Когда мы вошли в его комнату, вся наигранность куда-то испарилась.

Мы стали обычными шестнадцатилетними детьми, которые прогуливают школу. Иными словами, мы стали самими собой, и больше не возвращались к нашим ролям.

В его комнате царил жуткий беспорядок. Впрочем, для шестнадцатилетнего мальчишки это не было чем-то особенным и совсем не удивило меня. Везде валялись вещи, диски, кассеты, книжки, тетради…

На стенах висели постеры формата А4, выдернутые из журналов: “Red

Hot Chilli Peppers”, Джон Бон Джови, Marilyn Manson, “Guano Apes”,

“Radiohead”, “No Doubt”, из почти русских – “Океан Эльзи” и “Вопли

Видоплясова”, из совсем русских – Земфира и “Мумий Тролль”. Среди всего этого собрания групп и рок-певцов скромненько затесался плакат с Дэвидом Духовны и Джиллиан Андерсон. Я поразилась разнообразию музыкальных вкусов моего приятеля, большинство групп я не слышала и по названию, но плакату с Дэвидом Духовны и Джиллиан Андерсон искренне порадовалась, хотя и не была фанаткой “Секретных материалов”, – они, единственные, показались чем-то родным среди этого сборища.

Я занялась разглядыванием кассет на полках, через те, которые валялись на полу, я аккуратно переступила.

– А ты что слушаешь? – спросил он меня.

– Радио, – ответила я.

– Как радио? – он хлопал ресницами, которые у него напоминали бы девчоночьи, если бы были чуть длиннее, и приоткрыл от удивления рот.

В этот момент он показался мне самым милым и искренним человеком на земле.

Позже он приучил меня к музыке, которую слушал: и многие из его дисков и кассет перекочевали ко мне. Иногда мы могли подолгу выбирать диски с музыкой, часами простаивая в музыкальных магазинах.

– Откуда ты знаешь про эти группы? – спросила я тогда.

– Отсюда, – сказал он и кинул мне парочку журналов с заголовком

“NME”, про такие я слышала первый раз.

– Мне их брат привозит из Москвы, – сказал он, увидев мое удивление, здесь их фиг найдешь, даже если и продаются, где… а в Москве, как он рассказывает, таких навалом. Он тоже музыку любит, но только совсем не такую, несовременную. Типа “Beatles” и все такое. А мне, говорит, надо идти в ногу со временем.

– Брат? – удивилась тогда я. – А я думала, ты один в семье.

– Ну, вообще-то он мне не брат, он брат моей мамы, а мне, значит, дядя, но я его братом зову.

– А чем он занимается? Работает?

– Вроде того… машины продает, а еще иногда ремонтирует их или разбирает на части…

– То есть как, ворованные, что ли, машины?

– Может, и ворованные, я не знаю, – совершенно безразлично ответил он.

– А ты за него не волнуешься? Ну, что поймают или еще чего?

– Нет, ты моего брата, то есть дядю, не знаешь, он хитрый очень… а вообще я в его дела поменьше вникать стараюсь, да он сам и не разрешает. Он ведь у нас единственный родственник, знаешь… нет, есть, конечно, бабка и отец, – и он ткнул мне в атлас, висящий на стене, – но они вот здесь, видишь?

– Да, – кивнула я, – далековато отсюда.

– Конечно, далековато, дня три на поезде…

Мы, конечно, тогда и подумать не могли, что чуть больше, чем через год, поедем именно туда, куда он только что ткнул пальцем.

– Говорил же, посмотри на карту, сколько нам еще ехать… А ты все успеем, да успеем, теперь нам до этой гостиницы пилить и пилить, ночь ведь уже.

– Успокойся, я же веду… можешь пока поспать…

– Поспать, поспать, надо было на карту смотреть, говорю же.

– Да не ворчи ты, – я покосилась на него, и мы оба прыснули: даже ссориться по-настоящему мы никогда не умели…

– А я сейчас знаешь что вспомнил? – спросил он меня.

– Понятия не имею.

– Наш с тобой вальс.

Я промолчала.

– Ты его помнишь?

– Еще бы…

Познакомились мы в начале осени, а весной уже заканчивали школу. Мы вместе прогуливали уроки, делали домашние задания, гуляли в парке, завистливо глядя на счастливые парочки, проходившие мимо нас: впрочем, нас и самих можно было бы принять за парочку, если бы не наши угрюмые лица.

Мы кое-как сдали экзамены и стали ждать выпускного вечера.

У нас их было два: один его, куда пришла я, другой мой, куда пришел он.

– Мне просто не выжить там без тебя, – сказала я. И он понял, он всегда меня понимал.

Если бы не он, я бы, конечно, ни за что не пошла на собственный выпускной. Все девочки считали его чуть ли не самым главным событием в своей жизни. Они накупили нарядов, сделали прически и модный макияж. И действительно, многие преобразились до неузнаваемости: длинные вечерние платья, короткие юбки, свободные брюки и блузки, купленные в самых дорогих магазинах, – все это так и мелькало перед глазами. Я видела, как парни провожают взглядами девушек, оценивая их с ног до головы. Мой наряд тоже был продуман идеально. Его мы начали выбирать за два месяца до выпускного, и это был нелегкий труд. Нам пришлось обойти много магазинов и скопить порядочную сумму денег. Но потратились мы не зря. Мне он нравился.

Длинная юбка, темно-синяя, широкая со складками волнами и большими цветами бордового цвета, качественная имитация “под цыганскую”; бордовый топик с рукавами три четверти. В уши я вдела большие серьги-кольца, а на голове умудрилась уложить из своих непослушных вьющихся волос прическу “ракушку”. Над ней я трудилась более двух часов, и моя голова никогда не выглядела настолько ухоженной и элегантной. Накрасилась я по всем правилам и, взглянув на себя в зеркало, вдруг увидела там незнакомку, и на какую-то долю секунды мне показалось, что эта незнакомка почти красавица!

Но мой наряд оказался бессмысленным. Конечно, его затмили красивые платья и прически других девчонок. Дело было не только в цене и качестве их платьев, – ведь купи я даже самый дорогой наряд, он никогда не стал бы на мне смотреться, как на них.

Все мои усилия пошли прахом, когда пришлось идти за аттестатом. На каблуках я ходить не привыкла, а на выпускной купила себе туфли, ужасно дорогие и красивые: черные с тоненьким ремешочком и открытой пяткой. Мне казалось, что это туфли золушки и они принесут мне наконец счастье. Но, поднимаясь по лестнице, я запуталась в складках юбки, не удержала равновесие и споткнулась. Еще чуть-чуть и я бы полетела на пол, но успела схватиться за перила. В зале раздался смех, смеялись, конечно, не все, он слышался отрывочно, местами. Я почувствовала, как непослушная прядь все же выбилась из прически и безжизненно повисла. Не зная, куда кинуть взгляд, я в смятении посмотрела на моего друга, – он стоял слева от перил, где толпились родственники и другие никому не нужные люди. И вдруг заметила, что он улыбается мне так восхищенно и искренне, как будто не было моего позора, как будто он вообще ничего не заметил. Может, так оно и было. Только это заставило меня тогда не повернуть назад. Я улыбнулась ему в ответ и пошла дальше. Взяла ненавистный аттестат из рук директрисы, которая безразлично сунула его, даже не взглянув мне в лицо.

На праздничной части выпускного было скучно и грустно, я смотрела, как другие участвуют в конкурсах, танцуют. Я с ужасом вспоминала свой позор, и тогда мне казалось, что ничего важнее и серьезнее этого в жизни произойти не может. Мой верный друг был, конечно, со мной. Но и ему было невесело. Мы были чужеродными телами, с существованием которых присутствующим пришлось смириться и теперь они не обращали на нас внимания.

– Сейчас приду, – сказала я, поднявшись с места.

Почти бегом я направилась к туалету. Около него стояли моя одноклассница Светка Волкова и парень из параллельного класса, ни имени, ни фамилии которого я не знала. Они целовались, тесно прижавшись друг к другу, он водил руками под ее блузкой, а она расстегивала ему рубашку. Я приостановилась. Волкова в этот момент открыла глаза и увидела на себе мой взгляд. Усмехнулась. И сказала – не зло, и не насмешливо, – а просто сказала:

– Ну что уставилась? Так же хочется? Иди лучше тусуйся со своим уродом, а на нормальных парней не заглядывайся.