Но они ничего не захватывают, не жгут. Они пока в катакомбах. Первые христиане в Риме, тоже непонятные современникам. И здесь лавина арестов была неуместна. «Процесс пятидесяти», «Процесс ста девяноста трех» – за мирную агитацию, пусть и глупую! А ведь большинство подсудимых оправдали, просто просидели они под следствием несколько лет. Вера Засулич два года сидела за найденное у нее письмо Нечаева, которое она не читала. Все можно было остановить. Отправить Трепова в отставку и строго-настрого запретить сечь студентов розгами. Молодым людям нужны были дискуссии, лекции, «круглые столы», а не жандармы и Карская страшная каторга, где опять-таки могли выпороть розгами интеллигентную девушку. И нечего было мошенничать, объявляя в Одессе военное положение (якобы из-за Русско-турецкой войны), чтобы повесить Ивана Ковальского. Первый выстрел сделала власть. Молодежь ответила террором. Это были шахиды, но шахиды-нигилисты, отчаявшиеся и изверившиеся. Они хотели изменить мир, но не знали как. И возникает настроение: «Поджечь что-нибудь скорей и погибнуть».
Страна превращается в сумасшедший дом. Это Кафка: юные девушки нежными ручками начиняют бомбы или, набив лифчики динамитом, идут взрывать «усмирителей». Появляется очень сильная альтернативная литература: «Андрей Кожухов» Степняка-Кравчинского захватывает и сейчас. О террористах будут писать Блок, Леонид Андреев, Е. Евтушенко, Юрий Трифонов, Пастернак, Альбер Камю. Со знаком «плюс». Достоевский напишет со знаком «минус», заклеймит «шигалевщиной» будущий большевизм, но признает, что доносить о теракте не пойдет: интеллигенция ему не простит. Ужас связаться с охранкой был сильнее отвращения к террору. Молодые люди будут искать смерти, а сановники режима станут для них «сатрапами». Реформатор Александр будет тираном в их глазах. Виселицы и публичные казни создадут атмосферу реакции, а не реформ. Страна обезумеет, повесит на стены портреты террористов (а ведь никто из них не поддержал монстра Нечаева!), богатые дамы и приличные господа станут давать деньги «на динамит».
Россия зарежется первой же своей свободой, как ножом: ведь она тоже обоюдоострая.
За Александром шла дикая охота короля Стаха. Кольцо сжималось, а ведь он не хотел отсиживаться во дворце, он был смелый человек. Второе покушение на него в Париже устроил поляк (вот оно, эхо 1863 года!), ведь для поляков Александр никаким реформатором не был. В хорошего человека Александра Николаевича стреляли другие хорошие, ослепленные люди, тоже идейные и бескорыстные, гробя реформы, гробя себя. Нигилизм кончился нежеланием жить. Но отменять суды присяжных и вводить военные суды (без защиты даже иногда) было нельзя. Кстати, когда Исполнительный комитет выносил несчастному царю приговор, они поставили странные для социалистов условия его отмены: свобода печати и совести, введение парламентаризма. Это был повод для «круглого стола», для политической амнистии. Что-то такое планировал Лорис-Меликов, друг и сподвижник царя, единственный «сатрап», на которого не покушались. Александр подписал указ о народном представительстве, Лорис-Меликов успел убедить арестованного Григория Гольденберга, убийцу губернатора Кропоткина, в необходимости объясниться с властью, прекратить террор. Но жандармы опять все извратили, вместо «круглого стола» Григория сделали провокатором: он назвал много имен, и вместо переговоров всех арестовали. III отделение закроют, но будет уже поздно.
Александр погибнет, и его убийцы погибнут тоже. Но победа останется за ним. В XXI веке западники и либералы поставят ему памятник в Москве. Но я не знаю западника и либерала, который сегодня согласился бы ставить памятник Желябову, Перовской, Кибальчичу.
А пропасть между властью и свободомыслящей молодежью станет непреодолимой. Безумие подавления и безумие разрушения войдут в резонанс аккурат на мосту в российское западное будущее, и мост рухнет. А Александр станет первым из могикан-реформаторов, которых будут преследовать «хулы и дикие крики озлобленья».
ВСЕГО ЛИШЬ ЧАС ЭПОХЕ ПЕРЕДЫШКА
Когда говорят об эпохе «александровской реакции», имея в виду Александра III, то забывают, что ни одно царствование в России не начиналось с такого кошмара и такого ужаса. Николай I был напуган и возмущен, но убитый Милорадович не был ему отцом; ведь сам-то царь и его близкие остались целы. Вымышленные обиды Иоанна Грозного не стоят выеденного яйца; Петр I был напуган Смутой в детстве, обижен сестрой Софьей, но на его жизнь никто не посягал, а отец его умер на собственной царской постели естественной смертью. Интересно, что натворили бы эти два самодержца, если бы их отцы были разорваны бомбами, как отец Александра III.
Александр I тоже лишился отца, но он фактически дал согласие на переворот, и у него не было выхода: Павел готовился арестовать сына, а про участь царевича Алексея Александр, конечно, знал. Павел был деспотом и тираном, сына он третировал и замучил, и у Александра I, воспитанного бабушкой, дело которой он пытался продолжить, не было оснований оплакивать отца.
Но Александр II был отец, которым сын его мог гордиться! И вся Россия тоже могла. Я думаю, что Александр III любил отца. Скорее всего он простил ему шалости с Катенькой Долгорукой, внебрачных детей и даже брак с ней.
Все-таки они оба были мужиками. Они такое друг другу прощают. Тем более что малолетний князь Юрьевский никаких прав на престол не имел, в России уже был железный закон о престолонаследии, и ни у неформалов-детей, ни у офицеров Преображенского полка никаких шансов устроить смуту не было. Александр III рос правильным мальчиком, он чтил отца и христианские заповеди.
Могла бы наступить жуткая реакция, хуже николаевской. Такая – не наступила. Реакция оказалась косметической: кое-что Александр III отобрал назад, но по-божески. В масштабах российской истории, в формате своей беды. Ведь как умели мстить (и не за родственников, а за партайгенносен) большевистские лидеры, мы знаем. Красный террор; уничтожение миллионами сословий; отмена даже тени права в политических процессах; расстрел заложников; пытки; ссылка «кулаков» на смерть вместе с малолетними детьми; убийство царской семьи вместе с юными дочерьми и ребенком Алексеем; заключения в концлагеря и даже казни жен «врагов народа»… Конечно, на этом фоне Александр III – просто толстовец. Но даже частичное и временное торжество византийской и ордынской традиций, украшенных хоругвями славянской, неизбежно приводит к тому, что подавленная скандинавская традиция, помноженная на темную, неукротимую, шальную традицию Дикого поля, бросается в один прекрасный день в очередной «последний и решительный бой». Весы колебались в руках у российской Фортуны (псевдоним: Немезида), и ничто никогда не уравновесит их. Семена реакции в России всходят сам-треть… То, что отнимет Александр у либералов (радикалы всегда в подполье, если не у власти, и у них нечего отнять), вернется в виде цунами ненависти и отчуждения: в эсерах, в мятеже 1905 года, в свержении монархии.
России выпали последние 20 лет передышки с 1882 по 1904 год, до нелепой и проигранной с позором и большой кровью Русско-японской войны. 21 год на весах исторического процесса – это как час. Всего лишь час эпохе передышка… Страна попытается сделать какие-то главные экономические дела и кое-что даже успеет. Многие фигуранты эпохи еще успеют получить ордена за Первую мировую войну или по гражданской части. А некоторые, те, кто еще молод сейчас, в 80-е годы, успеют дожить и до вышки. До большевистской вышки.
Но для начала интеллигенция потребовала от Александра III подвига самоотречения, на который оказались бы способны разве что Перикл, Генрих IV или Юлий Цезарь. Глубоко верующий гуманист Гаршин, религиозный мыслитель Владимир Соловьев (сын, кстати, воспитывавшего царя историка Сергея Соловьева), гуманист и антиглобалист первой волны, идейный руссоист Лев Толстой… писали, и даже дежурил кое-кто в подъездах. Требовали помиловать народовольцев, осужденных по делу 1 марта. Не из любви к террору или террористам. Не думаю, чтобы христианский идеолог В. Соловьев оправдал убийц Александра II. Не думаю, что Лев Толстой считал их своими учениками (все-таки персонажи его «Воскресения», которым сдали на перевоспитание Катюшу Маслову, никого не убили, а только теоретизировали и раздавали брошюры). Не думаю, что Гаршину понравилась фанатичка Перовская так, как нравилась Шарлотта Корде. Шарлотта была мягче и наивнее, а жестокий палач Марат, настоящий Дзержинский или даже Ежов Французской революции, нисколько не походил на реформатора и джентльмена Александра II. Просто они были чутки и прозорливы, и их художественное предвидение подсказало им единственный способ очистить царствование и Россию от крови, вражды и менталитета вечной гражданской войны. Они предвидели падение России в пропасть, разверзшуюся между молодежью и государством, и понимали, что только неслыханные поступки власти могут эту пропасть уничтожить. Пусть сын простит убийцам своего отца, пусть скажет им: «Вы теряли своих товарищей и за это убили моего отца. Довольно крови. Позовите своих друзей, я возьму моего Лорис-Меликова, которого даже вы не приговорили, видя его достоинства. Я готов служить делу свободы, но я хочу, чтобы выжила страна, и не все зависит от земных властей: сделать людей равными в достатке им не дано. Но мы вместе составим Конституцию и посмотрим, что можно изменить в России, чтобы она стала вам матерью, а не мачехой. Я объявляю всеобщую политическую амнистию, и мы простим друг другу. Вам больше не надо будет ездить в Европу, потому что Европа будет здесь. Нигилисты получат места в Государственном совете, и мы вместе будем готовить Россию к выборам». Могло ли подействовать такое средство? Могло, ох, могло. Народовольцы в основном, если не считать таких мизераблей, как Рысаков и Ванечка Окладский, или честолюбцев типа Гольденберга, были личностями крупного масштаба. Выполнив и перевыполнив ультиматум «Народной воли» после такого ее ужасного преступления, простив убийство отца, Александр III настолько бы подавил и ошеломил Желябова, и Веру Фигнер, и Перовскую, и Александра Тимофеева, что в России мог наступить и гражданский мир, и конституционный процесс, а большевики, которые себя берегли и излишне не рисковали (все их жертвы – Бабушкин и Бауман), не получили бы этот пьедестал из чужих виселиц, чужих жертв, чужого огня, на котором они, как непрошеные наследники народников, народовольцев и эсеров (причем правых), воздвигли свою диктатуру, пустив на дно Империю тараном из мифа о своем героизме и своих страданиях. Еще не пришло время таких холодных и бессовестных политиков, как Савинков, посылавших на смерть Каляевых, а себя приберегавших для «великой цели». Ведь «Народная воля» – это не народники, они требовали не немедленного социализма, а парламента и гражданских свобод. И ведь Лорис-Меликова народовольцы выделили, он остался без приговора. Лорис-Меликов – это был такой Александр Николаевич Яковлев конца XIX века, и его реформаторские усилия были оценены даже врагами престола. Я так и вижу, как Желябов рыдает в объятиях Александра III и как они вместе оплакивают убитого Освободителя. Глядишь, наши атеисты и в Бога бы уверовали, ведь на суде Желябов сказал, что суть учения Христа он признает («Душу свою полагать за други своя»). Господи, это была последняя развилка в нашей истории. Дальше наш курьерский понесся к разведенному мосту на всех парах, а в 1881 году можно было реально перевести стрелку. И воздвигся бы на Александровой крови не только Храм, но и западная, английская модель развития.
