Павел Николаевич Яблочков был первым в мире изобретателем, который утвердил электрический свет в умах людей. Лампа, вчера столь же редкая, как заморский попугай, сегодня перестала быть экзотическим чудом, приблизилась к человеку, убедила его в своём недалёком счастливом будущем. Короткая и бурная история этого изобретения ускорила решение многих насущных задач тогдашней техники, показала необходимость централизации источников тока, помогла решить проблему дробления электрической энергии, содержала зачатки будущей электротехнической промышленности. Яблочков прожил жизнь короткую и не очень счастливую. После «свечи» он работал очень много и в России, и за рубежом. Но ни одно другое его изобретение – это видно теперь – не повлияло на прогресс техники столь сильно, как его «свеча», – воистину великое заблуждение.

Павел Николаевич умер в Саратове от болезни сердца, когда ему было всего 47 лет. Говорят, последними его словами были: «Трудно было там, да нелегко и здесь». Подводя этот печальный итог, мог ли думать бедный, забытый всеми изобретатель, слава которого отгорела так же быстро, как его «свеча», что и через сотню лет мы, потомки его, будем вспоминать о нём с глубоким уважением к его многотрудной жизни, благодаря которой и появилось в наших словарях это новое слово – электротехника.

Не ждите никаких приключений, путешествий. Не будет трагедий, неожиданных поворотов судьбы. Признан при жизни, знаменит, богат. Кажется, все не очень интересно, иногда просто скучно, а жизнь, если приглядеться, поучительная. Мориц Герман Якоби имя это носил до тридцати четырёх лет, потом стал Морицем Семёновичем, а потом, пожалуй уже после смерти, – Борисом.

Он родился, вырос, учился и работать начал в Германии, но был, подобно швейцарцу Эйлеру, истинно русским не только по адресу основных трудов своих, но и по темпераменту, образу мыслей, всему восприятию действительности. И вовсе не в том дело, что он принял русское подданство, он принял характер. Якоби считал Россию «вторым отечеством, будучи связан с ней не только долгом подданности и тесными узами семьи, но и личными чувствами гражданина».

Если говорить формально, он был как раз тот чужеземец, от засилья которых извечно страдала Российская академия наук, с которыми воевал Ломоносов, позднее Бутлеров, ещё позднее Столетов. С немцами русская Академия наук боролась лет двести. Но жестокой несправедливостью было бы валить в кучу иноземных паразитов и очевидных бездарностей, которым с удивительным постоянством благодетельствовала семья Романовых, и людей более чем достойных, руководствуясь лишь их происхождением.

Германия его не поняла, идеи молодых его лет, и идеи прекрасные, не оценила, и в Россию он уехал без сожаления, без печали, сначала в Дерпт, потом в Петербург. В это время горел он яростным нетерпением построить невиданную электрическую машину, и, что редко случается в судьбе учёных, ожидание его сразу и быстро начало осуществляться. Быстрее, чем он мог мечтать.

У него был ясный, деятельный, реалистический немецкий мозг. Все известные ему достижения науки моментально стремился воплотить он в практику, слова – в цифры, формулы – в схемы, представить отвлечённое в нечто железное, крутящееся, вертящееся. Кулибин верил в вечный двигатель, Якоби сразу сказал: «Чепуха». Водяные колёса хороши, но диктуют строителю место фабрик. Мощь паровой машины обкрадена шкивами, ремнями, она громоздка. Электричество – вот где успех! Фарадей в Англии доказал, что движение в самой его природе. Механический электрический двигатель – «магнитная машина»!

Паровую машину делали на глазок, по наитию. И Уатт и Ползунов в теории были людьми тёмными, да и теории ещё не было: термодинамика родилась вослед паровому двигателю. Она объяснила, что, зачем и почему в готовой, давно работающей машине. В электричестве все не так. Электрическая цепь – цепь ярких предвидений: Гальвани, Вольта, Ампер, Фарадей, величайший Максвелл, на бумаге предваривший радио, телевидение за многие десятилетия до их рождения. Все понимали: магнетизм должен работать, крутить, вертеть, толкать, но как? Сладкий ладан триумфа паровой машины кружил головы изобретателям. Мозг их не мог расстаться с гипнозом поршня, все первые «магнитные машины» строились против своей природы: возвратно-поступательными. Якоби стал первым, который построил машину по принципу вращения и теоретически вращение это обосновал. Он никогда не блуждал в потёмках, точно знал, зачем идёт, где и что отыщет.

Первый «магнитный аппарат» Якоби построил в мае 1834 года. В ноябре написал о нём в Париж, а 1 декабря рассказал на заседании Академии наук в Петербурге. Уже 3 декабря (и нынче только позавидовать можно такой оперативности) его труд «Применение электромагнетизма для приведения в движение машин» был опубликован. Из Дерпта Бориса Семёновича вызывают в Петербург, повышают оклад с 2500 до 12 тысяч рублей в год и выделяют 50 тысяч на продолжение работ. Якоби составляет подробную записку, министр Уваров прилагает проект будущих изысканий, и Николай I размашисто визирует: «Исполнить». Образуется Комиссия по приложению электромагнетизма к движению машин по способу профессора Якоби. В комиссии виднейшие учёные: И. Ф. Крузенштерн, П. Л. Шиллинг, Э. X. Ленц, В. М. Остроградский. Трудно найти в истории русской науки другой пример столь очевидного и быстрого благо-приятствия. Сразу ему дан размах небывалый, государственный, сравнить который в наши дни возможно, пожалуй, лишь с историей становления атомной науки. Задача, которую ставил перед собой Якоби, была понятна даже невеждам: двигатель, способный сокрушить пар!

Власть над движением, самобеглые экипажи и морские электроходы превращались в реальность. И не только сомнительные лавры европейского жандарма, но престиж научный, ореол монарха просвещённого витал перед взором Николая, требовавшего «исполнить».

Якоби понимал, что начинает он работу небывалого масштаба. Он писал: «Изобретение всякого нового двигателя и даже хотя бы усовершенствование существующих конструкций может рассматриваться не просто как любительское открытие, а как событие мирового значения». Он сделал всё, что мог сделать. Лодка с его электрическим двигателем шла против невской волны, все кричали «ура!», а он чувствовал, что дело плохо, что впереди пути нет. Он смотрел очень далеко вперёд, этот дальнозоркий немец, но не видел вблизи самого главного, простого секрета всех своих возможных побед. И не он один – все! Удивительно, но ошибались все, во всех странах, многие годы. Все делали ставку на гальванические батареи, и никто не мог понять, что нужен генератор, что двигатель и генератор – близнецы, даже сиамские близнецы, которым не жить друг без друга. Якоби не понял что, сконструировав свою машину, он уже создал, по существу, столь необходимый ему источник тока. Он не понял того, что сделал. Вернее, не до конца понял. «Гальванические приборы могли повергнуть в отчаяние!» – читаешь у Якоби, и в это время хочется крикнуть: «Борис Семёнович, да бросьте вы эти батареи к дьяволу! Смотрите, как все просто…»

Освободиться от чар поршня он мог, но отказаться от батарей не сумел. Многие годы трудов сотен людей потребует эта простая и великая истина. Но и заблуждением своим он был счастлив. Ведь именно благодаря батареям открыл он гальванопластику, соединив науку с искусством, и частной этой, в общем-то, мимоходом сделанной работой обессмертил себя.