В задумчивости Элен поднялась с постели и медленно подошла к окну. Она опять думала о том, что рассказал ей Болт во время ленча. Он хорошо знал Доминика, лучше, чем кто-либо другой, но даже он не мог понять всего, что происходит между его хозяином и Элен. Она скрестила руки на груди и посмотрела в окно.

Решение было принято. Рано или поздно она опять увидит Доминика и тогда поймет сама, был прав Болт или нет.

Элен не покидала свою комнату до вечера. Перед тем, как идти обедать, она приняла ванну и надела длинное платье из черного крепа, которое прекрасно оттеняло ее белоснежную кожу. Платье было очень простого фасона, но его облегающий крой подчеркивал округлость ее форм. Она позволила волосам свободно рассыпаться по плечам и, взглянув на себя в зеркало перед тем, как спуститься в гостиную, осталась весьма довольна своим видом.

Однако через несколько минут войдя туда, она никого увидела, и настроение у нее сразу испортилось. Неужели Доминик опять оставил ее ужинать в компании Болта. Может быть, таким образом, он хочет показать ей, что все случившееся между ними не должно повториться? Она, стояла посередине комнаты, в отчаянии кусая губу, и резко обернулась, услышав звук открывшейся двери. На пороге появился не Болт, как она ожидала, а сам Доминик Лайалл.

В этот вечер на нем была темно-синяя шелковая рубашка, синие брюки и кремовый пиджак. Он окинул Элен взглядом, который девушка восприняла как оскорбление. Не выдержав его взгляда, она опустила глаза.

Но его интерес к Элен быстро угас и, закрыв за собой дверь, Доминик прошел по комнате и остановился у камина. Проходя, он почти коснулся Элен.

– Ради Бога! – с неожиданной резкостью сказал он. – Перестаньте смотреть на меня с таким ужасом в глазах, будто боитесь, что я на вас брошусь!

– Я не… – начала было оправдываться Элен, потом вздохнула. – Как… как вы сегодня чувствуете себя?

– После вашего искусного массажа, вы имеете в виду? – язвительно спросил он.

Элен вспыхнула.

– Не дразните меня.

– Вот как? И что же прикажете мне делать?

– Вы могли бы спросить… о моем здоровье.

Его губы тронула язвительная усмешка.

– Вы так считаете? Но есть ли в том необходимость, когда и так видно, что вы полностью поправились?

– Вы даже не потрудились зайти ко мне и узнать о моем здоровье, когда я болела!

– Вы ждали этого?

Элен опустила голову.

– Это было бы проявлением вежливости.

– Но вы же не могли ожидать от меня вежливости, верно? Насколько я помню, вы считаете меня испорченным, изуродованным – морально и физически.

Элен робко взглянула на него.

– Это… это было в самом начале до того… до того, как я узнала вас.

– Вы не знаете меня, мисс Джеймс.

Элен с мольбой протянула к нему руки.

– Прошу вас. Неужели мы не можем вести себя вежливо по отношению друг к другу?

– Если вы хотите сказать, не можем ли мы разговаривать на отвлеченные темы, то думаю, что можем. О чем бы вы хотели поговорить?

– Вы намеренно искажаете смысл моих слов, – в отчаянии произнесла она.

– Напротив, мисс Джеймс, – возразил он, – я стараюсь правильно передать его.

К счастью, именно этот момент выбрал Болт, чтобы появиться в гостиной с накрытым к ужину подносом, от которого исходил весьма аппетитный запах. Элен ждала, что Доминик как всегда пригласит Болта присоединиться к ним, но на этот раз приглашения не последовало, и было трудно сказать, кого это удивило больше – Элен или самого Болта.

За ужином Доминик усиленно выполнял ее просьбу: он говорил о прочитанных книгах, о политике, о тех местах, где ему приходилось бывать, а сам побуждал Элен рассказывать о ее жизни с отцом и мачехой. Незаметно для себя она рассказала ему то, о чем уже поведала Болту, и выслушала ту оценку, которую Доминик дал ее отцу. Выслушав, Доминика, Элен постепенно стала понимать, что отец глубоко страдал от одиночества после смерти ее матери, и именно желание заглушить боль утраты стало движущей силой его стремления добиться успеха в бизнесе. Без сомнения, Доминик пользовался своим жизненным опытом, чтобы помочь ей понять чувства отца, и Элен была за это признательна. Только об одном она не говорила с Домиником – о своих отношениях с Майклом Фремли. Эта тема была запретной.

Видя, что Доминик настроен достаточно доброжелательно, Элен набралась мужества и сказала:

– Мне кажется, каждому из нас необходимо чье-то непредвзятое мнение со стороны, чтобы понять свои проблемы. Я хочу сказать, что вы, например, были слишком близко вовлечены в те события, поэтому не можете сами объективно взглянуть на трагедию с вашим братом…

Взгляд Доминика сразу же стал мрачным.

– Кто рассказал вам о моем брате? О, не трудитесь отвечать, я могу догадаться. Это, конечно, Болт. Мне следовало бы знать, что он не сможет держать свой язык за зубами!

Элен расстроилась.

– Пожалуйста, не сердитесь на Болта! Это моя вина. Я спрашивала его, а он только отвечал на мои вопросы.

– Он не имел права обсуждать мои дела.

– Мы не обсуждали ваши дела. Болт только изложил мне факты.

Доминик поднялся на ноги, вздрогнув от острой боли, пронзившей его при резком движении. Он постоял секунду, глядя на склоненную голову Элен, потом медленно отошел. Весь его вид говорил о сдерживаемом раздражении. Элен подняла голову и следила за Домиником взглядом. Она встала из-за стола и пересела на диван, умоляюще глядя на него и страстно желая, чтобы его гнев прошел.

– Доминик… – начала Элен, и он обернулся, холодно взглянув на нее. – Доминик, разве так важно, что Болт мне все рассказал? Это случилось очень давно. Почему мы не можем говорить об этом?

Доминик стоял неподвижно, тяжело опираясь на больную ногу.

– Что дает тебе право думать, будто я хочу говорить с тобой на эту тему?

Элен постаралась не обидеться.

– Я… я хочу помочь тебе…

– В самом деле? – Он хромая подошел к дивану, – Каким же образом ты можешь мне помочь?

Элен презирала себя за то чувство беспокойства за Доминика, которое возникло у нее при его приближении.

– Тем, что помогу тебе увидеть события в их реальном свете. Я хочу доказать тебе, что люди могут быть милосердными, в чем ты, кажется, сомневаешься. Тебе надо научиться вновь, жить нормальной жизнью…

– А если я предпочитаю тот образ жизни, который я веду сейчас? Если у меня больше нет желания жить в том мире, о котором ты говоришь?

– Как ты можешь быть так уверен? Ты же еще не пытался жить в этом мире. Мне кажется, ты просто боишься.

Она произнесла эти слова очень, тихо, почти про себя, и оказалась совершенно неготовой к той реакции, которую они вызвали. В мгновение ока Доминик оказался рядом и, захватив рукой прядь ее волос, заставил Элен поднять голову.

– Что ты знаешь об этом? – в гневе спросил он. – Ты говоришь об объективности, о понимании… А знаешь ли ты, что значит лежать месяцами на больничной койке, находясь между жизнью и смертью, и жалеть о том, почему не тебя настигла смерть? Можешь ты быть объективной в этом случае? Можешь ты понять ту силу, которая уничтожает одного человека, а другого делает инвалидом на всю жизнь…

– Но ты мог… сделать операцию, – еле слышно возразила она, испытывая сильную боль, когда он держал ее за волосы.

– Я хочу помнить о случившемся, – тихо сказал он. – К тому же, мне противна мысль о каких-то искусственных штучках внутри меня. Мои кости исковерканы, но они мои, и не надо никакой замены.

– Доминик, ты делаешь мне больно…

– Да? А где же при этом твоя объективность? – зло бросил он, и Элен с недоумением и обидой взглянула на него.

– Ты же сделал это ненамеренно, – почти прошептала она. Выражение лица Доминика неожиданно смягчилось. Он пробормотал что-то невразумительное и опустился на диван рядом с ней. Доминик взял руки Элен в свои и поднес ее ладони, к губам.

– Боже правый, – глухо пробормотал он, – не смотри на меня так. Я не хотел делать тебе больно. Но я не смог сдержаться.