Турции, во Франции, потом вдруг в Хорватии, снова в России.
Чудом, только благодаря родственным связям с высоким чином в
НКВД, ему удалось избежать после войны лагеря – общей судьбы всех находившихся под началом генерала фон Панвица. Потом жил в коммуналке, зарабатывал техническими переводами, затаился в глубокой норе времени, выжил, присоединил комнату умершего соседа… Если я о чем-то спрашивал, Иннокентий Львович часто, не расслышав, отвечал "да-да" и продолжал совсем о другом. Когда он разливал чай, рука его в рябых пятнах так дрожала, что я поспешил поддержать чайник, чтобы не пролить на скатерть.
Говоря, он часто сбивался, забывая, о чем шла речь минуту назад, и тогда смотрел на меня, умоляя взглядом подсказать ему раньше, чем придется просить об этом вслух. Если я приходил на помощь не сразу, пауза начинала стремительно разрастаться, как пропасть, угрожающая поглотить остатки памяти, а вместе с ними и самого
Иннокентия Львовича, точно, не подскажи я ему, он один никогда уже не сумеет отыскать нить и замолчит навсегда, обреченный провести немногие оставшиеся годы с застывшей на лице бессмысленной ожидающей улыбкой. В девять старик внезапно оборвал себя на полуслове, сказав, что начинается программа
"Время", которую он никогда не пропускает.
– Нужно быть в курсе, а как же… Такое в стране творится…
Куда мы катимся, одному богу известно… Я только одних газет пять штук выписываю.- Он показал на газетные кипы.
Я поднялся из-за стола, Иннокентий Львович прошел за мной в прихожую. Когда я, уже стоя на пороге, хотел попрощаться, он вдруг как-то безотносительно и без повода вспомнил:
– Когда мне было лет двенадцать, мы были с отцом в Пицунде, я однажды ушел один в лес и заблудился… Представляете, совершенно потерялся! – Он смотрел не на меня, а перед собой, словно видя в темном свете голой лампочки глухие южные заросли вокруг.- А лес там был такой громадный, дикий… Я думал, что уже не выберусь… Но потом все-таки нашелся…
Он слабо похлопал меня по плечу напоследок, точно меня, а не себя обнадеживая благополучным концом.
– А ножик вы мне отдать, пожалуйста, не забудьте. Сами понимаете, личный подарок…
Вернувшись в квартиру Некрича, я пробрался на ощупь по коридору мимо неосвещенных комнат, ставших в темноте еще громаднее. Я был уверен, что Ирина, обидевшись, давно ушла, но застал ее там же, где оставил,- спящей, положив ладонь под щеку, на тахте в кабинете среди смутно белеющей разрухи ремонта.
Летом Гурий увез Ирину "на юга", и я остался один. Большинство моих учеников тоже разъехалось кто куда, поэтому заняться было особенно нечем. Иногда я ездил купаться за город, остальные дни сидел дома, чтобы не выходить лишний раз на опустошенные жарой улицы.
Вечерами, когда жара спадала и улицы становились просторнее, я шел гулять, проходя мимо сидящих на корточках у подъездов мужчин в тренировочных штанах и глядя вслед женщинам, оставляющим за собой расплывающиеся в воздухе следы запахов.
По ночам я почти не спал, начисто вдруг забыв технику исполнения того фокуса, посредством которого сон извлекается из ночи, как разноцветный платок из пустого черного цилиндра. В сотый раз переворачиваясь с боку на бок, я испытывал прилив внезапного счастья, если удавалось найти на измятой простыне кусок незалежанной прохладной ткани. Проезжающие под окнами грузовики становились слышны издалека, рев их неумолимо нарастал до тех пор, пока не начинало казаться, что они один за другим проезжают по тоннелю, прорытому сквозь мою голову от уха до уха. Когда грузовики смолкали, тишина наполнялась комариным звоном. Повисая над черной пропастью бессонницы на дрожащей нитке комариного писка, я не мог отделаться от тревожной мысли, что время такими ночами идет гораздо быстрее, чем когда спишь, и, подходя по утрам к зеркалу, всякий раз обнаруживал у себя больше седых волос, чем накануне.
Пытаясь отоспаться днем, я занавешивал открытые окна шторами.
Горячий ветер вздувал их пузырями, и в образовавшиеся между ними просветы в полутемную комнату влетали, лопаясь, шары огня с улицы. Однажды, едва я задремал, телефонный звонок вырвал меня из короткого сна, в котором я успел почувствовать себя совершенно беспомощным и вспотеть. Звонил Некрич, предлагая встретиться. Еще как следует не проснувшись, я согласился и побрел в ванную умываться теплой водой. Потом надел белую рубашку и вышел на белую от солнца улицу.
Голова была полна плавающей, с каждым шагом уточняющейся боли, дужки темных очков сжимали виски, как щипцы. Если я снимал очки, сверкание листвы, громоздившейся шевелящимися грудами битого бутылочного стекла, невыносимо резало глаза. Когда мимо проезжали тяжелые машины, я открывал рот, надеясь, что не умещающийся в голове избыток боли выйдет из меня вместе с выдохом, выдавленный входящим в уши грохотом.
Когда я приехал на место, где договорились встретиться, Некрича еще не было. Очень хотелось пить, и, не найдя ларька, где можно было бы купить воды, я решил зайти на рынок поблизости. На рынке было битком, как в метро в час пик. С криком "Дорогу! Дорогу!", матерясь, расталкивали толпу грузчики с тележками. Люди вжимались друг в друга, терлись потной кожей, расчищая себе локтями место у прилавков, где громоздились горы овощей и фруктов, готовых разорваться от переполнявшей их спелости.
Приторный запах клубники смешивался с запахом пота. Во рту у продавщиц с Востока блестели на солнце золотые зубы. Две старухи с соседних прилавков подрались, что-то не поделив. По подбородку одной из них текла кровь, серой
Когда я приехал на место, где договорились встретиться, Некрича еще не было. Очень хотелось пить, и, не найдя ларька, где можно было бы купить воды, я решил зайти на рынок поблизости. На рынке было битком, как в метро в час пик. С криком "Дорогу! Дорогу!", матерясь, расталкивали толпу грузчики с тележками. Люди вжимались друг в друга, терлись потной кожей, расчищая себе локтями место у прилавков, где громоздились горы овощей и фруктов, готовых разорваться от переполнявшей их спелости.
Приторный запах клубники смешивался с запахом пота. Во рту у продавщиц с Востока блестели на солнце золотые зубы. Две старухи с соседних прилавков подрались, что-то не поделив. По подбородку одной из них текла кровь, серой от земли рукой она размазывала ее по всему лицу, вторая смеялась над ней черным беззубым ртом:
"Что, получила? Еще получишь!" Толстая женщина с блестящим от пота лицом орала на усатую продавщицу, кричавшую, не слушая, в ответ, сильно размахивая руками, между ними тоже должна была, кажется, вот-вот вспыхнуть драка. Кто-то отпихнул, едва не сбив с ног, грузчика, и он, засучив рукава распахнутой на татуированной волосатой груди робы, с хриплым акцентом грозился задушить того, кто его толкнул. "Сейчас они все здесь поубивают друг друга,- подумал я,- нужно быстрее уходить отсюда, пока не началась всеобщая бойня". Мне все-таки удалось пробиться к ларьку с газированной водой и купить бутылку, но на обратном пути я поскользнулся на раздавленном помидоре, упал и разбил ее.
Когда поднимался, перед глазами у меня потемнело и в обступившей со всех сторон тьме осталось только одно сияющее пятно – залитая солнцем грязная белая шерсть свернувшейся у прилавка собаки.
Почти на ощупь я выбрался с рынка, отдышался и в понемногу расступающейся тьме увидел поджидающего меня Некрича.
Он был весь в белом, в костюме из легчайшей марлевой ткани какого-то необыкновенного фасона, свисающем с него настолько свободными складками, как будто под ними и вовсе не было тела.
Судя по этому костюму, денег, полученных за квартиру, он не жалел. Глаза Некрича вместе с половиной лица скрывали огромные темные очки с отражающими стеклами, в которых я увидел себя – взмокшего, с черными кругами под глазами. Язык его выглянул в щель между губ и облизал их.
Первое, что он мне сказал, было:
– Пить хочется. Идем на рынок, купим воды.
