Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Никогда ни слова о политике. Со мной. Никогда.

– А он преподавал в Кембридже?

– Нет, нет.

– Просто жил.

– Студент, просто студентом был. А потом он жил в Лондоне: не знаю, он околачивался – там и тут. Потом – я немножко расскажу вам всю историю – потом я узнал, что он сделался членом

Britannia Youth, “Молодежи Британии”. Это организация, которая брала школьников на Parteitag, партконференцию, в Нюрнберг.

Решил сделаться фашистом: как, почему – знать не могу. Он был агент коммунизма все время, ему давали быть, сохраняли. Вы знаете, что главный шпион, Филби, был большой друг – его лично наградил – Франко, в Испании, он был приставлен к нему как журналист. Они умели это делать, умели. Вдруг Берджесс является ко мне в сороковом году и спрашивает меня – я его не видел четыре года; он сказал: я знаю, что вы меня презираете, не любите, ненавидите, я фашист, но вы знаете, я очень такой славный человек, у меня обаяние, у меня связи. Я не говорю, что я вам друг, но хотите ли вы быть пресс-атташе в московском британском посольстве?.. Помилуйте. Пресс-атташе это значит все эти отношения с газетами. Во время договора Риббентропа и

Сталина. Англичане тогда решили… Идея вводить британскую пропаганду в советскую прессу не очень реальная. Он говорит: вы не волнуйтесь. Все не важно. В посольстве никто не говорит по-русски, уверяю вас. Нам вас там нужно иметь… Я пошел к

Гарольду Николсону – который был его большим другом…

– К кому?

– Harold Nicolson, был такой писатель. И он был его другом всю жизнь. И после раскрытия все его позиции сохранились. Он говорит: чудная идея, поезжайте. Поезжайте туда – и я с

Берджессом поехал пароходом в Америку. Приехал в Вашингтон. По дороге в Москву. Через дня три-четыре его послали назад, домой.

Что-то узнали. Его не уволили, но… Потому что ничего не узнали твердо…

– Почему в Вашингтон, если Москва?

– Такая была тогда дорога. В Москву можно было ехать двумя дорогами: Южной Африкой и Персией; или Вашингтоном, то есть

Америкой и Японией. Все другие страны были наводнены наци.

Нельзя было через Западную Европу. Нельзя было ехать через

Румынию. Только можно было пароходом через, я не знаю, через

Северную Норвегию. Но все эти пароходы топили. Решили меня не посылать этим образом, потому что слишком было опасно – ехать в

Архангельск. Северным путем. А единственный путь в Москву – это был через эти страны. Мне предложили: мне сказали, хотите ехать в Южную Африку и Персию или Америку и Японию? Я сказал, ну, я предпочитаю Америку и Японию, я нисколько не хочу видеть Южную

Африку. Ничего, мы доехали до Вашингтона, где у меня были друзья в посольстве, а его отозвали. Он как будто должен был поехать со мной назад – мне сказали, пусть он занимается другим чем-то. Он был тогда в британском, этом, ну Intelligence – как это называется по-русски?

– Разведка.

– В разведке – представляете, его взяли в разведку. Это было какое-то сумасшествие – поручать ему серьезные вещи. Я не говорю о разведке вообще: пользоваться им серьезно – это было сумасшествие. Если б меня спросили, я бы сказал: нельзя его брать ни на какое место, это абсолютный богемистый господин. И на все способен. Я его любил, потому что он был good company – то, что называется. И был ко мне довольно… он меня любил, и мы очень хорошо жили, разговаривали об интересных вещах. Но, как человек, он был без всякого морального базиса, почвы не было под ним. Ну ладно, он уехал, я остался.

– Вас допрашивали, когда он в конце концов сбежал?

– Нет. Меня допрашивали потом, через лет десять, когда с Блантом случилась эта история: Anthony Blunt был историк искусства.

Который тоже был агентом. Советским. Его раскрыли. Тогда пришел ко мне какой-то господин из разведки, спросил, что вы знаете. Я с удовольствием ему все рассказал, я на стороне полиции. В этих отношениях. Ничего не имею против допросов. Меня не подозревали.

Если кто-нибудь прочел мою книгу о Карле Марксе, то мало вероятно, что я советский агент.

– Когда вы ехали в Москву, вы чувствовали, что вас пытаются все-таки как-то использовать по линии Intelligence или нет?

– Нет. Никто никогда, никакая Intelligence, не было. Всю жизнь никогда не работал для Intelligence, никогда.

– В каком году умер Берджесс, вы не помните?

– О, я думаю, в пятидесятых годах, до, может быть, шестидесятых.

Он умер, я думаю, лет восемь-девять прошло, как он приехал. Был несчастен всю жизнь там.

– Еще бы! Это ужасно – представить себе его жизнь там…

– (Похлопывая ладонью в такт словам.) К нему пришел Рандольф

Черчилль. Как журналист. Пришел к Берджессу. В Москве. Сделать интервью. Берджесс ему сказал: “Я все еще коммунист. Я все еще гомосексуал. Но я терпеть не могу русских”. (Я рассмеялся.)

– Когда вы жили в Москве, у вас было чувство гетто, дипломатического гетто?

– Да, да. В клетке. Большая, и много разных, разные посольства, между ними есть двери, а вокруг – забор.

– Чувствовали за собой слежку?

– Не чувствовал, а знал. Я ее видел. Слежка была открытая.

Слежка была, потому что меня пугали, не потому, что они хотели знать, что я делаю”.

(И когда в другой раз он и Алина рассказывали про их поездку в

Россию в 1956 году, они вспомнили, как девка из “Интуриста” сказала Алине, вернувшейся с Маунтбаттенами, которые вместе с ними путешествовали, после прогулки по Москве: “Ваш муж в синагоге”. “Она имела в виду – а не в Большом театре”, прокомментировал Исайя.)

“- В какой последовательности страны, участвовавшие в войне, вызывали ваше сочувствие? Германия, Франция, Россия, Англия…

Когда шли сражения, когда половина России была под немцами, вы как-то за Россию страдали?

(Тут вышло недоразумение: я имел в виду переживание, а И. Б. страдание из-за принадлежности к стране.) – Я не страдал, но много белых русских страдали. Я не страдал, как они. Нет.

– А за Англию?

– Ну конечно, за Англию – да. Но Англия вела себя превосходно.

– Я имею в виду бомбардировки, гибель, разрушения…

– Нет, на это я не обращал внимания. Я был в бомбардировках. В трех я был, было очень шумно – это все. Когда я слышал об этом, конечно, мне было жалко. И, конечно, я восхищался. У меня было два героя во время войны. Один был Черчилль, другой был

Рузвельт. Roosevelt был героем вот почему. Я думал в тридцать восьмом году: сидел в Англии, в Оксфорде, скажем, и думал – что я вижу в мире? Вокруг. В России – Сталин. В Германии – Гитлер. В

Италии – Муссолини. На Балканах – всякие диктаторы: появились к этому времени. В Балтийских странах – тоже. Единственная страна, которая не имела диктатора, была Эстония – которая своего диктатора выбросила, и хорошо поступила. Была единственная порядочная страна. Во Франции – Даладье, который ничего не значит. В Испании – Франко. Куда можно было смотреть?.. А в

Англии – Чемберлен. Дурак. Не понимал, что происходило. Не дурак, но во всяком случае. В Англии – главным образом, appeasement так называемый. Замирение. Замирить Германию. В основном, по-моему – и не только по-моему – не потому как люди это объясняли, а потому что боялись России. Германия – ужасная страна, Гитлер – ужасный человек, но! он опора против России, против коммунизма. Думаю, это было мнение – они не признавались в этом, но у меня было это впечатление. Чего они боялись, это коммунизма. Как ни плохи были немцы, они были лучше русских.

Когда я смотрел в Европу тридцать восьмого года (он стал похлопывать рукой по руке), единственное место, где был свет, была Америка. Там было демократическое правительство, New Deal,

Новый Курс. Там все было в порядке, там царствовали какие-то либералы. Единственная страна, на которую можно было смотреть с известным удовольствием (он поправился), моральным удовольствием.

– А Черчилль?

– А Churchill другое дело. Без Черчилля мы были бы захвачены немцами – в том отношении, что… Я вам расскажу две истории. До войны я встретился с шведским посланником, он тогда не был послом. Вполне милый человек, его имя было Prytz: p,r,y,t,z -

56
{"b":"103356","o":1}