Бологна”… Автострады огибали дивности, направляясь прямиком в капища Пользы, оставляя в отдалении зубастые замки, выглядывающие из-за будничных зданий, или кампаниле, тоже зубастые, как крепостные башни. На вершинах – холмов? или уже гор? – там-сям виднеются горсточки старинных каменных домов, карабкающихся в гору, подставляя друг другу плечи, чтобы стесниться толпой вокруг собора, который, будь он один на страну… – вот именно: один! А так это наверняка какая-то
технология.
Я доволен, что в деле Соня уже способна обо мне забывать, – оглянется вдруг, как бы не узнавая: “Иди погуляй минут сорок.
Только не потеряйся. Если что, подходи к девятому складу
„Висконти, кожаные изделия””.
Возвращаемся за полночь, в темноте первым делом спешим к багажнику: хотя все пластиковые мешки исписаны фломастером, словно торс нарциссического уголовника: “Ершова, Ершова,
Ершова…” – все равно в неверных отсветах кто-нибудь частенько прихватывает чужое, да потом еще и упорствует в ошибке. Я окончательно махнул рукой на свою репутацию и подгоняю мир под себя – извлекаю конкуренткам мешки из темного автобусного трюма, помогаю втаскивать их в лифт, чуть освободятся руки, – в общем, смущаю бедных женщин, не знающих, как им и быть. И – о, чудо! – одна из них в столовой бросает мне что-то кокетливое – прямо глоток кислорода!
Когда я перебираюсь в панцирную постель к моей обессиленной подружке, она встречает меня снисходительно, словно проказливого мальчишку, но из глубины сразу же отвечает мгновенным пожатием.
А в четыре снова подъем. И – второе чудо – несколько осторожных голосов отвечают моему настырному “Доброе утро” – когда все желали бы спокойной ночи. И третье чудо: молодой человек с приятным незначительным лицом, откидывая на меня свое кресло, высунулся из-за него и необъезженным голосом, дико стесняясь, спросил: “Я вам не помешаю?” Нет-нет, что вы, – от счастья я устроил бы его хоть к себе на колени.
Зато с Соней становится все проще. Она начинает пофыркивать, отвечать вопросом на вопрос: “Сам не видишь?”, “А если подумать?” – эта очаровательная манера стараться, чтобы ты из своего вопроса вышел хоть чуточку более умным, деликатным, и я к концу уже готов, как в ересь, впасть в неслыханную простоту – начать огрызаться. Меня не просто коробит – меня тревожит, не будет ли она меня же и презирать за то, что я это терплю. Как бы и прежнее не накатило: ведь единственная прочная сила, основанная на тупости воображения, – она у меня временная, а вот как бы эта Далила не лишила меня и хрупкой имитации, основанной на достоинстве: не станешь ведь беречь оплеванный образ. Но, вижу, она даже не замечает своих плевочков – просто человек устал. Что ж, оно и мне проще – ступать не на цыпочки, да я и на снисходительность способен, только вот снисходительность всегда содержит горчичное зернышко презрения: снисходят вниз. После этого дела она тоже не слишком стремится замереть на моем плече, да и мне так спокойней: волосы не щекочут, вертись как вздумается – конвульсии конвульсиями, а табачок врозь. Как-то меня разбудил звук флейты, высвистывавшей простенькую, но удивительно красивую мелодию, однако за те мгновения, пока я обретал способность удивляться, щемящая струйка распустилась в легкое похрапыванье на соседней кровати, и когда, успокоенный, я снова погружался в сон, я еще успел услышать, как оно стянулось обратно в тоненькую флейту. Вот где дух истинно свободен – во сне: здесь он может перекрасить что вздумается во что вздумается.
На укладку кладется день: это отдельное искусство – спрессовать не изуродовав, да чтоб таможеннику по возможности не попалось больше пяти одинаковых экземпляров, иначе – “коммерческая партия”. Четыре сумищи в сорок бесплатных килограммов, две -
“ручной клади”, какую сумеешь дотащить не перекосившись и картонный кубометр карги, самой высокооплачиваемой, ибо она идет с растаможкой – без проверки. Чтобы не возить воздух, нужно все эти скопища трусиков и лифчиков извлечь из лакированных коробочек и уложить чашечка в чашечку, оборочка к оборочке порциями по пять, а коробочки сложить в плоские картинки – попки, попки, попки… Потом глядеть не захочешь.
– Смотри, на тебя похожа.
– Отстань. Иди погуляй, ты свободен.
– А ты? – Мне кажется, не предложить неприлично.
– Ты так и не понял, что я здесь работаю, а не развлекаюсь.
Я оказываю снисхождение: не трожь…
“Ла Стампа” уже привычна, как “Союзпечать”, и “профюмерия” уже не малограмотна. Бреду по солнечному песку вдоль нормальной
Адриатики, и на душе лучше не надо – никак. Ржавые гофрированные ракушки, скорлупа какого-то скорпионища. Катер, рыбаки перекликаются плачущими итальянскими голосами, капроновые сети, поплавки из клетчатых спортивных мячей в оплетке, мохнатенькие, как киви, младенца с соской отгоняют от вкрадчивой волны – жизнь… И счастье, если уверовать, что иного и быть не может.
Твердый, как игральная карта, автобусный билет в баре – недорого, ибо я заслужил. Через полчаса выясняется, что Апеннины
– все-таки горы, с пропастями, осыпями, туннелями, где медленно вращаются огромные бессонные вентиляторы, и даже с кое-какими снегами. Чистенькие одинаковенькие городки, и опять – бац! – собор, кампаниле, полудворец-полукрепость из полудикого камня, но – уже скребется повторяемость. Брожу турист туристом. И ни одного сортира, хоть погибай. Полудикий парапет, за ним непроглядные кусты, за ними уносящийся в бездну зеленый ковер, нога уходит по колено – если что, удержусь на впившихся в икры когтях каких-то ползучих плетей. Ковер норовит целиком сползти в далекую речку, вполне уже горную, но я, сохраняя хладнокровие, удерживаюсь на реактивной тяге.
Возвращаюсь уже к скотчевке (“скачковке”): картонный куб нужно сплошь умотать клейкой лентой, как мумию, – неизвестно, в какой пирамиде ему придется киснуть и какие осквернители праха пожелают в него заглянуть. По всем коридорам и холлам бабы, подобно скарабеям, катят глянцево-скотчевые, мерно шлепающие кубы, только Соня шествует как белая госпожа, сопровождаемая нубийским рабом с поклажей на горбу. Грохнув куб на весы, иду помогать другим, хотя настоящий мужчина должен вдумчиво покуривать, когда баба корячится у его ног. Одна из тех, кому я помогаю, снова учится благодарно улыбаться, другая ненавистно фыркает.
Свободный день, подъем в шесть. Мы вдвоем не только в купе за стеклянной стеночкой, но, кажется, и в целом поезде. Шесть сидячих мест, выдвигаясь, соединяются в два лежачих. Сразу же полубред, но – это что за полустанок? почему стоим? Хаос пожирает драгоценные миги, но возмутись – он схрупает и душу. Я опять поспал немножко – та же платформа, только народу побольше.
“Локомотиво”, – разъясняют дружелюбные итальянцы. “Бабах?” – я изображаю взрыв. “Бабах, бабах”, – радуются они. Но отдайте
Хаосу Хаосово – и дождетесь. Нас будит толстая немка с детьми – вечно им не хватает жизненного пространства. Обрывы, осыпи, языки снега, замки на отдаленных вершинах, кипарисы, осеняющие тесные кладбища, и, наконец, разворот огромного города внизу.
Развалины развалин, огромные ямы с остатками сводов, римское
Купчино – распятые на балконах подштанники. Знаменитый вокзал
Термини – боже, и здесь разреженные очереди к кассам! – снова и снова Хаосу Хаосово.
Полиглот в справочном – на Рим отводится три минуты. Но если не жадничать, вполне можно задохнуться римским воздухом, чтобы задержать дыхание до конца дней. Колизей, Форум – старый кирпич уж очень отдает Механкой, – Капитолий с ускакавшим Марком
Аврелием, колоннада Виктора-Эммануила – роскошь ВСХВ, тесная
Корсо, исполинские стропила Пантеона, пьяцца Навона с могучими человекообразными реками – греми, Борромини, Бернини! – окрыленная шайба Святого ангела – откуда здесь удирал Бенвенуто
Челлини? – и вот он, вдали, – собор святого Петра, невозможно громадный, не здание, а явление природы, даже колоннада Бернини при нем превращается в тесноватый палисадничек. Неужто величие и впрямь невозможно без величины – люди в самом деле смотрятся муравьями. “Пьета” в крупную клетку за пуленепробиваемыми стеклами, несусветная, немыслимая роскошь, на которую наш брат челнок поглядывает все с тем же “нас не на…шь”, – а вот и рафаэлевские швейцарцы из “Чуда в Больсене”, все в тех же полосато-юбочных штанах, предобморочно знакомая косая стена
