— Люди! Славные мои юнаки! Не хочу, чтобы головы полегли! Мы не сложим оружия, отступим на Балту, к Переяславцу, и вольемся в царево войско! Там нужнее удаль живых, а не весть о погибших! Здесь же силы слишком неравны! Бог милостив к нам, пал Доростол!..

Лил бесконечный, невиданный дождь.

Глава XIX

Катилось колесо истории, подминая годы.

Не вышло у Палатия намеченное, не истребили славяне друг друга, а слились единой силой, хоть и всяко бывало. Думал с тревогой об этом Никифор Фока, василевс.

А за его царственной спиной поднимал голову крупнейший малоазиатский феодал, победоносный красавец полководец Иоанн Цимисхий, к которому воспылала страстью жена венценосца, неуемная Феофано. С ее помощью Цимисхий достиг взаимопонимания с дворцовыми чинами, недовольными василевсом, и готовил переворот.

В интригу был вовлечен и Калокир, искушенный в политических играх и дипломатии.

Спешной и скрытой была миссия вновь вынырнувшего на поверхность Калокира в Округ Харовоя. Он даже вопреки обычаю не прихватил с собой товаров, ни кораблей торговых с лишними свидетелями. Один корабль не караван, в глаза не бросится. Мало ли их, быстроходных военных посудин, одиноко мечется вдоль побережья Понта.

И уж так случилось, так совпало, что в тот самый день 968 года, когда хеландия пресвевта вошла в Босфор из моря Русского, с противоположной стороны, из моря Эгейского, вошло в пролив еще одно судно. То был корабль купца Птолемея, на борту которого находился беглый кулачный боец Улеб Твердая Рука, бывший раб Калокира.

Суетливым и чрезмерно раздражительным стал Калокир в последнее время. Годков прибавилось, а степенности, как ни странно, поубавилось. Может, сказалось долгое вынужденное безделье в Фессалии под присмотром Блуда и его распоясавшейся солдатни. А может быть, и сладостное предчувствие сгущавшейся грозы над диадемой главного обидчика, василевса Фоки, наполняло дината новой надеждой и вдохновением.

Итак, не мешкая ни секунды, Калокир помчался из гавани к улице Меса, намереваясь передохнуть и принарядиться дома, чтобы затем в лучшем виде отправиться с докладом прямо к Цимисхию, минуя трон.

«Пусть Иоанн первым узнает о моих успешных переговорах с Курей, — возбужденно рассуждал он на ходу, — этим польщу ему. Скорей бы Цимисхий и патриарх Полиевкт раправились с ненавистным Фокой, тогда бы и я рассчитался с Блудом и всеми, от кого претерпел надругательства.»

Добрался до дому, перевел дух и, отмахиваясь от славословия слуг, спустился в подвальное помещение, где искупался и, наскоро помолясь, набросился на тут же поданные ему явства.

Насытился, отвалился от стола, прислонился спиной к угодливо подставленным сзади растопыренным рукам прислужника, и, щурясь от удовольствия, вкушая фрукты глядел на искристый напиток в кубке.

— Хм, — произнес динат, — там, откуда я вернулся, угощают не виноградным питьем, а молоком кобылы. Заклевали б их вороны! Ты, Молчун, жаждешь молока лошади?

— О нет, господин, — с готовностью отозвался лакей по прозвищу Молчун. Это был тот самый болтливый Акакий Молчун, с которым в ночь побега из палестры встретился и говорил Улеб Твердая Рука. С той поры, как не стало евнуха Сарама, обязанности старшего прислужника дината исполнял Акакий. — Нет, нет, господин, не хочу я лакать пойло варваров. Ведь ежели, к примеру, дать мне кобылье молоко, я могу заржать. Я люблю благодатную кровь винограда! Ах, как люблю!

— Да? Уж не твоя ли страсть к винограду опустошает неприкосновенные запасы моего подземелья?

— О нет, господин! — Акакий собрался даже замахать руками для пущей убедительности, но тут же спохватился и вновь бережно подпер ладонями спину чуть не опрокинувшегося хозяина. — Нет, нет, я не люблю виноградный сок! Это он все требовал. Сам не больше кошки, а поглощает, как буйвол, даром что божий человек. Ведь ежели, к примеру, подать ему не то, он сразу хвать по лбу.

— Кто он? — удивился динат.

— Я же говорю: божий человек. Седьмой день сидит в твоих покоях. Он утверждает, что ты так велел.

Калокир вскочил на ноги, уставился на слугу и, прожевывая финик, глухо воскликнул:

— Что болтает твой язык? Какого еще проходимца посмел впустить под мою крышу? Кормишь и поишь кого попало в мое отсутствие! Где этот самозванец?

И тут в гулкой, тускло освещенной купальне, наполненной запахами пищи и легкими ароматными испарениями бассейна, раздался негромкий, но отчетливый голос, исходивший от аксамитовых[40] занавесей у входа:

— Я здесь. Успокойся и изгони своего слугу. Мне есть что сказать тебе.

Калокир обернулся на голос, всмотрелся и… тихо опустился на скамейку.

Монах-карлик как ни в чем не бывало присел рядом, облокотился о мраморное изображение рыбы, из раскрытого рта которой била в чашу купальни струйка воды, выждал, пока не стихли шаги Акакия, и сказал, точно каркнул:

— Выплюнь кость.

Калокир послушно выплюнул косточку от финика.

— Рад тебя видеть в своем доме, — произнес он. — Чем обязан твоему посещению? — Все внутри дината заныло от страха. Он вообразил, что эта ищейка из Палатия пронюхала о его причастности к тайному заговору Цимисхия и патриарха против Никифора Фоки.

— А я рад твоему возвращению из Округа Харовоя, — сказал Дроктон, не ответив на вопрос дината. — Что обещал Куря?

— Хочешь фигу? — любезно осклабился динат, пытаясь собраться с мыслями.

— Благодарю, не голоден, — еще любезнее отказался монах. — Так что же Куря? Поведет сабли на Борисфен?

— Я пресвевт василевса, и лишь ему, Божественному, отнесу свои вести. Прости, но мне следует поторопиться, я мечтаю пасть к стопам владыки сегодня.

Дроктон рассмеялся, запрокинув голову так, что куколь едва не слетел с его макушки. Это было более чем странно для монаха.

— О-хо-хо! Полно тебе! Мечтаешь пасть к стопам Фоки! Ха-ха! Ты мечтаешь ему яд подсыпать! Яд, но не добрые вести.

— Как смеешь ты! Как смеешь обо мне… ужасное кощунство… заклевали б тебя…

— Молчи и внемли, — прекратив смех, жестко сказал Дроктон. — Я послан к тебе за сведениями о печенегах, о намерениях их кагана. А тебе и впрямь следует торопиться. Только не в Палатий, а в крепость Адрианополя, где будет ждать тебя наш спаситель Иоанн. Сейчас он в Европе.

— В Адрианополь? Где доказательства твоих слов?

Монах ухмыльнулся и уже мягче добавил к сказанному выше:

— Мне дозволено сообщить тебе, что сыну херсонского стратига будет пожалован очень высокий чин.

— Мне? Боже милостивый!..

— Служи верой благодателю нашему, — изрек Дроктон и с горделивым видом наполнил кубок себе, затем динату. — За диадему Иоанна Цимисхия!

— Ты с нами?! Но это зелье и твой сан… как можно… мое вино мирское, не ровня… — промолвил Калокир.

Дроктон на сей раз придержал куколь, когда запрокидывал голову в новом взрыве смеха. Калокир смотрел, как подрагивает, словно пламя свечи на ветру, язычок во рту карлика, и сам улыбался, ощущая радостное облегчение. А монах, насмеявшись вдоволь, подмигнул, поднимая кубок, сказал:

— Осушим до дна! Согрешим и забудем, ибо грешить грех!

Полчаса спустя, проводив коротышку, счастливый динат распорядился, чтобы слуги приготовили все необходимое для дальней дороги. Он отправил Акакия в еще более долгий путь, в свой кострон, наказав тому перевезти красавицу Марию под надежной охраной из Фессалии в Андрианополь, не снимая с рук и щиколоток непокорной девы стальных цепочек.

С рассветом следующего дня Калокир был уже в седле своего вороного, и уже не томик библейского Нового завета лежал в его походной суме, а объемистая книга о таинствах военного искусства, трактат Маврикия «Стратегикон».

Несколько оторвавшись от свиты и обоза, ехал динат на запад, и за его спиной таял в дымке блистательный Константинополь, столичный город, в который Калокир надеялся вернуться триумфатом. А впереди ждал его другой город — жемчужина Македонии.