– Уезжаю я, ребята, – сообщил Некрич двум подошедшим первыми красноглазым старикам, – уезжаю навсегда! Не поминайте лихом!

Стоявшая в углу пожилая женщина покачала головой, узнав, как далеко он собрался.

– А меня с собой не возьмешь? – спросила ее подруга, поправляя просвечивающую прическу. – Со мной не соскучишься. А то ведь там небось и водки не с кем будет выпить.

– Ну что, давай на брудершафт, – предложил Некрич одноногому на костылях в солдатской шинели, кажется, времен первой мировой. -

На прощание!

Одноногий засунул оба костыля под мышку, но, когда скрестил с

Андреем руку со стаканом, не удержался на единственной ноге и, потемнев лицом, стал с кряхтеньем валиться на стол. Ульрих поймал его и снова поставил прямо, затем украдкой, чтобы никто не видел, вытер руки под столом о скатерть. Понюхал их, поморщился и, не в силах преодолеть к ним отвращения, спрятал в карманы брюк.

– Передавай от меня Коле привет! – смеясь пустыми младенческими деснами, сказал беззубый нищий. – Канцлеру ихнему. Так и скажи: привет тебе от дяди Вади Петушкова из ночной пельменной.

– Обязательно передам, – ответил Некрич.

– Смотри, не позабудь!

– Ни за что не забуду. И ты меня, дядя Вадя, не забывай!

Печальная блондинка, наскоро запудрив синяк, пробралась поближе к Ульриху и всякий раз, когда он скользил глазами по ее лицу, поспешно улыбалась ему половиной рта (целым ртом улыбаться ей было, наверное, больно).

– Всем еще по сто граммов и по порции пельменей! – опять заказал

Некрич.

Из пельменной он уходил народным героем. Все наперебой желали ему удачи, пили за его здоровье, а пожилая синегубая алкоголичка послала ему из своего угла воздушный поцелуй и слегка пошевелила в воздухе пальцами.

На улице мы расстались с Ульрихом. Довольный знакомством с жизнью ночной Москвы, он написал Некричу свой мюнхенский адрес и подарил на прощание зажигалку. В такси Андрей, забившись в угол заднего сиденья, подолгу держал ее зажженной, глядя на пламя.

У меня дома мы очутились под утро, хотя светать пока не начинало. Опьянение еще не прошло, а голова уже болела тупо, как отсиженная нога. Не хотелось включать свет, еще труднее было заставить себя возиться с постелью для Некрича. Если бы не он, я бы завалился сейчас спать, не раздеваясь… Некрич ушел в уборную, и, пока он там журчал, я включил автоответчик.

"Это опять я. Не знаю уже какой раз тебе звоню, а тебя все нет.

Я не могу больше быть одна. – Иринин голос звучал неуверенно, она не сразу находила слова, как человек, который хотел поговорить с другим человеком, а вынужден разговаривать с молчаливым автоматом, не прощающим к тому же ни одной оговорки и все записывающим. – Гурий чуть не убил меня за то, что я целый мешок его старья на помойку выбросила. Порвал, скотина, два моих платья и ушел. Я не знаю, что теперь делать, я не могу так больше жить! Если ты не приедешь, я включу газ, говорят это не больно, просто засыпаешь – и все… Я не могу одна, мне гадко… я не понимаю… Как я ненавижу эти автоответчики! "

Некрич вошел в комнату. Только что он, казалось, едва стоял на ногах, а теперь выглядел уже вполне трезво. Сел на край постели, положил на колени мокрые после ванной руки.

– Звонила твоя жена, хочет, чтобы я срочно к ней приехал.

– Сейчас?!

– Не знаю, звонила она, может быть, уже давно, но я поеду.

Кажется, ею овладели суицидальные намерения.

– Ах это… – Некрич махнул рукой. – Да брось ты!.. Эти намерения овладевают ею каждую неделю. Она же истеричка, обыкновенная истеричка, неужели ты еще не понял?!

– Может, ты и прав. Но все равно… – Я чувствовал вину за то, что не позвонил Ирине накануне, когда она просила. – Все равно я поеду.

– Ладно, – согласился Некрич, – езжай, раз она тебя зовет.

Только я с тобой. А то ведь у тебя наверняка и денег на такси нет. Эх, голь перекатная…

На улице по-прежнему не было заметно никаких признаков рассвета, небо было обложено тучами. Моросил мелкий невидимый дождь. Пока поджидали такси на перекрестке, Некрич ежился, подняв воротник плаща, чихал, сердито сморкался (под утро у него начался насморк) и ворчал на меня, как будто я насильно потащил его с собой.

В такси неожиданно выяснилось, что он хочет не только проводить меня, но и вместо меня пойти к Ирине.

– Пойми, это же мой последний шанс, я же больше никогда ее не увижу! Я ведь улетаю завтра, и все. Навсегда! Она же моя жена, в конце концов имею я право с ней попрощаться?! А насчет того, что она самоубиться грозилась, даже и не думай! Кто, всерьез решив свести счеты с жизнью, станет об этом направо и налево раззванивать? Она уже давно об этом забыла и спит сейчас зубами к стенке, можешь мне поверить, я-то эти ее фокусы знаю.

Всю дорогу Некрич уговаривал меня, не останавливаясь ни на секунду. Если он делал паузу, чтобы высморкаться, глаза его, выпучиваясь над носовым платком, продолжали умолять меня без слов. Я пытался найти повод, чтобы отказать ему, но не мог сосредоточиться. Сказать ему " нет, и все ", не затрудняясь объяснениями, после того как он целый день угощал меня в лучших ресторанах, я не мог.

– Не боишься, что, увидев тебя, Ирина расскажет потом об этом

Гурию?

– Не расскажет. Ты же сам говорил, что она два часа рыдала у тебя на плече, узнав, что они меня застрелили! Значит, она меня не выдаст.

Я проклял свою выдумку, но взять слова назад было уже поздно.

Когда машина остановилась, я так и не пришел еще ни к какому решению. Я чувствовал себя слишком усталым и сонным, чтобы решать. Может быть, раз Некрич все равно завтра улетает, ничего особенного не произойдет, если он сегодня встретится с Ириной?

От мучительных попыток просчитать возможные последствия этой встречи голова заболела еще сильнее, и мне сделалось все безразличным. Мы вышли из машины на темную мокрую улицу, и я отпустил такси – скоро должно было открыться метро.

– Так я пойду к ней? – Некрич наклонил голову набок, целиком превращаясь в напрягшийся от ожидания знак вопроса.

Все три угловых окна его квартиры на последнем этаже были темными. Я кивнул. Не сказав больше ни слова, он повернулся, сделал несколько шагов в направлении подъезда, потом вдруг вернулся назад.

– Вот еще что… Будь так добр, верни мой ключ от входной двери… Не хочу ее будить звонком, пусть это будет сюрприз…

– Откуда ты знаешь, что ключ у меня?

– Мне ль не знать… – неопределенно ответил Некрич и протянул руку с распластанной ладонью.

Я достал ключ, который всегда носил с собой, и положил его на ладонь. Он сжал ее и потряс поднятым кулаком в воздухе – на удачу.

У кого-то я уже видел этот жест, но лишь после того, как Некрич исчез в подъезде, вспомнил: Ирина рассказывала мне, что, когда хочет, чтобы ей повезло, говорит про себя: " Некрич, милый, не выдай " – и сжимает кулак. Одинаковость жестов создавала между ними связь, исключающую меня. Под усиливающимся дождем я подумал, что был, вероятно, как и Гурий, и любой другой, всего лишь третьим лишним между Некричем и Ириной.

Дожидаться, пока зажжется какое-нибудь из трех угловых окон последнего этажа, я не стал и не спеша пошел по направлению к метро. Торопиться было некуда, до открытия ближней станции оставалось еще минут двадцать. Холодные капли падали на мою больную похмельную голову. Это было приятно.

Взрыв за спиной раздался, когда я уже зашел за угол соседнего дома. Грохот был таким, что сработал условный рефлекс, и я обнаружил себя сидящим на корточках. Вслед за взрывом наступила еще более гулкая тишина, чем была до него. Выйдя из-за угла, я увидел, что улица перед некричевым домом завалена грудой камней, балок и плит, а угол верхнего этажа дома снесен. На месте некричевой квартиры зияла под небом огромная черная дыра с рваными краями. Над горой обломков беззвучно оседало в свете фонарей облако пыли.

На остальных этажах и в доме напротив повыбило стекла, загорались, высвечивая дождь, окна, люди высыпали из подъездов на улицу. "Газ, – слышал я повторяемое со всех сторон разными голосами слово, – газ рванул ". Вместе с другими я бросился разбирать обломки, но скоро мы добрались до бетонных плит, сдвинуть которые нам было не под силу. Из-под них не доносилось ни звука. Паузы, когда мы все замирали, прислушиваясь, были наполнены слитным безразличным шумом дождя. Не оставалось ничего иного, как дожидаться спасателей. Они приехали вместе с милицией, двумя пожарными машинами и " скорой помощью ". На улице сделалось тесно от разворачивающихся автомобилей.