Она кивнула.

– А ты?

– Ну, мне тоже расхотелось… хотя…

Он подошел к умывальнику, открыл кран, набрал пригоршню, плеснул в лицо, потом сунул голову под струю.

– Нет, я бы много чего заказал, – сказал он, рассматривая отраженные в зеркале стену, спинки коек, шкаф, рыжую девушку с веснушчатым усталым, но светящимся лицом, пышную стеклянную люстру.

По радио передавали новости.

Он перевел взгляд на деревянную облупившуюся раму зеркала в петлистых ходах короедов.

– Странно это все слышать, – пробормотал он. – А? И знаешь, о чем это свидетельствует?

– О чем?

– О том, что восприятие уже изменяется.

Стул скрипнул.

– Неужели здесь нет душа? – спросила она.

– Умывайся прямо здесь.

– Но… надо хотя бы что-то постелить… Все залью.

– Пойду куплю газет.

Он вернулся с пачкой газет, развернул их и устелил пол возле умывальника.

– Ты можешь погулять, – сказала она. – Или поглядеть в окно.

– Это смешно.

– Прошу тебя.

Он уселся перед окном. Позади журчала вода, девушка пофыркивала. Он комментировал происходящее на улице:

– Бабка помои несет. Собака куда-то бежит. Язык высунула. Машина с бревнами. На карнизе галка с разинутой пастью… Жарко!

– Сколько тут мух!

Он обернулся. Она уже надела халат, вокруг головы завязала тюрбаном полотенце. Он свернул газету и принялся гвоздить мух.

Вечером в соседнем десятиместном номере командированные устроили загул от жары и скуки. Ор, звон, топанье продолжались всю ночь, кто-то бодал дверь.

Они лежали поверх одеял, истекая потом, глотая теплый воздух, иногда засыпали и снова пробуждались, он порывался пойти к дежурному, но она его удерживала, это бесполезно, ладно, ничего, сейчас они утихомирятся.

Утром они очнулись разбитые, помятые, словно сами участвовали в кутеже.

Окончательно их разбудил стук в дверь.

Думая, что это кто-нибудь из соседнего номера, он резко встал и не одеваясь направился к двери, распахнул ее.

На пороге стоял парень в темных брючках, белой рубашке с закатанными рукавами, с вместительной синей сумкой на длинном ремне.

– Здравствуйте, – сказал он. – Я ваш сосед. – Он переступил порог, но, увидев девушку, остановился. В недоумении поправил очки, оглянулся на него, спросил, какой это номер? шестнадцатый? Тогда правильно… Юноша снова посмотрел на девушку под простыней.

– Кто тебя сюда направил?

– Дежурная.

– Здесь мы. Это номер на двоих, – сказал он, подтягивая трусы.

Юноша окинул взглядом номер и начал краснеть. Как у всех рыжих, у него была тонкая кожа. Хотя, возможно, он и не рыжий был, в утреннем свете не разберешь.

– Мм, пойду уточню.

– Не забудь сумку.

– Да, конечно.

Он вышел.

– Явление… сына народу!

– Какое-то недоразумение, – отозвалась девушка.

Он шагнул к раковине в ржавых разводах, отвернул вентиль, кран засипел, обдал растрескавшуюся раковину брызгами и умолк.

– Вот черт!..

Он ударил кулаком по трубе.

– Этого не хватало.

– …Здесь заканчиваются не только железные дороги, – сказала она.

– Пойдем на реку? – предложил он. – Как обычно.

– Подождем.

– Но пора искать какую-нибудь харчевню, я проголодался. Ну давай, что ли, минералкой умоемся.

– Ты что?

– А что, полезно. Чем только люди не умываются. Бедуины – песком. Зороастрийцы – коровьей мочой. Цари принимают молочные ванны.

– Какие еще цари?

В это время дверь без стука открылась и в номер вошла приземистая женщина в светлой блузе, серой юбке, черных туфлях. Ее накрашенные брови резко выделялись на бледном напудренном лице, красная полоска узких губ не сулила ничего приятного. И точно, она начала с претензий. На каком основании вы выставляете за порог наших клиентов?

– Молодой человек! – позвала она.

И из коридора вошел давешний юноша, смотрел в сторону.

– Это ваш клиент, а не наш, – парировал он, стягивая с кровати простыню и закутываясь в нее, как в тогу. – Вот и разбирайтесь. А мы-то при чем?

Женщина внимательно-тяжко посмотрела на него.

– Не разыгрывайте тут, – сказала она спокойно. – Молодой человек, занимайте любое свободное место, чувствуйте себя как дома. Здесь еще три свободных места.

– Как это – свободных? Этот номер заняли мы.

– Как это – заняли?

– Ну вот так, договорились. Заплатили.

– Платить вы будете потом, не надо лукавить.

– Стоп. Перед вами дежурил… такой коротышка, с усиками, чернявый?

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего. Вот с ним мы и условились.

Женщина усмехнулась:

– Вот с ним и разбирайтесь. А вы, молодой человек, располагайтесь, нечего стесняться!

Он чертыхнулся.

Она кивнула:

– Со мной этот номер не пройдет.

Повернулась и вышла, твердо стуча каблуками черных туфель.

Юноша топтался у двери, не знал, что делать.

– Неужели… да! похоже, нас надули. Пойти узнать его телефон? адрес?

– Это бесполезно, перестань.

– Но он обвел меня вокруг пальца как мальчишку. Что за свинство! Мы же договорились?! Номер наш. И вдруг приводят…

– Я этого не знал, – сказал юноша.

– Теперь-то знаешь.

– Вообще-то она утверждает, что больше свободных мест нет, – сказал юноша.

– Конечно нет. Пока не пошуршишь бумажками! – Он прищелкнул пальцами.

Юноша серьезно посмотрел на него. Его увеличенные стеклами очков зеленоватые глаза выражали недоумение.

– Бумажками, бумажками с дензнаками, водяными!

– В смысле… взятку?

– Приятно иметь дело со смышленым человеком.

– У меня нет лишних денег.

– А у кого они есть?

– Ты… студент? – спросила девушка.

– Нет, – ответил он. – Еду поступать.

– Куда, если не секрет?

– В смысле?

– В какой вуз?

– В консерваторию, – сказал он и начал краснеть.

– Пра-а-вда? На чем же играешь?

– На душевных струнах дежурных гостиниц, – сказал завернутый в простыню.

Юноша покосился на него, снова повесил сумку на плечо и повернул к двери.

– Куда же ты пойдешь? – спросила она.

– Попробую… договориться, – ответил юноша не оборачиваясь.

– Верное решение! Надо дерзать, а то так ничего и не добьешься в этой жизни, – с отеческой бодростью напутствовал его он.

Они остались одни. Он повернул в скважине ключ.

– Пусть ломают.

Она молчала. Он взглянул на нее, разгуливая по номеру в простыне.

– Ему проще. Один. Никаких проблем. Ночлег под любым кустом. Поел хлеба с сыром, запил, сумку под голову.

Он снова покосился на нее.

– И неизвестно, что у него там в сумке. Достал бы… литавры, может, у него специальность такая. Или скрипку. Начал бы музицировать. Мало нам шума. Под боком тихоокеанское лежбище сивучей, из коридора прет сивухой, ты не почувствовала?

– Нет.

– Тебе нездоровится?

– Все в порядке. Просто… ты же сам говорил.

– Что я говорил?

– Ну, что дорожное братство бессребреников, орден Иерихонской розы…

– Я это говорил? – спросил он, останавливаясь.

– Может быть, вот точно так когда-то пробирался Моцарт в Вену.

– Моцарт не пробирался. Его с четырех лет возил по столицам папаша.

– Я имела в виду не Моцарта, а Моцарта вообще.

– Он тебе так понравился?

– Моцарт?

– Да этот салага.

– Нет, но ты же сам говорил о каких-то неписаных законах дороги, мол, делись горбушкой…

– Но не подружкой? Этого я не говорил, случайно?

Она посмотрела на него.

– Уф! Ладно! – воскликнул он. – От жары все в голове расплавилось.

Она еще некоторое время разглядывала его, и он чувствовал себя подопытным кроликом, потом все так же молча отвернулась. Он подошел к столу, взял бутылку, открыл, из горлышка с шипением полезла пена.

– Хочешь?

Она не отвечала. Он выпил.

– Начинается денек, – пробормотал. – Воды нет, Моцарт, жара.

Его сентенция не произвела на нее никакого впечатления. Она все так же молчала, отвернувшись к стене. Из-под простыни выглядывало ее плечо в веснушках. Он хотел было дотронуться до него, но передумал. Подошел к умывальнику и налил в ладонь минеральной воды, отер лицо.