— В чем же секрет вашего таланта, месье де Пейрак, благодаря которому вам удается из явного зла извлекать добро? Ведь недостаточно хотеть добра, нужно еще, — как бы это сказать, — чтобы это добро превратилось в реальность, — сказал Нокс Мазер. Обильные возлияния располагали его к любимому занятию: порассуждать на всякие духовные и богословские темы.

— Я думаю, что все дело не в таланте, а в том, чтобы отдавать предпочтение жизни, — ответил де Пейрак. — Иногда приходится против своей воли прибегать к лишению жизни — несовершенство мира толкает к этому — но, по-моему, добро заложено в жизни.

Служитель культа нахмурил брови.

— Хм-хм! Не сторонник ли вы, случайно, Бенедикта Спинозы, этого еврея из Амстердама, хорошо известного философам, вечно не согласного ни с иудаизмом, ни с христианской доктриной?..

— Знаю, знаю, это он сказал: «Все, что помогает человеку существовать, то-есть жить, есть Добро, а то, что мешает, есть Зло»…

— И что вы думаете по поводу этих расплывчатых и весьма настораживающих слов? Не значит ли это отрицать верховенство воли Всевышнего?

— Нет, это значит, что мир меняется, но его становление идет медленно и болезненно. Только язычникам, к которым мы принадлежим по своему происхождению, свойственно упорствовать в поклонении своим идолам. Что же касается вас, господа протестанты, то вы уже вступили на путь преобразований. Не вы ли начали рушить церковные статуи, не вы ли, господа англичане, уже сделали шаг к либерализму, обезглавив своего короля? Но осторожней! Один шаг вперед иногда заканчивается двумя шагами назад.

— Господа, господа! — воскликнул отец Бор в полном смятении. — Что вы говорите? Мне не надо было садиться за ваш стол. Ваши слова пахнут серой… Отрубать голову королям! Рушить церковные статуи!… Хватит! Хватит! Вы забываете, что все мы божьи создания, и поэтому обязаны подчиняться законам божьим, соблюдать иерархию, установленную Всевышним на земле. Это касается как догм Святой церкви, прежде всего, так и решений князей, которые по божественному праву руководят нами. Им отрубать голову! Подумать только!.. Вас ждет ад! Такие слова здесь говорят, что прямо в дрожь бросает!..

— Но здесь и пьют доброе, крепкое вино, — вмешался Ванерек. — Выпейте лучше с нами, святой отец. Не зря говорят, что самые дурные слова остаются на дне стакана.

— Конечно, выпейте с нами, — поддержала Анжелика, одарив священника очаровательной улыбкой. — Вино тоже божий дар. И только оно может помочь французам и англичанам, собравшимся вместе, забыть то, что их разделяет.

Адемар просунул голову в приоткрывшуюся дверь.

— Я принес ваш бочонок, госпожа графиня. А что прикажете делать с сундуком барона со скальпами инглизов?

Анжелика расхохоталась.

От крепкого вина и пряной пищи она пришла в сильное возбуждение.

Адемар своим вопросом насчет сундука барона де Сен-Кастина со скальпами англичан доконал ее окончательно.

Слава богу, слова простоватого солдата затерялись в гуле голосов, а переливчатый смех Анжелики, прозвучав, как серебряный колокольчик, отвлек гостей от Адемара и очень кстати заразил всех очаровательной веселостью.

Заметив устремленные на нее взоры, Анжелика поспешила вовлечь гостей в состязание шуток, острот и каламбуров, чтобы как-то оправдать свою чрезмерную смешливость.

— Не кажется ли вам, братья мои, что мы погрузились в хаос распутства и всякого рода мерзости? — спросил своих единоверцев Джон Нокс Мазер. Глаза его иступленно горели, как у мученика, брошенного в костер.

— В том-то и сила избранников божьих, что им удается удержаться на краю пропасти и не упасть в нее, — ответил преподобный Пэтридж, чей замогильный голос не заглушался даже взрывами смеха.

Духовные лица были и впрямь довольны собой: еще бы, находясь на грани вседозволенности, они не поддавались искушению.

Анжелика смеялась все громче, почти до слез, как она ни сдерживалась, и гости, разгоряченные обильной выпивкой, охотно вторили ей.

Не беда, что такое бурное проявление веселости кому-то казалось несколько неуместным. Разве не сам хозяин Голдсборо заставил ее играть перед всеми эту роль? Ее муки, ее истерзанное сердце нисколько его не беспокоили. Она должна быть графиней де Пейрак. Так он решил. И никаких отступлений. Драма, которая их разделяла, должна быть скрыта и окончательно забыта. Ему, конечно же, это было не так важно, как ей. Теперь она не угадывала ход его мыслей. Она предпочла бы видеть его в ярости, как в тот вечер, чем явно безразличным к ней, словно она пешка в его игре. Тщательно продуманная им постановка комедии, которую она разыгрывала, служила выполнению его планов Его хитрость дошла до того, что он усадил ее справа от Колена.

Если бы Колен не был столь благороден, она не испытывала бы такого смятения. Взвинченная до предела, она чувствовала в себе порочное желание положить конец установившемуся между ним и Жоффреем сообщничеству. Ей хотелось уколоть его побольней и снова испытать над ним свою власть. Ее сверкающие глаза искали его взгляда, и она бесилась от того, что когда он поворачивался к ней, она не находила ничего, кроме безразличия, явно напускного, но непоколебимого. Жоффрей отгородил ее и от Колена. Он взял у нее все, вырвал все, что можно, а потом отбросил от себя, вконец опустошенную.

Сердце ее страдало, мысли путались. Но с виду она казалась самой жизнерадостной, самой очаровательной и, как солнце, озаряла своим светом и великолепием этот деревенский стол, за которым изгнанники старались заново пережить счастливые дни своей жизни, проведенной в Старом Свете.

Один лишь Жоффрей мог почувствовать, сколько напряжения и искусственного возбуждения было в смехе Анжелики.

Так же, как и сидевшие рядом, он уловил в словах Адемара какой-то намек на непонятную историю со «скальпами англичан», что вызвало такую вспышку веселья у Анжелики. Но слова солдата потонули в шуме голосов. И он, как и все прочие, предпочел не углубляться в смутные размышления. После все выяснится. А сейчас не самый подходящий момент для опасных дознаний.

Анжелика смеялась и страдала. А он, взволнованный ее поразительной красотой, возмущенный ее отчаянной смелостью, видя ее гордо приподнятый маленький подбородок и великолепные глаза, устремленные на Колена, невольно восхищался той быстротой, с какой она приняла брошенную ей перчатку, ее упорством в противостоянии всем унижениям, которым он подвергал ее. Ему никак не удавалось понять, в чем причина страданий, превративших ее в натянутую струну.

Грубо отвергнутое, лишенное света участия, женское сердце стало для него недоступным. Они потеряли способность понимать друг друга без слов.

Ему и в голову не приходило, что страдает она именно из-за него. Ее прекрасное лицо с синяком, плохо скрытым под румянами, вызывало у него тревогу. Анжелика была натурой гордой, из породы тех женщин знатного происхождения, которых никогда не покидало благородство, чувство собственного достоинства и высокого положения. Управлять и подчинять своей воле таких женщин, которым пришлось в детстве питаться каштанами и ходить босиком, было очень трудно. Знатность у них в крови. Могла ли Анжелика когда-либо забыть, как он с ней обошелся?

Беспокойство, в котором ему не хотелось признаваться, мучило его с тех пор, как он увидел ее лицо на следующий день после того ужасного вечера, когда еще не рассеялся дым драматического сражения. Его охватил ужас. «Я и не подозревал, что ударил ее так сильно», — подумал он, замерев от страха. Никогда, никакая женщина не могла настолько вывести его из себя. — «Я мог бы убить ее».

Разозлившись на себя, он начал еще больше сердиться на нее… И, как ни странно, влекло его к ней вдвое сильней…

При каждом брошенном на нее взгляде он чувствовал, как волна нежности и чувственности захватывает его и несет к ней с одним единственным желанием — заключить ее в свои объятия. Слишком долго его руки не касались ее. Прав был Ванерек, когда с напускным легкомыслием гуляки, стесняющегося своей философской мудрости, советовал ему: «Поверьте мне, сеньор де Пейрак, ваша супруга из тех женщин, которых „стоит“ прощать…»