свое мороженое; от Тьерри исходило тепло и слабый запах табака – так обычно пахнут отцы, а его руки, заключенные в рукава элегантного кашемирового пальто, походили на лапы медведя. Он прижимал меня к себе своими огромными лапищами, и я чувствовала, что на мне под осенним пальто слишком тонкое красное платье.

Это были хорошие поцелуи; они начались с моих холодных пальцев, затем умело, без спешки добрались до моей шеи и наконец достигли губ; и под ними я понемногу согревалась, точно у жаркого костра, оттаивала душой, которую уже успел заморозить этот ледяной ветер, а он все повторял: «Я люблю тебя, я люблю тебя» (он часто это говорит мне), но еле слышно, чуть задыхаясь, точно нетерпеливый ребенок, слишком торопящийся спасти свою душу.

Он, должно быть, заметил выражение моего лица и спросил, тут же опять становясь серьезным:

– В чем дело?

Как рассказать ему? Как объяснить? Он смотрел на меня с такой искренностью, с таким неожиданным вниманием, и его голубые глаза слезились на ветру. И он выглядел таким бесхитростным, таким обыкновенным – неспособным, несмотря на принадлежность к сложному миру бизнеса, понять, как мы его обманываем.

Что же он видит в Янне Шарбонно? Сколько раз я старалась это понять. И что он мог бы увидеть в Вианн Роше? Неужели с недоверием воспринял бы ее нешаблонное, чуждое условностям поведение? Неужели презрительно фыркнул бы, узнал о ее верованиях? Неужели осудил бы ее предпочтения? Или, может, пришел бы в ужас, узнав, как она ему лгала?

Он медленно перецеловал кончики моих пальцев, по одному поднося их к губам, и вдруг улыбнулся.

– У тебя вкус шоколада.

Но тот ветер по-прежнему выл у меня в ушах, и деревья вокруг качались и шелестели, усиливая его вой, делая его оглушительным, точно грохот океанских волн, точно струи тропического ливня в сезон дождей. Ветер подбрасывал к небесам конфетти опавших листьев и дышал на меня запахами той реки, той зимы, тех ветров.

И тут в голове мелькнула странная мысль…

«Что, если рассказать Тьерри правду? Что, если рассказать ему все?»

И стать для него понятной, любимой, понятой. У меня перехватило дыхание…

«Ах, если б осмелиться…»

Этот ветер делает с людьми странные вещи: он крутит их, вертит, заставляет танцевать. В один миг он превратил Тьерри в мальчишку с взъерошенными волосами и ясными глазами, полного надежд. Да, подобные искушения этому ветру подвластны, он может соблазнить человека, внушить ему дикие мысли и еще более дикие мечты. Но в ушах у меня постоянно звучало то предупреждение – даже в эти мгновения я понимала, что Тьерри Ле Трессе, несмотря на все свое тепло и всю свою любовь, никогда не сможет соперничать с тем ветром.

– Я не хочу терять свой магазин, – сказала я ему (а может, тому ветру). – Мне необходимо его сохранить. Мне необходимо, чтобы он стал моим.

Тьерри рассмеялся.

– И всего-то? В таком случае выходи за меня, Янна. И у тебя будет сколько угодно магазинов и кафе-шоколадниц, сколько угодно шоколада. И у тебя самой всегда будет вкус и запах шоколада. Ты просто насквозь им пропахнешь – да и я тоже…

Его слова все-таки заставили меня рассмеяться. И Тьерри, схватив меня за руки, стал кружиться со мной по сухому гравию, и Розетт так хохотала, что даже икать начала.

Возможно, именно поэтому я и сказала то, что сказала; мгновенный, опасный порыв, вой ветра в ушах, волосы, брошенные мне в лицо, и Тьерри, готовый отдать мне все, что у него есть за душой, почти испуганно шепчущий, уткнувшись мне в волосы: «Я люблю тебя, Янна!»

«Он боится потерять меня», – вдруг подумала я и тогда решилась все-таки сказать ему те слова, хоть и понимала, что теперь пути назад уже не будет; и я сказала со слезами на глазах и мокрым, красным из-за леденящего ветра носом:

– Хорошо. Только пусть все будет тихо…

Он даже глаза вытаращил от неожиданности.

– Ты уверена? – задыхаясь, спросил он. – Я думал, ты захочешь… ну, сама знаешь… Он улыбнулся. – Подвенечное платье. Церковь. И чтобы хор пел. И кругом подружки невесты, и звон колоколов – в общем, все такое.

Я покачала головой.

– Нет, никакой свадебной шумихи, – сказала я.

Он снова поцеловал меня.

– Хорошо, никакой, раз ты сказала «да».

И на мгновение мне стало так хорошо! Я наконец держала в руках свою маленькую чудесную мечту. Тьерри – хороший человек, думала я. Человек с корнями, человек с принципами.

«И с деньгами, Вианн, не забывай об этом», – раздался у меня в ушах чей-то злорадный голос, но голос этот звучал довольно слабо и становился все слабее по мере того, как я отдавалась своей маленькой чудесной мечте. «Да будь она проклята, – думала я, – будь проклят этот ветер! На этот раз ему нас прочь не унести!»

9 ноября, пятница

Сегодня я опять поссорилась с Сюзи. Не знаю, почему мы так часто ссоримся, я хочу с ней дружить, но чем больше я стараюсь, тем это труднее. На этот раз она прицепилась к моим волосам. Еще новости! Она считает, что мне надо их выпрямить!

Я спросила зачем.

Но Сюзанна только плечами пожала. Мы с ней одни остались в библиотеке во время большой перемены – остальные пошли в магазин покупать сладости, – а я надеялась списать задание по географии, но раз Сюзи захотелось поговорить, остановить ее совершенно невозможно.

– Странно они как-то выглядят, – пояснила она. – Как у африканки.

Мне было безразлично, как выглядят мои волосы, о чем я ей и сообщила.

Сюзи тут же презрительно вытянула губы трубкой – она всегда так делает, если ей кто-то перечит, – и вкрадчивым тоном спросила:

– Но… твой отец ведь, по-моему, чернокожим не был? Или все-таки был?

Я покачала головой, чувствуя себя лгуньей. Сюзанна считает, что мой отец умер. Но насколько я знаю, он вполне мог быть и чернокожим. Как вполне мог быть и пиратом, и серийным убийцей, и королем…

– Видишь ли, некоторые могут подумать…

– Если «некоторые» – это Шанталь…

– Нет! – резко возразила Сюзанна, но ее розовое лицо еще сильнее порозовело, и в глаза мне она старалась не смотреть. – Послушай, – и она обняла меня за плечи, – ты у нас в школе новенькая. И мы тебя совершенно не знаем. Все остальные ребята из нашего класса вместе учились еще в начальной школе. И все давно научились соответствовать…

«Научись соответствовать». У меня была одна учительница, которую звали мадам Дру, – там, еще в Ланскне, – которая очень любила повторять именно эти слова.

– А ты не такая, как мы, – припечатала меня Сюзи. – Я все старалась тебе помочь…

– Как же, старалась ты! – фыркнула я, вспомнив о задании по географии и о том, что я никогда, никогда не смогу делать то, что хочу, пока она рядом, потому что всегда главное – ее забавы, ее проблемы; и это она говорит мне: «Анни, пожалуйста, перестань за мной таскаться», стоит поблизости появиться кому-то более сто́ящему.

Она понимала, что я вовсе не собиралась ее обижать, но все равно сразу напустила на себя обиженный вид и, как взрослая, гордым жестом откинула назад волосы (между прочим, выпрямленные), а потом заявила:

– Ну что ж, если ты даже слушать меня не желаешь…

– Ладно, – смирилась я, – говори: что еще во мне не так, как надо?

Она пару секунд смотрела на меня. Но тут прозвенел звонок на урок, и она, ослепительно улыбнувшись, сунула мне в руку сложенный листок бумаги.