Но плохому началу вышел хороший конец. Хайрутдин пыхтел, задыхался, но не отступился, пока последняя доска не легла на новое место. И сердитый старик смягчился, согласился взять племянника на ловлю: загонять рыбу в сети.
Хайрутдин захлёбывался, пускал пузыри, но держался так стойко, что после ловли дядя, отчитав его как следует за малый рост отсыпал ему горсточку трепещущей рыбьей мелочи и позволил приходить завтра.
Хайрутдин был в восторге: всю дорогу домой бежал бегом, сжимая в руке подол рубашонки с дорогой добычей. Дома, ещё с порога, задыхаясь, он крикнул:
— Принёс, мама, принёс! — И, осторожно развернув узелок, вытряхнул на нары рыбок. Мать всплеснула руками:
— О алла! Для этого ты так вымазался и промок? Эту дрянь и чистить не стоит!
Мальчик стоял как пришибленный. И правда, скорченные, перемятые рыбки совсем не похожи были на тех, которые так весело плескались в густой сетке дяди Нияза.
— Кошке отдай, — сердито проговорил отец. — А мальчишку стукни по затылку, пускай не дерёт зря штаны по корягам, если путного ничего словить не может.
Хайрутдин глубоко вздохнул и затаил дыхание — это помогает, чтобы не плакать. Но тут уж вступилась Сания: Хайрутдин был её любимцем.
— Я почищу рыбу и положу в суп, позволь, отец, — сказала она и покраснела от страха: не очень просто было противоречить отцу даже в таком пустяке. Да ещё девочке.
Но отец чем-то занялся и кивнул головой, явно не слушая. Всё равно, это уже можно было принять за позволение. Матери тоже стало жаль мальчика, и первый суп с его уловом был скоро сварен и подан на стол.
На следующий день Хайрутдину повезло: улов был хороший, или дядя Нияз подобрел, но мальчик получил целый десяток рыбок почти настоящей величины. Завязывать добычу в подол рубашки он уже не хотел, сломал тонкую гибкую веточку и пропустил её сквозь жабры рыбок. Получилась блестящая серебряная гирлянда, и мать весело улыбнулась Хайрутдину. Отец посмотрел, как всегда, хмуро, но ничего не сказал, а Сания подпрыгнула и вытащила нож, заткнутый за полку на стене: эту рыбу уже можно было чистить, не спрашивая позволения.
Однако хорошие уловы случались редко, крупную рыбу выловили из речки, ещё когда дядя Нияз был молодой и не такой сердитый, а мелкой не давали вырасти: ловили её и сеткой и бреднем. Ребятишки весной черпали мальков просто мешком на палке. Из мальков с крупой матери варили кашу и удивлялись:
— О алла, куда же пропадает в реке крупная рыба?
— А если маленькую рыбу пускать назад, чтобы росла? — сказал раз Хайрутдин и показал дяде Ниязу пригоршню трепещущих серебряных мальков. Он собирался уже бросить их в воду, но старик быстро вытянул руку и больно стукнул его согнутым пальцем по бритой головёнке.
— Дурак! — крикнул дядя. — Какого дурака аллах послал Габдулле! Тогда эту рыбу съедят другие. Понял?
— Понял, — неохотно ответил Хайрутдин и, положив рыбок в корзину, осторожно потёр ушибленное место. Но он понял только, что дядя ответил неправильно. А как надо было бы ответить — этого он себе ясно не представлял.
Их было шестеро сыновей (Хайрутдин по счёту третий), и мать, как-то раз наливая похлёбку в большую глиняную чашку, сказала со вздохом:
— Надо купить чашку побольше, Габдулла, этой уже на всех не хватает.
— А землю ты тоже скажешь растянуть, чтобы она давала больше хлеба? — ворчливо ответил муж.
Хайрутдин тихонько опустил руку с ложкой: он заметил, что сердитые глаза отца смотрят на него.
— Ртов больше, чем требуется по нашей земле рук для работы, — снова заговорил отец и зачерпнул ложку дымящейся лапши. — У Ибрагима два сына на Урале, копают белое золото, хорошо зарабатывают. Осенью принесут деньги. Ибрагим возьмёт в аренду ещё столько земли, сколько имеет. Это хорошие сыновья. — И отец опять взглянул на опустившего голову Хайрутдина,
Вскоре мать, примачивая водой покрасневшие от слёз глаза, сшила Хайрутдину заплечный мешок и положила в него хлеба, соли и пригоршню луковиц. Деньги на дорогу были замотаны под онучу на ноге, вместе с паспортом.
— От него в доме пользы меньше, чем от братьев, — сказал отец. — Не растёт вовсе и силы мало, пускай приносит деньги.
Прощаясь, мать потихоньку от отца повесила на грудь Хайрутдину ладанку с щепоткой родной земли, чтобы он лучше помнил родной дом. Но Хайрутдину и без того казалось, что даже воздух чужих мест будет для него душным и солнце неласковым.
Хайрутдин ушёл на заработки вместе с сыновьями Ибрагима в Верхотурье на Урале. Там, в глухом лесу, по речке Туре лопатами снимали верхний пласт земли в два-три метра толщиной. Ниже шла тяжёлая синяя глина, из неё извлекали белое золото — платину. Глину копали вручную, только промывали в реке машиной. Работа была тяжёлая, надрывная, усталость и тоска заставляли искать отдыха и веселья. А веселье было одно: водка. И заработанное тут же пропивалось… всеми, кроме Хайрутдина. Сыновья Ибрагима быстро вошли во вкус новой жизни и потешались над малышом Хайрутдином.
— Копает землю так усердно, точно белое золото достанется ему, а не хозяину, — смеялся старший, Мустафа Ибрагимов.
— А ты пьёшь так, точно пропиваешь хозяйское, а не своё, — отвечал Хайрутдин и каждую субботу старательно заматывал жалкую получку под онучу на ноге, больше прятать было некуда.
Как ни трудна была работа, а нравилась Хайрутдину тем, что работать приходилось с водой.
— Я даже на ручье в лесу плотину попробовал устроить. Может быть, там рыбы вырастут, — сказал Хайрутдин. Отложил лапоть, лукаво посмотрел на меня и засмеялся. Старушка жена тоже тихонько смеялась. Она уже справилась со всеми работами на дворе и теперь с удовольствием слушала рассказ мужа. По-русски она понимала плохо, но он иногда несколькими словами по-татарски пояснял, о чём идёт речь. А дальше всё хорошо известное понималось по голосу и выражению лица.
Сейчас она весело покачала головой, видимо что-то напоминая.
— Да уж скажу, скажу, — улыбался Хайрутдин. — От баб мне за эту плотину здорово попало: вода малинник залила. На вырубке. Малины там очень много было.
Осенью Хайрутдин принёс отцу сто рублей, накопленных за пять месяцев тяжёлого неустанного труда. Он надеялся, что на промысел теперь отправится его младший брат. А его, может быть, отец женит (два старших брата уже были женаты). Надеялась на это и мать. Но сто рублей в большой семье быстро разошлись на неотложные нужды, и маленький Хайрутдин опять оказался лишним ртом, хотя ел меньше всех.
Хайрутдин был трудолюбив, но его работа в семье не ценилась. Чинил старый сарай, валял валенки на всю семью, точил пилы, косы, топоры. Но когда для общего хозяйства опять потребовались деньги, на заработки отправился тот же Хайрутдин. Прощаясь, он снял и отдал матери ладанку с родной землёй.
— Возьми, мать, — просто сказал он. — Моё сердце и так просится домой, а с этим — вовсе не терпит.
Прошло немало лет, пока слёзы матери подействовали: отец согласился женить Хайрутдина и оставить его дома. Хайрутдин был доволен. Теперь уж, наверное, на заработки пойдёт младший брат. Беспокоило его только одно: выбрать себе жену по сердцу — об этом молодой татарин и думать не смел. Но Галимбаян, весёлая подружка младшей сестры, с детства запомнилась ему. Каждую осень, возвращаясь домой, он с замиранием сердца боялся услышать, что Галимбаян вошла в дом другого. Кого же выберет ему отец?
Сватовство, как и полагалось, шло в большом секрете от него. Но сестра Сания не вытерпела, шепнула ему что-то, от чего сердце застучало. Закутанную до неузнаваемости женщину он увидел тогда, когда она уже по закону стала его женой. И, сняв с неё покрывало, долго стоял молча, а она, тоже молча, тихо плакала слезами радости: это была Галимбаян.
Это была первая удача в жизни Хайрутдина. После этого жить даже в доме сердитого отца стало легче. Но и теперь Хайрутдин часто вздыхал, слушая рассказы стариков о времени, когда в омутах их речки ворочались тяжёлые, как брёвна, сомы, а сазаны вырастали с большой чайный поднос и еле шевелились от жира. Революция застала его врасплох. Хайрутдин не сразу понял, как пойдёт новая жизнь, но затем вдруг осмелел: отделился от отца и начал работать на собственную семью, увидел, что новый порядок делает его хозяином своей жизни. Вздохнула и Галимбаян, Уже не нужно было тенью скользить по стене хаты, выслушивая приказания отца и старших братьев Хайрутдина, не смея даже переспросить, если недослышала или не поняла.
