Диагнозов у него было столько же, сколько таблеток, – около сотни.

Чем же именно болел Остапенко в действительности, какой недуг был ведущим – этого опять-таки не могло сказать ни одно светило. И где он только ни лежал, злополучный Сергей Семеныч! И в Академии он лежал, и в Институте усовершенствования врачей – ныне МАПО, и во многих других институтах. Он даже в столицу ездил, но это нисколько не помогло. Его непрестанно изучали маститые профессора и академики, и каждый твердил свое – неизменно расплывчатое и крайне сложное.

У Остапенко болели все суставы, он страдал полиартритом – и это подтверждалось рентгенологически. Старик не врал. Помимо суставов, у него болели позвоночник, желудок, кишечник, печень, почки; не лучше обстояло дело и с сосудами, да и нервная система тоже была не ахти – сам черт не смог бы разобрать, где начинается нечто особенное, необычное, а где – заурядная возрастная патология. Анализы тоже не радовали: как будто ничего фатального, но все какое-то не такое. Чего-то маловато, чего-то многовато – как хочешь, так и толкуй.

Между тем Остапенко никогда не производил впечатления тяжелобольного. Казалось, что он полон сил. И действительно – постоянные набеги на лечебные учреждения требовали богатырского здоровья. И нет ничего удивительного в том, что многие полагали: в этих-то набегах и заключается его основная хворь.

...Предчувствуя очередную гадость, доктор спросил, какой же диагноз будет угоден господину больному, а главное – зачем.

Тот пожал плечами.

– Диагнозы – они по вашей части. Я в них не разбираюсь.

«Ой, врешь», – подумал доктор.

Сергей Семеныч продолжил:

– Мне нужны дополнительные льготы. Я прочел в газете, что такие теперь существуют... для бывших узников...

Врач озадаченно потер переносицу.

– Позвольте, Сергей Семеныч. То, что вы были узником, – этот факт в вашей истории болезни отражен. Это всеми признано...

Что и говорить, биография Остапенко не могла не вызвать сочувствия. Мальчишкой он угодил в немецкий плен, оказался в концлагере. Утверждал, что над ним там осуществляли медицинские опыты. Так оно было или иначе – узнать уже не представлялось возможным, да и ни к чему. Пребывания в концлагере самого по себе было достаточно для каких угодно льгот. Конечно, они не могли компенсировать пережитое, но тут уже претензии к государству – и неизвестно еще, к которому.

Остапенко вновь улыбнулся, на сей раз победоносно. Похоже было, что его распирало, какая-то сногсшибательная новость вертелась на языке.

Он понизил голос едва ли не до шепота:

– Радиация.

Доктор страдальчески наморщил лоб.

– Теперь об этом можно сказать, – продолжал Остапенко, – не так уж долго мне осталось коптить небо. Пора предъявить народу героев.

– Тоцкий полигон? – Доктор брякнул первое, что пришло в голову, благо уже сталкивался с ветеранами ядерных испытаний. – Так это давно рассекретили... Во всех газетах было, я сто раз читал. У нас есть такие больные, вы напрасно молчали...

Остапенко медленно покачал головой:

– Нет... Много раньше. В плену...

– Немцы испытывали на вас воздействие радиации?

Доктору всегда казалось, что радиация – история позднейшая, он никогда не связывал ее в своем представлении с нацистами.

Остапенко кивнул:

– В том-то и дело. И не только ее... В Балтийском море... В Пиллау... Это теперь город Балтийск.

У Сергея Семеныча, помимо прочих хворей, имелся паркинсонизм. Мимика у него была бедная, но предмет разговора оказался настолько захватывающим, что и паркинсонизм временно отступил. Остапенко оживился и даже помогал себе жестами.

Доктор слушал его и постепенно светлел лицом.

Это не к нему.

Это к другим специалистам.

Остапенко придется пройти через новые, ранее не изведанные обследования, и они займут не один день. Если его рассказ подтвердится, то оформлять его на комиссию будут совсем другие люди.

На секунду врач усомнился: не бредит ли сей завсегдатай? Может быть, он просто спятил на старости лет?

Впрочем, это тоже не его дело. Даже если у Остапенко и имеет место помешательство, оно, скорее всего, не представляет опасности ни для самого пациента, ни для окружающих.

Однако придется все записать. Что же – он к этому привычный... И обязательно назначить повторный осмотр психиатра. К доктору уже приходили люди, объявлявшие себя жертвами репрессий, и поначалу, когда тема была свежа, он им верил с полуслова. Но когда многие репрессии приобрели фантастическую окраску, у него прорезалось зрение.

Доктор раскрыл карту и принялся подробно заносить туда все, что несколько сумбурно изливал на него Сергей Семеныч. Остапенко старался украсить свое повествование живописными подробностями, и доктор записывал слово в слово. Если клиент рехнулся, то психиатрическая наука требует подробной фиксации его высказываний.

«Та еще наука», – усмехнулся про себя доктор, усердно строча.

Но спустя какое-то время он перестал усмехаться. Более того: настал момент, когда он поймал себя на том, что хочет услышать дальнейшее, и даже натруженная за день рука готова писать бесконечно. Такое происходило с ним, пожалуй, впервые за всю практику.

– Сергей Семеныч, – сказал доктор проникновенно, когда Остапенко закончил рассказ и стал повторяться. – Дело, как вы понимаете, довольно сложное. Не побоюсь сказать – уникальное.

Он старательно подбирал слова. Врач разволновался и уже почти не мог этого скрывать, однако крепился: профессионал не должен давать волю эмоциям.

Остапенко не спорил. Он снова кивнул, на сей раз важно. Еще бы он не понимал. Он и не ходит к врачам с пустяками. Он не первый год живет на свете.

Доктор осторожно продолжил:

– История будет долгая, вынужден вас сразу предупредить. Я стрелочник, регулировщик. Сортировщик, если угодно. В вопросах, которые вы подняли, я совершенно некомпетентен.

– Не Копенгаген, – хохотнул Остапенко, полагая, что пошутил удачно и оригинально. Старость не радость, что поделаешь... – Шуточкой своей он несколько снизил накал, вызванный повествованием.

– Именно так. Вот направления. А вот телефоны...

Остапенко встревожился:

– Это, наверное, все платное? Я не...

Доктор остановил его жестом:

– Не волнуйтесь. Это государственные структуры. Ведь ваше дело – государственное, согласны? Если начнут вымогать, напирайте на то, что они обязаны... Вы же понимаете, что направление мое – это не филькина грамота, в конце-то концов. У нас еще остались кое-какие структуры.

– Напрем, – уверенно отозвался Сергей Семеныч.

«Кто бы сомневался!» – пронеслось в голове у доктора.

Доктор на секунду задумался.

– А в ФСБ вы обращались?

Остапенко медленно поднял брови:

– После того, что я вам рассказал?..

– Ну да, ну да...

«Вот это уже точно не мое дело. И куда меня понесло?» – подумал про себя доктор.

Обругав себя, он вынул бланк, начал его заполнять. Остапенко удовлетворенно следил за его работой.

– Это куда? – спросил он деловито.

– Туда же... Это выписка из карты. Больничные выписки тоже с собой захватите, обязательно.

– Само собой. А карточка... разве вы не дадите мне карточку?

Доктор с сожалением развел руками:

– Не могу. Карточка должна находиться в поликлинике. Только по официальному запросу.

– А все же носят с собой. Я же сам с ней пришел, она у меня дома лежала всегда...

Доктор улыбнулся:

– Сами виноваты, Сергей Семеныч, с вашим рассказом. Теперь все. На руки не получите.

Остапенко что-то прикинул, пожевал губами и, по-видимому, решил, что остальных документов будет вполне достаточно.

Что до доктора, то ему было, откровенно говоря, наплевать, соблюдается ли означенное правило. Его нарушали все кому не лень. Но он опасался, что Остапенко свою карточку потеряет, а тогда придется все восстанавливать, и в этом случае ему небо с овчинку покажется. О каких-либо санкциях в отношении себя он не задумывался, благо никогда прежде не оказывался в центре внимания спецслужб.