Каждому, кто выйдет добровольно, будет сохранено одно яйцо!

Выходите, крысы! Сопротивление бесполезно. Даю вам три минуты на размышление. Потом мы откроем огонь на поражение!

– Сейчас начнется,- сказал Некрич, сделал большой глоток из бутылки и облизал мокрые, блестящие губы.

– Неужели стрелять будут? – спросила меня стоявшая рядом пожилая женщина в вязаной шапочке.

– Навряд ли. Помитингуют, как обычно, и разойдутся. Присутствие и энтузиазм Некрича не давали мне при всем желании поверить в серьезность происходящего.

Два грузовика "Урал ", проехав сквозь толпу, врезались в стеклянные двери телецентра. Дождь осколков со звоном посыпался вниз. Грузовики подали назад и стали раз за разом таранить прозрачные стены. Большие стекла разламывались сразу на множество частей и, рушась на кабины машин, открывали неосвещенные помещения за собой. Из телецентра вышел солдат с автоматом, его лицо казалось маленьким под большой каской, рот увеличенным от крика: "Люди, назад! Убью! Всем назад! " Толпа подалась от стен, ее возвратное движение дошло до нас. Коля поднес бутылку ко рту и, запрокинув голову, стал торопливо допивать шампанское, точно боялся, что не успеет. Напротив разгромленного входа возник человек с гранатометом. Раздался такой грохот, что у меня заложило уши и я перестал слышать.

В беззвучии я видел, как люди попадали на асфальт, и упал сам.

Ослепительная вспышка взрыва осветила все вокруг. Большинство лежало неподвижно, некоторые отваживались приподнять голову, другие беспомощно прикрывали ее руками. Впереди кто-то, видимо, раненый, перекатывался, поджав колени к животу, с бока на спину и обратно. Некрич распластался рядом со мной, мне было видно его скривившееся лицо. Губы женщины в вязаной шапочке, лежавшей за

Некричем, шевелились бесшумно и быстро, отдельно от застывшего лица. С другой стороны полный мужчина смотрел на меня совершенно бессмысленным, остановившимся взглядом, рот его был глупо приоткрыт. Когда ко мне вернулся слух, я услышал, что он беспрерывно громко и однообразно стонет. Одновременно стали слышны истошные крики и автоматная стрельба спереди и сзади.

Пожилая женщина в шапочке молилась.

Асфальт был не холодным, а если сильно прижаться к нему щекой, можно было даже почувствовать остатки накопленного им за солнечный день тепла. Фонари ярко освещали его (и нас на нем), так что я мог разглядывать начинающуюся неподалеку от моего глаза трещину, соединяющую меня с раненым слева.

Некрич дотянулся до меня, нашел мою руку и пожал ее. Это означало, наверное, что мы с ним теперь крещенные огнем боевые товарищи. Как ни глупо, но на меня его рукопожатие подействовало, оно как бы давало зарок, что мы выберемся из этой кровавой свистопляски.

Худой старик ползал на четвереньках между лежащими, ища на ощупь потерянные очки. Вокруг свистели пули, но он их, наверное, не слышал. Время от времени кто-нибудь пригибал его голову к земле, тогда он выжидал несколько минут и снова принимался за свой безнадежный поиск, поднимая иногда вверх напряженное невидящее лицо с дрожащими веками. Наконец кто-то нашел его очки и протянул ему. Он торопливо надел их, но ничего не увидел: оба стекла были раздавлены. Ощупав оправу и убедившись, что она пустая, старик упал ничком, закрыл глаза и больше не шевелился, только жевал голубыми губами, дожидаясь смерти.

Позади нас был каменный борт подземного перехода, за которым можно было бы укрыться, если б удалось до него добраться. " Эй, подсоби-ка ",- попросил меня один из двух мужчин, пытавшихся поднять ближнего ко мне раненого. Может, если увидят, что мы несем раненого, по нам не станут стрелять? Полный мужик оказался страшно тяжелым, он не хотел отрываться от земли, мычал и мотал головой. Свитер его под моими руками на плече и под мышкой был мокрым. Расчет на то, что не будут стрелять в несущих раненого, не оправдался: за несколько шагов до борта раздались автоматные очереди, и мы один за другим попадали на асфальт. Раненый грузно грохнулся лицом вниз и не застонал уже, а закряхтел. Он лежал плашмя громадной неподвижной тушей, издававшей прерывистое, иногда захлебывающееся рычание. "Я с вами, я помогу! " – Некрич подполз сзади и взялся обеими руками за большую ногу. Едва мы поднялись во второй раз, как несший тело за правое плечо упал, и раненый рухнул снова, увлекая нас за собой. Упавший был невредим, просто споткнулся. Раненый повернул ко мне разбитое толстое лицо и, глядя мутными пьяными глазами, выматерил меня.

У меня возникло отчетливое желание бросить его здесь и налегке пробежать остающиеся до борта считанные метры. Но, словно прикованные к этой туше, мы подняли ее снова и все вместе кое-как доволокли до укрытия.

В подземном переходе было уже множество народу, среди прочих и

Коля с Толей. Приносили и клали на каменный пол новых раненых, здесь же их перевязывали. Некоторые громко стонали, другие лежали молча с белыми лицами, в набухших от крови бинтах. Один мужчина скреб ногтями по неровному асфальтовому полу и судорожно раскрывал рот, как будто кричал, но не издавал ни звука: голос его был раздавлен болью. Пожилая женщина в вязаной шапочке вытирала раненым пот со лба, поправляла бинты и пела: "Царице моя преблагая, надеждо моя, Богородица, приятилище сирых и странных предстательнице… " Стрельба не утихала, в редких паузах становились слышны крики: "Скорую! " – темным рваным пламенем запылал угол телецентра.

– Не дрейфь! – сказал мне бодрый старичок, с любопытством высовывавший рядом со мной свою лысую голову из-за борта и быстро прячущийся назад. – Это еще что… На Курской дуге похлеще было… Там нас фашист всерьез гасил. А это так, игрушки…

Труп с завернутой за спину рукой лежал лицом вниз с внешней стороны борта. Когда стреляли трассирующими, видно было, как пули попадают в него снова и снова. Коля протянул мне где-то раздобытую водочную четвертинку, я хотел взять и только тут заметил, что обе руки у меня в крови. Она принадлежала, наверное, тому раненому, которого мы тащили. Я постарался вытереть руки об одежду, но кровь уже въелась в ладони и не оттиралась.

Толя допил водку и от бессилия и безвыходного бешенства швырнул с размаху пустую бутылку в направлении телецентра. Раздался стеклянный звон и длинная автоматная очередь в ответ. Пули застучали о борт перехода, сразу показавшийся слишком низким, до смешного ненадежным укрытием.

– С-с-суки! – процедил Толя сквозь сжатые губы, криво улыбаясь от бешенства. – Я б им зубами горло перервал, если б только до них добраться! Это ж надо было быть таким дураком, чтобы прийти сюда без ствола! Это ж… – Ему не хватило слов, и он с силой ударил кулаком по кафельной стене.

Когда с другого конца перехода появился казак с автоматом, Коля и Толя кинулись к нему: где достать оружие?

– Идем со мной, – сказал казак с усами и бородкой под Николая

Второго. – Получите. Сейчас будем проводить рекогносцировку.

– Мы им дадим проссаться! – говорили, уходя, Коля и Толя.- Мы их насмерть умоем!

На площади загорелся брошенный грузовик, за ним вспыхнул автобус. Бронетранспортер на большой скорости пронесся мимо телецентра, врезался в автобус, смял его и поехал в обратном направлении, паля наугад во все стороны. Прошло, наверное, совсем немного времени с тех пор, как мы укрылись в переходе, но происходящее кругом – стоны, стрельба, непонятная езда бэтээров взад-вперед по площади – уже стало привычным, само собой разумеющимся, и казалось, что так будет теперь всегда и ничего другого, кроме огня, крови и бессмысленной смерти, больше не будет.

Некрич сидел на корточках, прислонясь спиной к стене возле последнего в ряду раненых, внимательно его разглядывая. Оттого, что мне было тошно, а он был, по крайней мере на вид, совершенно спокоен, ковыряя ногтем в зубах, изредка сплевывая на асфальт, и оттого, что он действительно предвидел развитие событий, предупреждая о нем с начала нашего знакомства, я вдруг проникся наконец Ирининой верой в его способность предчувствовать будущее.