Настораживает немножко, конечно, что МБЧ главный здесь – но вроде бы он угомонился после Вашингтона и того монастыря, где он на коленях за бабой бегал? Архангел, видать, все же победил в нем дьявола… Не зря международные фонды столько денег в него вбухали! Кроток! Перевоспитали хотя бы одного – но зато какого!

Кир конечно же будет доставать своим благородством… и моим. Но это нормально!

О чем же, интересно, совещание, раз тут теперь “Центр Духовного

Возрождения”? Ну ясно, об этом и пойдет. Говоришь – знаешь что-то? Во всяком случае, в Вашингтоне тогда обещал, говорил, что все у нас замечательно. Что? Почесался. Духовная благодать – вот что главное! И это у нас есть, надо только ее увидеть, а для этого – смотреть.

Бодро пошел на совещание. Все уже собрались. Причем настолько все, что некоторые тут даже лишними мне показались, на старинных резных креслах, с ножками такими же витыми, как и колонны террасы, сидели кроме моих друзей еще какие-то смутно знакомые мне люди. И смутность та была какой-то неуютной: не этих людей я хотел бы тут видеть, как-то не монтируются они с теми светлыми надеждами, которые я тут испытывал – раньше и теперь. Но других людей, видимо, нет – только такие. Золотые кирпичи не будут выданы никогда – строй из тех, что есть!

Вот этот статный, даже дородный, в простонародной расшитой косоворотке – ведь это Ездунов, бывший секретарь крайкома, которого Жоз в свое время своеобразно приветствовал, за что поплатился – вылетел из футбола… Ездунов нужен здесь? Говорят, идет в губернаторы – сидит тут, впрочем, в шестерках, у подножия шикарного стола, за которым единолично восседает МБЧ. Из этого ясно следует, что “Горное гнездо”, то есть теперь, тьфу, “Центр

Духовного Возрождения”, более важными делами ведает, чем местные делишки, и Ездунов – это так, городничий, для поддержания порядка.

Другой больше беспокоит меня – вот этот чубатый, смутно и неприятно знакомый… откуда он? Просто, сияя, приветствовал меня и, если бы не начавшееся совещание, наверняка кинулся бы целовать. Лицо мое вдруг дико зачесалось. К чему бы это? Явно он имеет какое-то отношение к моему лицу. Я спрятался в тень между двух окон.

– Ну? – МБЧ строго глянул на Ездунова. – Как идет реставрация?

– Солею подняли, Марат Иваныч, а на алтарь цемента уже нет.

– Ну, – гневно произнес МБЧ, – если Он не хочет, чтобы к престольному празднику храм открылся, – Его дела!

Я слушал с изумлением… “Он” не хочет… “Его” дела… Кого это он так резко теребит? Неужто Самого? Что же тут это за центр такой?

– Не знаю. Я чудесами не ведаю! – резко, по-партийному сказал

Ездунов. И все вдруг повернулись ко мне. Я, что ли, ими ведаю?

Я глянул на Кира. Рассказал он, что ли, им, как Бог послал мне мешок цемента – починить дверь к приезду дочери?

– Вот, – Кир торжественно на меня указал, – первый, кто крестился в этом храме у нас. И первый, на кого тут сошло Божье благословение – дуновение в лоб!

И тут сразу вспомнил я с ужасом, что Божье дуновение в лоб было вовсе не после храма, а после тюрьмы. И чубатого тут же узнал!

Тот радостно замахал мне, порывался встать, но МБЧ осадил его взглядом. Крепко задумавшись, шеф смотрел на меня, потом – на Кира.

– А что делать? – обиженно проговорил Кир. – Вы сами знаете, что известный вам телемагнат всю элиту перекупает прямо в воздухе!

Спасибо, хоть этого провез!

Я не сказал бы, что это лестно. Из неперекупленной элиты – только я? А почему не перекупили?

– Ну все! Работаем! – МБЧ, шлепнув по столу ладошкой, выбежал.

– Это ты зря, – подошел я к Киру, – рассказал про цемент-то!

Может, он там случайно оказался. На лестнице-то? Наверняка!

– Но должен был я хоть что-то про тебя рассказать!

Иначе кому ты нужен? – такое продолжение легко читалось. Кир явно был оскорблен недовольством начальства, да еще и моими придирками!

Да, скумекал я. Вот они чем занимаются! Ну и контора тут! Чтоб

Ездунов, хозяин края, не мог мешок цемента найти? Не это их цель. Взять быка за рога, Бога за бока – вот их задача!

И Жоз полностью подтвердил мне это! Я нашел его в кочегарке, за горами угля – он сидел перед потухшим котлом на сломанном стуле, олицетворяя собой недовольный народ.

– Делают что хотят! – страстно проговорил он, пыхтя папироской.

– И раньше тут этим же занимались, хотя за оградою под атеистов косили! “Самого” доят! Церкви якобы реставрируют. Хошь, покажу?

Стул его свалился – так резко он вскочил. Мы с треском стали карабкаться по заросшим склонам, через заросли “ежевики цепкой”,

“бересклета навязчивого” (так гласили таблички), “самшита тяжелого”. Выбрались, вытряхивая колючую шелуху из-за ворота и карманов на широкую бетонную площадку. Притулившись сбоку к ней, скромно стояли мешки цемента.

– Вот она, “церковь”! Понял, нет? – проговорил Жоз яростно. -

Виллы их!

Из угла площадки, как три кобры, упруго торчали три кабеля разных расцветок.

– Энергия, вода, канализация – все подведено! На это и работаем!

– А я… что же делаю здесь?

– Ты? – Жоз как бы впервые увидел меня, цепко оглядел, оценивая.

Народ-то, конечно, народ… но и народ тут не очень простой. -

Пристяжным пойдешь!

– К… кому?

– А кто больше сена кинет. Ну, не тебе, ясное дело!

– А.

После такого урока политграмоты нужно было проветриться. Я спустился с горы мимо пятнистого омоновца, который глянул, как я выхожу, явно косо, но не решился остановить.

Пошел по набережной, ловя ветерок. Да-а-а, изменилось все! Вот ограда, за ней раньше был молодежный международный “Спутник”, из-за которого я, собственно, здесь и появился. Жизнь тут бурлила, как лава! Какие были танцы!.. Полное запустение!

Двинулся дальше… Прежде вся набережная была занята огромными общественными столовыми, на которых обязательно висел плакат вроде такого: “Здесь проходят практику ученицы Сумского кулинарного училища”, и крепкие молодые девчата сновали в белых халатах на голое тело. Теперь тут были сплошь частные закусочные, нависающие бетонными полукругами над пляжем. Все уже

– семейные: мать – тучная горянка-повар, сын-красавец хозяин, невестка-официантка. И блюда стали национальные – айран, хычын.

Да, частная семейная инициатива сплоченной нации побеждает все!

Я долго патриотично шел согласно указателям на “Казачий рынок”, но и там были лишь горцы и горянки.

На обратном пути, приустав, я присел в таком маленьком национальном кафе на легкий пластмассовый стул. Заказал усатой хозяйке хычын с картошкой и стал ждать. У раздачи сидела тоненькая задумчивая девочка с черной косой. На бетонный барьер, поднимающийся над пляжем, забралась мощная баба в купальнике, вся красная, слегка шелушащаяся от загара. На ее руке я с удивлением увидел повязку с надписью “Контроль”. Она зорко оглядела посетителей, потом, повернувшись к хозяйке, рявкнула:

– Вы почему родную дочь не кормите?

Девочка с косой грустно улыбнулась.

– Не ест! Влюбилась, наверное, – улыбнулась и хозяйка, нежно глядя на дочь.

– Как торговля? Все, надеюсь, в порядке? – спросила контролерша.

– Нэ совсэм! – вздохнула хозяйка. – Вон видите… У моря? Женщина с сумкой, в длинном платье? Ребенок рядом с ней, за юбку держится? Пирожки на пляже продают – видите сумку у нее!

Тут как раз один из сплошной массы тел на пляже поднял руку за пирожком.

– Сейчас! – рыкнула контролерша и, спрыгнув на гальку, пошла к кромке моря, воинственно выпячивая грудь и живот.

Дул сильный ветер, и слов оттуда было не разобрать, но все было ясно: контролерша показывала длинной худой женщине с сумкой, с малышом, вцепившимся в юбку, своей мощной дланью вдаль, за мыс, замыкающий бухту и слегка расплывающийся в знойной дымке.

Женщина что-то долго говорила, контролерша кивала, но после снова грозно указала на дальний мыс. Женщина с еле успевающим за нею дитём пошла поперек пляжа, подсадив ребеночка, поднялась на парапет.