– Немедленно возвращайтесь! – приказал Ван де Вельде. – Это ваш последний шанс, Хоп. Предупреждаю: исполните свой долг как мужчина или будете наказаны.

– Вы не понимаете. – Теперь Хоп плакал не таясь. – Я не могу. Вы не представляете себе, что там происходит. Не могу…

– Идите! Ступайте немедленно, или вас ждет такое же обращение.

Хоп медленно пятился, а Ван де Вельде кричал ему вслед:

– Закройте за собой дверь, ничтожный червяк!

Хоп вышел во двор, спотыкаясь, как слепой; глаза его были полны слез. У маленькой двери он остановился и собрался с силами. Потом бросился в дверь и исчез из глаз молчаливых свидетелей происходящего.

В середине дня дверь снова открылась, и во двор вышел Неторопливый Джон. Как всегда, он был одет в темный костюм и черную шляпу. Лицо его было серьезно; неторопливым и размеренным шагом он миновал ворота замка и пошел по садам к резиденции.

Через несколько минут из той же двери выскочил Хоп и побежал к главному зданию. Вскоре он вернулся с врачом Компании, который нес сумку с инструментами. Оба они исчезли за дверью. Много времени спустя врач вышел и что-то сказал Мансееру и его людям, ждавшим у входа.

Сержант отдал честь и вместе со своими людьми спустился вниз. Вернулись они с сэром Фрэнсисом. Он не мог идти без посторонней помощи, а его руки и ноги были в повязках. На ткани уже проступили красные пятна.

– Боже, они его убили, – прошептал Хэл, глядя, как его отца с повисшей головой тащат по двору.

Словно услышав эти слова, сэр Фрэнсис поднял голову и посмотрел на сына. И чистым, звонким голосом произнес:

– Хэл, помни клятву!

– Я люблю тебя, отец! – крикнул в ответ Хэл. Слова его были полны горя, и Барнард стегнул его по спине.

– Возвращайся к работе, ублюдок!

Когда вечером цепочка осужденных спускалась по лестнице мимо камеры отца, Хэл остановился и негромко сказал:

– Молю Бога и всех его святых, чтобы они защитили тебя, отец.

Он услышал, как отец шевельнулся на соломенном тюфяке, потом, спустя долгое время, его голос:

– Спасибо, сын. Пусть Бог даст нам силы выдержать то, что еще предстоит.

Сквозь ставни своей спальни Катинка смотрела, как от замка приближается высокая фигура Неторопливого Джона. У каменной стены у самого начала газонов он исчез из виду, и она поняла, что он отправился прямо к себе домой. Она полдня ждала его возвращения и теперь потеряла терпение. Надев шляпку, она осмотрела свое отражение в зеркале и осталась недовольна. Высвободила локон, тщательно уложила его на плечо, потом улыбнулась своему отражению и вышла через маленькую дверь в задней веранде. И пошла по мощеной тропе под нагими голыми лозами, с которых зимний ветер сорвал последние ржавые листья.

Дом Неторопливого Джона стоял на отшибе, на краю леса. Ни один человек в колонии, каким бы низким ни было его положение, не соглашался жить с ним по соседству. Дойдя до дома, Катинка обнаружила, что дверь открыта, и без всяких колебаний вошла не постучавшись. Единственная комната дома была голой, как жилище отшельника. Пол усеян коровьим навозом, в воздухе застоявшийся запах дыма и холодной золы в открытом очаге. Из мебели были только кровать, один стол и один стул.

Остановившись посреди комнаты, Катинка услышала с заднего двора плеск и пошла на звук.

Неторопливый Джон стоял у желоба с водой. Голый по пояс, он набирал воду из желоба в кожаное ведро и выливал на голову.

Он посмотрел на нее; по его груди и подмышкам текла вода. «У него жесткие плоские мышцы, как у профессионального борца, – подумала она, – или как у римского гладиатора».

– Ты не удивился, увидев меня здесь, – заметила Катинка.

Это не был вопрос: ответ она читала в его взгляде.

– Я ждал вас. Ждал богиню Кали. Никто другой не посмел бы прийти сюда, – ответил он, и Катинка заморгала, услышав необычное обращение.

Она села на низкую каменную стену за насосом и помолчала. Потом спросила:

– Почему ты так назвал меня?

Смерть Зельды каким-то необычным, загадочным образом связала их.

– На Тринкомали, на прекрасном острове Цейлон, близ Слоновьего пруда стоит храм Кали. Когда я жил в этой колонии, я ежедневно ходил в храм. Кали – индуистская богиня смерти и уничтожения. Я поклоняюсь ей.

Она поняла, что он безумен. Это заинтересовало ее и заставило тонкие бесцветные волоски на руках встать дыбом.

Она долго сидела молча и наблюдала, как он завершает туалет. Он обеими руками отжал волосы, потом растер тело куском ткани. Надел рубашку, затем черное пальто, висевшее на вбитом в стену гвозде, и застегнул его до самого горла.

Наконец он взглянул на нее.

– Вы пришли послушать о моей маленькой ласточке.

Она подумала, что с таким сильным мелодичным голосом он должен был стать проповедником или оперным певцом.

– Да, – ответила она. – За этим я и пришла.

Он словно читал ее мысли. Прекрасно зная, чего она хочет, он сразу, без всяких колебаний заговорил. Он рассказал, что делалось сегодня в комнате под арсеналом. Не пропустил ни одной подробности. Он почти пел, и в его устах ужасные действия, которые он описывал, становились благородными и неизбежными, как в греческой трагедии. Он так увлек ее, что она обхватила себя руками и начала медленно раскачиваться, продолжая слушать.

Когда он умолк, она долго сидела с восторженным выражением на милом личике. Наконец чуть вздрогнула и сказала:

– Можешь и дальше называть меня Кали. Но только когда мы наедине. Никто не должен слышать, как ты произносишь это имя.

– Спасибо, богиня.

В его желтых глазах блестело почти набожное рвение, когда он смотрел ей вслед.

У ворот она остановилась и, не оглядываясь, спросила:

– Почему ты называешь его своей маленькой ласточкой?

Неторопливый Джон пожал плечами.

– Потому что с этого дня он навсегда принадлежит мне. Они все принадлежат мне и богине Кали, принадлежат навеки.

При этих словах Катинка почувствовала, как по ее телу прошла медленная дрожь экстаза. Она садами пошла к резиденции. И все время чувствовала на себе его взгляд.

Когда она вернулась в резиденцию, ее ждала Сакина.

– Вы посылали за мной, госпожа.

– Идем со мной, Сакина.

Она отвела девушку в свою туалетную комнату, села на диван перед забранным ставнями окном и жестом приказала Сакине встать перед собой.

– Губернатор Клейнханс часто хвалил твое мастерство целительницы, – сказала Катинка. – Кто тебя научил?

– Моя мать была опытной целительницей. Совсем маленькой я ходила с ней собирать травы и коренья. После ее смерти меня учил дядя.

– А местные растения ты знаешь? Они отличаются от тех, что растут там, где ты родилась?

– Есть те же самые, а другие я изучила здесь сама.

Все это Катинка уже знала от Клейнханса, но ей нравилось слушать напевный голос девушки.

– Сакина, вчера моя кобыла споткнулась и едва не сбросила меня. Я задела ногой за луку седла, и у меня вскочил синяк. Моя кожа очень чувствительна. У тебя есть средство, чтобы излечить меня?

– Да, госпожа.

– Вот здесь. – Катинка откинулась и задрала юбки выше колена. Она медленно и чувственно спустила один белый чулок. – Смотри! – приказала она, и Сакина грациозно опустилась перед ней на шелковый ковер. Ее прикосновения к коже были мягки, словно бабочка садилась на цветок, и Катинка сладострастно вздохнула. – Теперь я чувствую, что у тебя действительно исцеляющие руки.

Сакина не ответила, темные волосы упали ей на глаза и скрыли их выражение.

– Сколько тебе лет? – спросила Катинка.

Пальцы Сакины на мгновение застыли, потом продолжили ощупывать синяк и колено хозяйки.

– Я родилась в год Тигра, – сказала она, – так что в следующий день рождения мне исполнится восемнадцать.

– Ты очень красива, Сакина. Но ты ведь и сама это знаешь, верно?

– Я не чувствую себя красивой, госпожа. Разве раб может чувствовать себя красивым?