Выставляя себя твердым и горячим защитником самодержавного принципа, Нащокин старается, – и ему часто удается это, – поставить самодержца в зависимое положение. Он заменяет его собою, стараясь при этом показать вид, что желает стушеваться. Причем каждый раз дает жестоко почувствовать своим противникам то бесспорное влияние, которым он обязан подобному маневру. В борьбе с ними он пользуется всяким орудием и умеет при этом даже использовать неизвестность своего происхождения. Сделав из него то, чем он стал, государь не мог ведь не защищать дело своих рук.

Ему везло таким образом до Андрусовского договора (1667 г.), покрывшего его славою, но поведшего однако к падению его карьеры. Когда положение стало трудным, благодаря новой удаче польской армии ему удалось добиться того, что в ключе к спорным пунктам Украины, в Киеве, хотя и уступленном полякам, оставался в течение двух лет московский гарнизон. Нащокин предвидел, что по истечении этого срока обстоятельства позволят не считаться с подписанным договором. Этот план был выполнен; но так как отсюда вытекали некоторые затруднения с Польшею, противники Нащокина удвоили интриги. Чувствуя, что из его рук ускользает нить переговоров, он просит в 1671 году отставки и годом позже мы видим его замещенным в департаменте внешних дел новым любимцем царя, Артамоном Матвеевым.

И это больше, чем немилость. Афанасий Леонтьевич не из тех людей, которые мирятся, с падением своего положения. Свергнутый с высоты, которой он достиг, он старается стушеваться. Проходит еще несколько месяцев, и мы его видим снова в Пскове в черной одежде монаха. Конец довольно неожиданный для дипломата семнадцатого века, даже в Москве. Но передовой в политическом отношении, по крайней мере, в своих замыслах и желаниях, – в нравственном отношении этот предшественник Петра Великого принадлежал прошедшему. Он сохранил еще его живую веру и его обычаи.

Внешние влияния также были, кажется, не чужды этому преждевременному концу. Ордын-Нащокин был приверженцем англичан против голландцев, которых преданный друг Матвеева, Богдан Хитрово, поддерживал своим довольно прочным положением в интимном кругу друзей Алексея. Эго соперничество, правда, скорее торговое, чем политическое, тем не менее играло немалую роль в истории изучаемой нами эпохи.

Революция 1648 года и особенно смерть Карла I не могли не внести некоторое охлаждение в отношениях Москвы с Англией. Этим охлаждением сумела очень искусно воспользоваться Голландия. Посланный в 1745 году в Лондон с вестью о вступлении на престол нового царя, курьер Герасим Дохтуров был немало удивлен, узнав, что короля нет в столице и что «не известно, где он». По его возвращении было решено отнять у этих мало осведомленных островитян свободу торговли, которой они пользовались, и благодаря этому произошел форменный перерыв сношений на несколько лет. Москва вступала в сношения лишь с Карлом II и даже оказала ему некоторую денежную помощь.

Прибыв в 1654 году, чтобы объявить от имени Кромвеля о захвате им власти и просить о возобновлении прежних привилегий, дарованных его соотечественникам, Вильям Придо встретил самый нелюбезный прием, причем ему заявили, что польская война не дает возможности царю заниматься коммерческими делами. Посланец между тем узнал, что голландцы в это время от нее вовсе не страдали, а тем более Хитрово, прекрасно умевший ценить голландские экю.

Начиная с 1660 года, Москва имела в Нидерландах даже постоянного посла, причем первым на этом посту был англичанин Джон Гебдон, ревностный сторонник Карла II. Обычай постоянного представительства стал общим в это время в сношениях московского правительства со странами запада. Обмен агентами подобного рода с Польшею состоялся лишь в 1673 году, но уже с 1655 года Павел Алепский указывает на присутствие в Москве консулов Англии, Нидерландов и Швеции.

Посредничество Монка, как это показалось вначале, должно было распространить до отдаленного севера новое влияние в пользу английских интересов. Москва поспешно послала поздравление новому королю, причем ее представитель, князь Петр Прозоровский, был принят в Лондоне с большими почестями и вернул даже без труда все авансы, выданные Карлу II в период революционного кризиса. Но он потребовал большего, не менее «десяти тысяч пудов экю», причем обязался возвратить их московскими товарами. Карл извинился временной скудостью своей казны, обещал позже разделить с царем все, «что он будет иметь» и взамен потребовал со своей стороны того, чего не мог добиться Придо.

Сделка не состоялась, а попытка Прозоровского начать переговоры с английскими купцами о крупном займе не имела большего успеха. Поэтому в 1664 году граф Карлейль был уполномочен завязать с Москвою прерванное «полюбовное соглашение». Он сильно потратился, взяв с собою жену и детей с целью произвести лучшее впечатление на жителей московского государства, и сделал это довольно героически ввиду трудностей, даже опасностей, встречаемых еще западными путешественниками на пути из Архангельска в столицу царей.

Но голландцы, поддержанные Хитрово, были настороже. Продавая те же товары дешевле англичан, уплачивая в кассу государя пошлину в 15 % со всех ввозимых и вывозимых товаров, особенно же щедро вознаграждая влиятельных лиц при дворе, с тем, чтобы они работали им на руку, они сумели отлично устроиться. Карлейлю поставили на вид, что Английская компания, пользовавшаяся привилегиями, замешана была в революции, жертвою которой был Карл I; что через некоего Луку Найтингеля король сам выразил желание, чтобы ее лишили ее привилегий и что отказать людям в том, чего они просят, не есть лучшее средство заставить их сочувствовать себе.

Найтингель был, по-видимому, авантюристом и обманщиком и Карлейлю нетрудно было убедиться, что в нем сомневались даже в Кремле. «Десять тысяч пудов экю» была такая сумма, которую нельзя было и думать получить от какого-либо из европейских дворов, и благородный лорд легко убедился, что эти шаткие аргументы служат лишь для замаскирования настоящих мотивов встретившихся ему затруднений. Препятствия были не таковы, чтобы он не мог их победить, но, как большинство его соотечественников, этот мужественный человек не отличался никакой гибкостью; он дал это заметить, ответив на некоторые нелюбезные поступки еще менее любезными, и уехал, не скрывая своего раздражения.

За ним послали стольника Дашкова с объяснениями, но ими не удовлетворились. В 1666 году Англия вела войну с Нидерландами. В это время было сообщено в Лондон, что голландцам запрещается вывозить из Архангельска военный провиант. Начиная тогда в Москве свою блестящую карьеру, шотландец Гордон оказался очень пригодным для этого поручения и, снова вступив на государственную службу, Джон Гебдон, в 1667 году принялся сглаживать дурное впечатление, оставленное Карлейлем. Наконец официальное назначение Нащокина на пост управляющего Посольским Приказом положило конец голландской гегемонии и влиянию Хитрово.

Но Афанасий Леонтьевич относился враждебно даже к самому принципу всякой коммерческой монополии для иностранцев, кто бы они ни были. Как в политическом, так и в экономическом отношении, он мечтал для своей страны об общей системе дипломатических комбинаций, которая позволила бы ей войти на равных правах в концерт европейских держав.

Под предлогом мирного трактата, подписанного с Польшею, и ряда извещений по поводу его более или менее заинтересованных в окончании конфликта дворов, он мечтал вырваться из этого заколдованного круга англо-голландских отношений, и 25 августа 1647 года стольник Петр Потемкин вместе с дьяком Румянцевым отплыли из Архангельска. На зафрахтованном по этому случаю судне был груз икры для портов Италии, но посольство должно было посетить Испанию и Францию и заключить с этими странами коммерческие договоры.

Эта миссия достигла Кадикса только в первых числах декабря и испытала ряд разочарований. В Мадриде Потемкину удалось лишь добиться обещания обмена послами, которым не суждено было никогда получить назначение. Прибыв в 1668 г. в июне на французскую границу, московские посланники взволновали население и привели в смущение местные власти: ими не было получено ровно никаких инструкций по поводу этих посетителей, которые претендовали на полное содержание. В Байонне, заказав обед в девять блюд, согласно приведенным нами выше обычаями во вкусе Пантагрюеля, Потемкин пришел в негодование, когда ему подали счет в 50 экю.