– Мы с тобой во всём разберёмся и посмотрим, без чего можно обойтись.

– Самое ужасное, что в запасе ничего нет и все расходы приходится покрывать только за счёт поступлений. Страховка стоит дорого, государственные и местные налоги растут, а доходы падают.

– Я понимаю, это ужасно. Может быть, нам стоит разводить что-нибудь на продажу?

– Чтобы начать дело, нужны деньги. Конечно, в Лондоне, Челтенхеме или за границей мы прожили бы безбедно. Вся беда – поместье и прислуга.

– Бросить Кондафорд? О нет! Кроме того, кому он нужен? Несмотря на твои усилия, мы здесь все равно отстали от века.

– Конечно, отстали.

– Мы никому не можем предложить, не краснея, это "уютное гнёздышко". Люди не обязаны платить за чужих предков.

Генерал отвёл глаза:

– Честно скажу. Динни, я устал от бесконечной ответственности. Я терпеть не могу думать о деньгах, подкручивать гайку то здесь, то там и ломать себе голову, удастся ли свести концы с концами. Но ты же сама сказала – продажа исключается. Сдать? А кто снимет? Кондафорд не превратишь в школу для мальчиков, сельский клуб или психиатрическую лечебницу. А на что ещё в наше время годится загородный дом? Твой дядя Лайонел единственный из нас, у кого есть деньги. Может быть, он купит его, чтобы проводить здесь конец недели?

– Нет, папа, нет! Будем держаться за Кондафорд. Я уверена, как-нибудь извернёмся. Давай я займусь подкручиванием гаек. А пока что ты должен взять вот это. Начало будет хорошее.

– Динни, я…

– Сделай мне удовольствие, дорогой! Генерал притянул дочь к себе.

– А тут ещё эта история с тобой! – шепнул он, целуя её волосы. – Видит бог, я…

Девушка замотала головой:

– Я выйду на минутку. Просто поброжу. На улице так хорошо, тепло…

Динни накинула на шею шарф и вышла в сад.

Последние лучи долгого дня уже погасли на горизонте, но было ещё тепло, потому что роса не выпала и в воздухе не тянуло ветерком. Ночь стояла тихая, сухая, звёздная. Динни сразу же затерялась в ней, хотя все ещё различала смутные очертания обвитого ползучими растениями старого дома, где до сих пор светились четыре окна. Девушка встала под вязом, прижалась к нему спиной, отвела руки назад и обхватила ствол. Ночь – её друг: ночью нет ни глаз, которые видят, ни ушей, которые слышат. Динни, не шевелясь, смотрела во мрак, черпая утешение в несокрушимой крепости того, что возвышалось позади неё. Мимо, касаясь её лица, пролетали мотыльки. Равнодушная, пышущая жаром, не знающая тревог, деятельная даже во сне природа! Миллионы крохотных созданий забились в норки и уснули, тысячи существ летают и ползают вокруг, мириады травинок и цветов медленно оправляются после знойного дня. Природа! Безжалостная и безразличная даже к тем единственным из её детей, кем она увенчана и воспета в прекрасных словах! Нити рвутся, сердца разбиваются, горести обрушиваются на её глупых сынов и дочерей, а Природа не отвечает им не звуком, ни вздохом! Один звук из уст Природы облегчил бы Динни больше, чем сочувствие всех людей, вместе взятых. Ах, если бы как в "Рождении Венеры" ветерок обдувал её, волны, словно голубки, ластились к её ногам, а пчелы летали вокруг неё в поисках мёда! Если бы хоть на мгновение она могла слиться во тьме с сиянием звёзд, запахом земли, верещанием летучей мыши, полётом мотылька, чьё крыло задело её нос!

Девушка стояла, подняв голову, прильнув всем телом к стволу вяза, пьянея от мглы, тишины и звёзд. Почему у неё нет ушей ласки и нюха лисы, чтобы слышать и обонять все, волнующее душу! В ветвях над головой чирикнула птица. Издалека, нарастая, донёсся грохот последнего поезда, сменился отчётливым стуком колёс и свистом пара, замер, потом возобновился и растаял вдали. Все опять стихло. На том месте, где она стоит, был когда-то ров, засыпанный так давно, что с тех пор здесь успел вырасти огромный вяз. Жизнь деревьев, их долгая борьба с ветром так же медлительна и упорна, как жизнь её семьи, цепляющейся за этот клочок земли.

"Не буду думать о нём, не буду думать о нём!" – повторила Динни, как ребёнок, который не хочет вспоминать о том, что причинило ему боль. И сразу же в темноте перед нею возникло его лицо – его глаза, его губы. Она повернулась и прижалась лбом к шершавой коре ствола. Но его лицо снова встало между деревом и ею. Она отшатнулась и быстро пошла прочь, бесшумно ступая по траве, невидимая, как призрак. Потом долго-долго ходила по саду, и движение успокоило её.

"Что ж, – решила девушка. – Мой час минул. Ничего не поделаешь. Пора домой".

Она остановилась ещё на мгновение, взглянула на звёзды – далёкие, неисчислимые, яркие и холодные, слабо улыбнулась и подумала. "Какая же из них моя счастливая звезда?"