— Но я читала в книжке, что у вас на острове есть люди, которые живут очень, очень долго, которые… вообще не умирают.
— Да, есть, — равнодушно согласился он.
— И в вашем городе бессмертные люди есть? Вы случайно ни с кем из них не знакомы?
Он проверил крючок.
— Нет, не знаком, — сказал он. — Был тут один новый — давно, еще во времена моего деда, — но уплыл на Большую Землю. Вообще-то, это женщина была. И, по-моему, есть еще одна такая, в деревне, — он мотнул головой в сторону центральной части острова. — Мать ее однажды видела.
— А вам бы хотелось прожить долго-долго?
— Еще бы! — воскликнул он с предельным энтузиазмом, на какой способен уроженец Йенди. — Сами понимаете!
— Но бессмертным вам все-таки быть не хочется, раз вы носите эту противомоскитную сетку, верно?
Он кивнул. Он явно не видел тут проблемы, достойной обсуждения. Ну да, он ловил рыбу в сетчатых перчатках и окружающий мир видел сквозь сетчатую накидку, но ведь такова жизнь.
Хозяин магазина объяснил мне, что до той деревни примерно день ходу пешком, и показал тропу, ведущую туда. Моя сумрачная хозяйка упаковала мне провизию на дорогу, и на следующее утро я вышла в путь, сопровождаемая небольшим, но упорным хороводом мушек. Прогулка получилась скучной, монотонной. Идти пришлось по низкой болотистой местности, но солнце приятно пригревало, да и мухи вроде бы от меня отстали. Я на удивление быстро добралась до деревни, даже не успев проголодаться и съесть свои припасы. Островитяне, должно быть, ходят очень медленно и крайне редко, решила я. Но деревня явно была та самая, которую я искала, потому что все говорили мне только об одной деревне. Но и у деревни опять же не было названия.
Деревушка была маленькая, бедная и печальная: шесть-семь деревянных лачуг, больше всего похожих на русские избушки, но на сваях, спасавших от болотной сырости. Домашняя птица, что-то вроде фазанов грязно-коричневого цвета, бродила повсюду, издавая тихое гортанное курлыканье. Двое ребятишек тут же убежали и спрятались, стоило мне подойти поближе.
А возле деревенского колодца я увидела в точности такое же существо, какое описывал Постванд: безногое, бесполое, с лицом, практически лишенным черт, с невидящими глазами и похожей на горелую хлебную корку кожей. Но волосы у существа действительно были густые и длинные, но совершенно седые, ужасно грязные и спутанные.
Я остолбенела.
Из той лачуги, куда скрылись ребятишки, вышла женщина, спустилась по шатким ступенькам крыльца и направилась прямо ко мне. Она указала на мой трансломат, и я машинально протянула ей его. Обращаться с ним она явно умела.
— Ты пришла, чтобы увидеть Бессмертного? — спросила она.
Я молча кивнула.
— Два пятьдесят.
Я протянула ей требуемое количество радло.
— Иди сюда, — сказала она. Одета она была бедно и не слишком чисто, но выглядела довольно приятно: миловидная женщина лет тридцати пяти с необычной для здешних жителей решительностью движений и живостью речи.
Она повела меня прямо к колодцу и остановилась перед существом, сидевшим на складном рыбацком стульчике. Я просто глаз не могла поднять — мне страшно было смотреть на это лицо и на чудовищно изуродованные руки. Собственно, второй руки и не было: была короткая культя с черной запекшейся коркой на конце. Я отвернулась.
— Перед тобой Бессмертный нашей деревни, — уверенным, хорошо поставленным голосом завзятого экскурсовода сообщила мне женщина. — Он (вообще-то, женщина употребила местоимение «оно», но я не решаюсь использовать его в применении к человеку) живет с нами уже много столетий. Более тысячи лет он принадлежал семейству Ройя. И мы с гордостью выполняем свою обязанность ухаживать за Бессмертным. Это большая честь для нас! Часы его кормежки — шесть утра и шесть вечера. Он питается молоком и ячменным отваром. Аппетит у него хороший, здоровье тоже хорошее, он ничем не болен, и удребы у него нет, а ноги он потерял еще тысячу лет назад, когда на острове случилось землетрясение. Он также серьезно пострадал от пожара и прочих несчастий, прежде чем семья Ройя взяла его под свое крыло и стала о нем заботиться. Наше семейное предание гласит, что этот Бессмертный некогда был красивым молодым человеком и в течение многих жизненных сроков обычного смертного добывал себе хлеб насущный, охотясь на болотах. Говорят, так продолжалось две или даже три тысячи лет. Бессмертный не может ни видеть тебя, ни слышать, но с радостью и благодарностью примет твои молитвы за его благополучие и любые подношения, способные его поддержать, поскольку он полностью зависит от семьи Ройя, достаток которой не так уж велик. Спасибо большое. А теперь я с готовностью отвечу на твои вопросы.
И я с трудом выдавила из себя:
— Значит, он не может умереть?
Женщина покачала головой. Лицо ее оставалось совершенно бесстрастным; не то чтобы бесчувственным, но замкнутым, так что прочесть по нему ничего было нельзя.
— Ты не носишь предохранительный костюм, — сказала вдруг я, внезапно осознав это, — и дети твои тоже. Неужели вы…
Она снова покачала головой и сказала спокойно:
— Уж больно хлопотно. Дети постоянно рвут сетку. Да у нас и мух-то не очень много. А тут всего одна и есть.
И правда, мухи, казалось, остались где-то позади, в городе и обильно унавоженных полях близ него.
— Ты хочешь сказать, что у вас в данное время всего один Бессмертный?
— Ох, нет, — возразила она. — Бессмертных тут полно. В земле. Некоторые люди их находят. И берут в качестве сувениров. Но те действительно очень старые. Наш-то молодой совсем. — Она посмотрела на Бессмертного усталым и одновременно ласковым взглядом собственницы; так мать смотрит на одного из своих сорванцов, не обещающего в будущем ничего особенного.
— Значит, алмазы… — я даже поперхнулась от ужаса, — алмазы и есть Бессмертные?
Она кивнула.
— Но для этого должно действительно очень много времени пройти, — сказала она и посмотрела куда-то вдаль, за болотистую равнину, что окружала деревню. Потом снова взглянула на меня. — В прошлом году один человек приходил с Большой Земли, ученый. Он сказал, что нам следует похоронить нашего Бессмертного. Чтобы он мог превратиться в алмаз. Представляешь? А потом он прибавил еще, что для такого превращения нужны тысячи лет. И все это время Бессмертный будет находиться в земле, будет голодать и страдать от жажды, и никто не станет о нем заботиться. Неправильно это — хоронить человека заживо! Долг нашей семьи — заботиться о Бессмертном. Тогда туристам он будет уже не интересен.
Теперь кивнула я, хотя этика подобной ситуации была выше моего понимания. Но я предпочла согласиться с нею.
— Хочешь покормить его? — спросила она и улыбнулась: видимо, что-то во мне ей очень понравилось.
— Нет, — сказала я, и, должна признаться, слезы так и брызнули у меня из глаз.
Она подошла ближе, ласково потрепала меня по плечу и сказала:
— Да, конечно, это очень, очень печально. — Она снова улыбнулась и прибавила: — Но детям нравится его кормить. Да и деньги у нас не лишние.
— Спасибо тебе за доброту, — сказала я, вытирая глаза, и протянула ей еще пять радло, которые она с благодарностью приняла. А я повернулась и пошла назад через болотистую равнину к городу, где еще четыре дня ждала потом, когда придет второй пароходик-близнец. Наконец он пришел, и тот милый молодой человек отвез меня на рейд на своей лодке, и я покинула остров Бессмертных, а вскоре — и сам мир Йенди.
Мы — одна из форм жизни, в основе которой различные соединения углерода; во всяком случае, так утверждают ученые. Но каким образом человеческая плоть может превращаться в алмаз, я понять не могу, если только тут не замешан какой-то божественный фактор или результат истинного бесконечного страдания.
Возможно, «алмаз» — это всего лишь слово, которым жители мира Йенди называют эти комки, эти останки Бессмертных? Некий эвфемизм?
Я не уверена, что поняла, когда та женщина в деревне сказала: «А тут всего одна и есть». Она ведь в этот момент говорила не о Бессмертных, а о мухах и о том, почему не бережет от них ни себя, ни своих детей, почему считает, что риск столь ничтожен, что и тревожиться не стоит. Возможно, она имела в виду, что среди той тучи мух, что царят на этом болотистом острове, есть только одна-единственная муха, Муха Бессмертия, укус которой заражает жертву вечной жизнью?
