она сидит на троне…
а блоха недотыканная положив руки на ручки кресел говорила:
я вам внимаю мои дети
воссев на отческий престол
душ скольких мне услышать Нети
позволит подданных глагол
«чур чур чурашки буки букашки веди таракашки» шептал Салогуб и потом гнусаво запел о смерти
золотой дракон развернулся и спустился с неба чтобы одеть ему на голову горшок бывший в употреблении.
«Торжественность момента» нарушил пискливый голос Мережковского увешанного куклами старинными гравюрами и картинами:
«дьявола продаю! за копейку чертик Гоголя, за ½ копейки сверхчеловек Лермонтова! Мистический сферический… Подходите, богомольчики, кликушечки, блохоборчики!..»
Кузьмин Бальмонт и Брюсов следуя обычаю мух деловито оставляли жирные следы на всех старинных изображениях героев древности…
разбуженная саранча сонно схватила Салогуба и пожевав губами изблевала его и вышел он из ее рта сморщенным рыхлым и бритым.
и стал он отфыркиваться:
и закартавил триолеты земле.
Блох с Белым положили головы своя и плакали, а Мережковский укорял их:
продали революцию черту,
он нацустил на вас Цусиму и Порт-Атур, он с'ел ваш театр и башмаки, культуру и семью… кто с'ел ваш ужин?! ха-ха-ха!
3. Гиппиус скрипуче подхихикивала.
как будто в стороне от всех сидел меленький чех (Чехов) так любивший рыбную ловлю и думавший выудить всех чертей из российского болота…
· · · · · ·
Чорт! — кто-то закричал сбоку — сам черт! берегитесь, — А-н-а-т-е-м-а!
а насмешливый голос отвечал ему:
— не страшно! —
и в самом деле никакого черта не было и неудачный пастух Андреев так и остался лгуном.
чтобы утешить его хоть несколько А. Ремизов надул игрушечного чертика украденного на «вербе» и тот запищал вздрогнул и вытянулся.
Так кончился черт у русской литературы а с ним и сами литераторы оплакивающие его как безутешные вдовы
· · · · · ·
на смену русским литераторам пришли речетворцы — баячи будетляне — и сразу превратили черта в дворника
черти ля страшны будетлянину? как господин нисходит в ад — и там смятение, подземные в ватруднении: -
их палец тщился начертать
мои земные пять имен
но легче коготь поломать
чем отгадать как я клеймен
Огонь и муки мне нипочем
и стиснув зубы хулу шепчу
под тонким жалящим бичем
смелюсь тихонько палачу
и бес стал пятиться невольно
заметив что глумлюсь шепнул
себя щипая больно
тебе я предаюсь…
(а крученых «полуживой»)
не случайно в литературе до нас разлито адское сладострастие (негр Пушкин, мрачный корнет Лермонтов, тайный огонь Гоголя и т. д.)
Достоевский пес но он же и сладострастное насекомое! и восхвалявший беса Ф. Сологуб воспел в последний и грязное извращенное сладострастие (таков же А. Ремизов — насекомое)
но у писателей до нас и сладострастие ненастоящее. у них не есть а лишь хочу.
уж подлинно «символизм»
с победой над адом покоряется и украшение его: любовь-сладострастие
Тебе навеки я отдадена
вияся ведьма изрекла
и ветр и зверь и дева-гадина
касались моего чела
(«Полуживой»)
Рисунок Н. Нагорской
И шалунья слава и богатства этого мира стали иными — стали пустым местом
меня венчали черным знаком
и уксус лили на язык.
копьем украсили и паки
вознесся дикий крик
(«Полуживой»)
ненадежен и сам ад. ему так легко погибнуть в своем коренном сладострастии — муки и случая.
Гибель страстно играющего в карты подземелья мы видим с ясностью:
…и скука тяжко нависая
глаза разрежет до конца
все мечут банк и загибая
забыли путь ловца
· · · · · ·
все скука угнетает
и грешникам смешно
дрова в камине угасают
и занавешено окно
(«Игра в аду» Крученых-Хлебников)
указав на этот конец конца, баячи будетляне в своем тверчестве уже исходят от других вещей целей и замыслов.
мы даем новое искусство —
без моралина
и без чертяковщины!..
А. Крученых.
1913–1922 г
Сонные свистуны
Тайные пороки академиков
Случай-игра тормошат запуганного человека, жажда наживы стерла все лица как рельсы трамвая. Бенц и 16 дюймов кажутся новее и одушевленнее —
Только они!..
а в уголках пришепетывают:
— «Князь мира сего» овладел землею — надо спасать свою душу!
Уйти из города в леса символов и шептать дарогия имена, смести великую грязь нахлынувшей злобы и скользить в лодке гордого одиночества…
Злоба дня — что может быть мудрее этого слова? все однодневное не вечное — зло»…
Только, — ядовитая муха толпы не превратится-ли в скоропиона безлюдья?
Уже уходили в пустыни горевшие тоской от современности и пошлости — попытки не новыя — еще старее результаты!..
· · · · · ·
В нашей литературе уход явно обозначился с «Демона».
Это он мурлыкал и якал (хотя воображал что плачет и проклинает):
я к одиночеству привык
я б не умел ужиться с другом
и на другой лад:
если счастьем дорожил ты
то зачем его делил ты
для чего не жил в пустыне?..
(демон—дорожилда!)
Надо быть гордым и независимым—так гнусавит и прокаженный бес символитик:
свобода только в одиночестве
какое рабство быть вдвоем!
(Федор Сологуб)
«Эзго нектар отчаяния… искристая нега жестокости и борьба за божественную власть> —так захлебываясь уверяет критик (Закржевский «Лермонтов и современность»).
Покричат: отчаянье! отчаянье — и хорошо им делается как от перекормленного самолюбия!
И носятся со своими страданиями и душею, как барышни с утюгами причесок… Только порою в пустыне как то не уютно:
нельзя ни плакать ни мшиться
отчаяние отчаяние…
· · · · · ·
пугает кто-то мукой ада…
(3. Гиппиус)
а хоровод бросает в эти слова беспутный мяч:
ой дид ладо
ой дид ладо!..
