Волнуясь, как школьник, Валентино зачитывал результаты. Он старался говорить четко и ровно, но Месснер в какой-то момент перебил его, отобрал папку и начал сам вчитываться в «документы». На лице его постепенно укрепилось брезгливое выражение. Баутце заметил и поспешил оправдаться:

– Если бы я, господин штурмбанфюрер, был больше осведомлен в задачах эксперимента, я смог бы лучше сформулировать...

Но Месснер опять перебил собеседника:

– В ваших интересах, дорогой коллега, знать как можно меньше. Много знаний – много печали, как сказано в Библии. Читайте Екклезиаста, хоть он и еврей. Ваше усердие в любом случае похвально, и я доложу о нем командованию. Уверен, что оно будет оценено по заслугам.

Валентино щелкнул каблуками, поклонился. Он не сомневался, что ничего подобного Месснер в жизни не сделает.

Перечитав бумаги вторично, эсэсовец ткнул пальцем в лист:

– Этот образец продержался в вашей живодерне дольше других. Остапенко – я верно прочел?

– Совершенно верно, господин штурмбанфюрер. Вы только что изволили потрепать его по щеке.

Месснер вернулся к койке, где лежал Сережка. Он обратился к нему по-русски:

– Откуда ты родом?

Тот назвался.

– Надо добавлять «господин штурмбанфюрер», – нравоучительно заметил Иоахим Месснер.

Остапенко был до того напуган, что только кивнул. Валентино вмешался:

– Нельзя исключить врожденную устойчивость лишь к одному конкретному агенту, клостридиум тетани. В моем отчете указывается, что оснований для общих выводов недостаточно...

– А почему же вы, доктор, ограничились одним агентом, натолкнувшись на сопротивление?

Доктор Баутце побледнел:

– Недостаточность еще не означает полного отсутствия. Я не осмелился подвергать потенциально ценный экземпляр новому риску...

Месснер усмехнулся:

– Действовали строго по инструкции? Это похвально. Никто и не ждал от вас инициативы. Вы хороший солдат, Валентино, но ученого из вас, боюсь, не получится. Большая наука не делается без дерзновения.

Теперь Баутце покрылся испариной.

– Виноват...

Штурмбанфюрер пренебрежительно махнул рукой:

– Забудьте. Никто и не требует от вас особой пытливости. Упражняйтесь с фенолом, каждому свое.

Последние два слова, представленные на воротах Бухенвальда, придали его фразе особый издевательский смысл. Месснер никогда не упускал случая пнуть беззащитного, не видя большой разницы между подчиненными и расовым быдлом.

– Грузите их, – распорядился он и передал папку адъютанту.

К амбулатории Месснер потерял всякий интерес. Таких лазаретов он повидал десятки. Он пошел к выходу, а Валентино затрусил следом:

– Прикажете продолжать эксперименты?

– Что? – Месснер недоуменно наморщил лоб.

– У меня еще остался материал, – пояснил Баутце. – Я имею в виду не особей, а культуры...

Штурмбанфюрер пожал плечами:

– Я не получал указаний на сей счет. Если угодно – развлекайтесь дальше. Не пропадать же добру.

Лицо Валентино, хоть и огорченного пренебрежительным отношением бывшего однокашника, осветилось радостью. Он значительно посмотрел на коменданта. Фон Троттнов пожал плечами – ему было все равно.

Однако на выходе он предупредил доктора:

– На сей раз – никаких санаториев...

– Об этом и речи нет, господин комендант, – отозвался тот. – Меня самого угнетало это усиленное питание. А фенол забавен, но со временем приедается.

Их долго везли, нигде не задерживаясь.

Немецкие дороги пребывали в отличном состоянии, и невольники спустя какое-то время задремали. Караулившие их автоматчики испытывали сильное желание пресечь эту возмутительную вольность, но им вменили в обязанность бережно обращаться с пассажирами.

Конечным пунктом их путешествия стал военный аэродром.

Узники испытали очередной шок: ни одному из них еще ни разу не приходилось летать самолетом.

У Сережки мелькнула безумная мысль: столь резкие перемены в судьбе могут означать что-то хорошее. Никто не повез бы их за тридевять земель, если бы речь шла об уничтожении. Наверное, они и в самом деле имеют большую ценность для немцев – может быть, им сохранят жизнь, а уж какой она будет, не так и важно.

– Спинной мозг вырежут, – Оська разрушил его фантазии.

– Зачем? – задавая вопрос, Сережка ни на секунду не усомнился в вероятности сказанного.

– Для опытов, ясное дело. Они так часто делают. Марта, вон, из-под Кракова, говорила, что там всем вырезали.

Марта сидела рядом на скамье, ничем не реагируя на сказанное.

– И Валентино вырезает, – добавил Оська.

– А нам почему не вырезал? – подала голос Дашка.

– У нас особенный, – у Оськи на все был готов ответ.

– Они его едят, – отсутствующим тоном произнесла Марта.

– Откуда знаешь?

– Видела. Наш доктор велел готовить ему. Я была в хозобслуге. Вымачивали в вине и поджаривали на углях. А иногда сырыми ел.

Все надолго замолчали.

– Нет, нам не вырежут, – изрек, наконец, Сережка. – Мы зачем-то еще нужны. Не Гитлеру же на обед.

– А может, и ему.

Один из солдат, уловив имя любимого фюрера, нахмурился и прикрикнул на «особей». Он правильно сообразил, что его подопечные вряд ли скажут что-то хорошее о вожде. Вновь наступила тишина, теперь надолго.

Прошло несколько минут, и вот двери фургона распахнулись.

...На аэродроме стояло несколько машин. Самая ближняя была готова к полету, пилот застегивал планшетку. Месснер стоял рядом и нетерпеливо смотрел на фургон.

– Ведите их сюда! – закричал он. – Пусть пошевеливаются – зря, что ли, их кормили деликатесами?

Дети под конвоем автоматчиков припустили трусцой.

Едва они разместились внутри, как взревели двигатели и винты начали набирать обороты. В салоне были оборудованы сиденья, но узников усадили на пол, лишив – сомнительного, впрочем – удовольствия наблюдать в иллюминаторы красоты победоносного фатерлянда.

Месснер же со всеми удобствами расположился на переднем сиденье.

Когда самолет взлетел, он обернулся и подмигнул «особям»:

– Вам очень повезло, дети. Сначала на машине, потом на самолете, а скоро будет и корабль! Настоящий эсминец! Впечатления на всю жизнь... Дома вам такое, небось, и не снилось.

В последнем Месснер был абсолютно прав. Никому из его пленников не снилось дома ни то, что он перечислил, ни тем более то, что последовало.

...В Кенигсберге, где состоялась посадка, их ждал очередной фургон. Ничего не понимающих детей поспешно затолкали внутрь и доставили в порт Пиллау, где на рейде стоял отремонтированный эсминец «Хюгенау».

Он был превращен в научно-исследовательскую лабораторию.

Противнику и в голову не пришло бы подозревать, что на военном корабле ведутся сверхсекретные исследования. На то и делался расчет.

Положение на фронтах было удручающим, война неотвратимо катилась к бесславному для Германии финалу. Близилось время, когда противник примется рыскать по ее территории, ведя охоту за учеными головами – те, однако, могли еще послужить делу возрождения Рейха. Когда дела пойдут совсем плохо, весь коллектив вместе с подопытными будет снят с борта эсминца «Хюгенау», высажен на подводную лодку и переправлен в более спокойные места, например, в Южную Америку. Хотя подготовительные работы велись и в других местах – даже в Антарктике.

Конечно, для коллектива не исключалась и иная судьба.

Эсминец выглядел самым обыкновенным кораблем, и только усиленная охрана, обеспеченная другими эсминцами и катерами, а также береговыми средствами, позволяла заподозрить нечто необычное.

Да и то больше с берега – при большом желании вникнуть в происходящее. С воздуха же все казалось едино, и вражеская авиация в любом случае должна была получить достойный отпор.

У пристани печальный отряд уже поджидал катер.

Под дулами автоматов «особей» стали переправлять на борт. Неизвестно, какая мелочь явилась последней каплей, финальным толчком, но вид эсминца, маячившего вдали, знаменовал приближение чего-то непостижимого, пока не познанного и чреватого невообразимым кошмаром.