К слову, я и до сих пор сохранил способность приходить в неадекватное состояние по совершенно пустяковым поводам. Взять хотя бы давешний глазик или же историю с названием группы – пример кристальной воды кретинизма. В тот день мы сидели на автобусной остановке с Трикстером, курили и ждали транспорт. Я долго ныл по поводу своей отвратительной жизни, потом мне это надоело, и я умолк.
Трикстер, наша местная легенда, никогда не унывающий и талантливый разгильдяй, тут же принялся развивать свою новую идею названия нашего тогдашнего музыкального проекта. Не помню уж, что он там придумал, но я, будучи в крайне взвинченном состоянии, в ответ на предложенный вариант выдал какую-то чересчур резкую характеристику.
Сделано это было исключительно по инерции, и, наверное, именно поэтому меня так поразила реакция Трикстера. Я предполагал услышать шутливую отповедь (все-таки за долгие годы общения мы привыкли видеть за словами друг друга нечто большее), ну а вместо ожидаемого получил сильную пощечину. Трикстер, о котором я думал, что знаю его как облупленного, вдруг поднял голову и каким-то очень мягким и растерянным тоном спросил: “Тебе что, не понравилось?” Сейчас мне сложно объяснить свои чувства на тот момент, но после этой реплики я еще долго не мог прийти в себя, испытывая сильнейшую растроганность.
Впрочем, все это объяснимо, ведь давно уже замечено, что жестокие и черствые люди периодически подвержены приступам сентиментальности.
Так и я могу битый час рыдать над пластмассовой хреновиной, но останусь равнодушным, узнав о несчастье кого-то из близких…
И еще много мыслей крутится у меня в голове, и из-за них я никак не в состоянии сосредоточиться на тексте книги, наугад выхваченной из глубины шкафа. С каждым глотком пива сонливость все сильнее, и, когда дело доходит до середины последней бутылки, я, прекращая глупую борьбу с потребностями организма, облегченно зарываю свое лицо в подушку. Почти сразу же все внутри меня темнеет, становится расплывчатым, а затем окончательно теряет форму и расползается во все стороны. А еще чуть позже Морфей благосклонно принимает мое сознание в свои объятия, где играет причудливый арт-рок и жизнь всегда в кайф.
Нет, нет и еще раз нет! О каком звонке может идти речь, пока я не выясню отношения с Пьюрити? Пускай даже мое долгожданное свидание ничем не окончится, дело все равно не в этом. Мне необходимо четко знать, что я свободен и не связан своим сомнительным статусом. Если вопрос этот не решить сегодня, то я буду продолжать тянуть, тянуть до тех пор, пока ситуация не перерастет в настоящий конфликт. Знаю, что должен идти к телефону, звонить Пьюр и назначать ей встречу, но тем не менее почему-то не делаю этого. Двухчасовой сон прогнал хмель, и сколько бы я ни презирал себя за слабость, поделать я все равно ничего не в состоянии. Концепция остается неизменной: сначала нужно принять дозу “для храбрости”, а уж потом действовать по намеченной схеме. Итак, я закрываю бронированную дверь, выхожу из подъезда и беру курс на стандартное место встречи – пивбар “Два капитана”, находящийся минутах в двадцати ходьбы от места моей теперешней дислокации.
Дорога в заведение, где мы с симптоматичной регулярностью устраиваем посиделки, по праву может именоваться тропою скорби, так как именно в этом районе любят собираться отбросы человеческого общества. Что приводит сюда обилие оборванных, грязных людей – близость ли рынка, наличие ли множества пунктов приема стеклотары, – неизвестно, но за четыре пройденных квартала я несколько раз успеваю наткнуться на бомжей, пребывающих в алкогольной эйфории и огромном количестве вшей. Не могу сказать, что подобное панно вызывает у меня сильное отвращение, но все же сегодня я предпочел бы быть избавленным от таких проявлений людской натуры. Ускоряю шаг, поворачиваю за угол, и тут мой взгляд падает на фигуры, стоящие под выдающимся вперед уступом продовольственного магазина. Это два совершенно дикого вида типа, один из которых находится в полной прострации и с минуты на минуту собирается рухнуть на асфальт, в то время как другой, несколько потрезвее на вид, активно шарит по карманам бедняги, приговаривая при этом: “Документы, где твои документы, сука?” Я вижу, как цепкие пальцы ощупывают заблеванные подранные брюки, и меня неожиданно охватывает дикая ненависть к этому подонку, грабящему своего же собственного собрата. Импульс, рождающийся внутри, настолько силен, что я уже готов броситься в драку, но в последний момент трезвящая струя рассудительности охлаждает мой порыв. В конце концов что я один могу сделать против здоровенного амбала, который в пьяном виде может свалить быка и прирежет, не задумываясь, родную мать, чтобы раздобыть денег на опохмелку?
Позвать на помощь? Абсурд, кому есть дело до двух бомжей, с которых и взять-то нечего, кроме загаженных портков? Я глубоко вздыхаю и иду дальше, вновь и вновь кляня себя за трусость. Последняя сцена сделала желание выпить просто нестерпимым, и когда я, наконец, вижу перед собой до боли знакомую вывеску с изображением двух усачей в капитанских фуражках, то испытываю почти что экстаз. Открываю скрипящую дверь и вхожу внутрь, туда, где смогу на время позабыть, как из разбитого носа обкрадываемого бродяги течет густая красная юшка.
В баре стоит непривычная тишина, нарушаемая лишь ненавязчивым гудением радио и шелестом забираемого вентилятором воздуха. Я смотрю на настенные часы, стрелка которых указывает четверть шестого, и понимаю, что имею еще достаточно времени, чтобы спокойно попить пива, добить до конца многострадального Бэнкса и решить наконец, как вести разговор с Пьюрити. Позже, когда в дверях один за другим начнут появляться друзья и знакомые, у меня уже не будет такой возможности. Тогда мне останется лишь потреблять туземный алкоголь, стараясь не позабыть при этом те аргументы, которые я собираюсь привести своей перегоревшей любви в качестве оправдания того, что не могу с ней больше спать. Подхожу к стойке, приветствую знакомого бармена и, дабы лишний раз не вскакивать, заказываю сразу две кружки
“Новой Баварии” – единственной достойной альтернативы отсутствующему здесь “Таллеру”. К концу первой я закрываю последнюю страницу книги
(финал неплох своею парадоксальностью), к середине же второй в который раз понимаю, что набившее оскомину объяснение опять придется переносить на завтра, так как на данный момент тащиться в подвыпившем виде в другой город мне совершенно не улыбается. Покупаю еще две кружки. Пью… Постепенно зал начинает заполняться, и перед глазами моими словно в калейдоскопе раз за разом мелькают очертания лиц и рук, которые я едва успеваю пожимать. Кто-то из пришедших, осмотревшись, тут же удаляется, не найдя нужного человека, кто-то устраивается за соседними столиками, кто-то ненадолго подсаживается ко мне. Я гляжу на этих людей сквозь густую табачную завесу и грустно улыбаюсь про себя при мысли о своем бесконечном отчуждении от царящего вокруг оживления. Ну что у меня может быть общего с тем же Бесом, обрюзгшим пятидесятилетним мужиком с глазами в сетке красных прожилок и полным отсутствием мозгов? Он здесь постоянный клиент, и вокруг него всегда вьется стайка молоденьких хиппушек, правда, отнюдь не потому, что Бес отличается изысканными манерами и хорошо поставленной речью. Зато все это он компенсирует своей всегдашней готовностью налить стакан-другой очередной девочке, руки которой до локтей покрыты бисерными фенечками, ну а нехитрый интим, как правило, следующий спустя несколько часов, давным-давно уже никем не воспринимается как слишком высокая плата за разбавленное на четверть вино. Вот и сейчас Бес что-то вещает, стоя у барной стойки, в то время как одна его рука достает из кармана бумажник, а другая покоится на чьем-то туго обтянутом джинсой седалище. НЕНАВИЖУ! При виде таких индивидуумов во мне очень часто просыпается желание сомкнуть ладони на горле кого-нибудь из них и медленно с наслаждением душить, одновременно выколачивая пустую голову о первую попавшуюся твердую поверхность. Но все же стоит признать, что встречаются тут и личности поинтереснее. Таков, например, Германн со своею неизменною Сайленс, которые, как обычно, оккупировали столик в самом дальнем углу. Там они просидят целый вечер, потягивая сок или минеральную воду. Изредка Германн станет обмениваться нескольким репликами со знакомыми, Сайленс же будет хранить молчание, лишь иногда вскидывая на собеседников большие грустные глаза. Я долго считал эту пару немного неполноценными, пока кто-то не рассказал мне их историю. Отец Германна был талантливым художником и горчайшим пьяницей, способным за вечер в кабаке спустить весь свой гонорар за картину, стоимость которой исчислялась в тысячах. Он умер от рака, не дожив до сорока, оставив жену и маленького сына практически без средств к существованию. Мать, ценой неимоверных усилий, сумела дать
