Она летела в Денвер на свадьбу к младшей сестре. На обратном пути, из Денвера в Чикаго, она опоздала на пересадку и, ожидая нужного рейса, целую неделю провела в мире Чум и с тех пор не раз еще туда возвращалась. Сита работает в рекламном агентстве, что связано с большим количеством перелетов, и теперь на языке чумвот она говорит, почти как аборигенка.

Сита научила и нескольких своих друзей — к счастью, я тоже оказалась в их числе — путешествовать по иным мирам. И в итоге ее метод постепенно обрел известную популярность и вышел за пределы Цинциннати. Впрочем, многие, возможно, и сами сумели открыть для себя этот метод, ибо, как оказалось, немало людей пользуются им как бы не вполне сознательно. Вы и сами наверняка то и дело встречались с такими людьми в самых разных местах.

Посещая мир Азону, я, например, познакомилась с одним канденсианцем — а Канденсианский мир очень похож на наш, поскольку большую его часть составляет город Торонто, — и этот человек рассказал мне, что если он желает попасть в иной мир, то ему достаточно съесть две пикули с укропом, затянуть потуже пояс, сесть на жесткий стул с прямой спинкой, стараясь ее не касаться, и в течение десяти минут делать не более десяти вдохов-выдохов в минуту. Это удивительно просто по сравнению с нашей технологией. Мы (я имею в виду тех, кто постоянно живет в моем мире), похоже, не способны перемещаться в иные миры ниоткуда, кроме аэропорта. Причем, желательно, во время пересадки.

АПИМ давно установило, что отличным катализатором подобных перемещений является специфическая комбинация напряженного отчаяния, несварения желудка и скуки. Однако жителям большей части иных миров совсем не требуется терпеть аналогичные неудобства.

Приведенные ниже рассказы о других мирах переданы мне моими друзьями или написаны мною лично на основе заметок, которые я старательно заносила в записную книжку во время разнообразных экскурсий, посещений библиотек и т. п… Возможно, эти истории или, точнее, отчеты соблазнят кого-то из читателей, и он или она тоже попробуют совершить подобное путешествие. Ну, а если не соблазнят, то хотя бы помогут им скоротать в аэропорту несколько скучных, томительных часов ожидания.

Я всегда заранее предполагаю, что если люди внешне на меня не похожи, то они и вообще не такие, как я, — вполне разумное предположение, по-моему. Однако меня всегда ставит в тупик то обстоятельство, что люди, внешне абсолютно такие же, как я, оказываются ничуть на меня не похожими.

Народ хеннебет внешне удивительно схож с нами. То есть у них примерно такой же рост, такие же пальцы на руках и ногах, такие же уши и все остальное, что мы, в первую очередь, проверяем у новорожденного; они такие же бледнокожие и темноволосые; глаза у них карие или зеленоватые, часто близорукие; фигуры коренастые и довольно плотные, да и осанкой они, как и мы, тоже похвастаться не могут. Их молодежь обладает ясным умом и весьма активна, старики задумчивы и забывчивы. Это не склонный к авантюрам застенчивый народ; они обожают любоваться пейзажами и явно сторонятся чужаков; они моногамны, трудолюбивы, несколько склонны к нарушениям в работе пищеварительной системы и чрезвычайно привязаны к дому.

Когда я впервые оказалась в мире Хеннебет, я сразу же почувствовала себя, что называется, в своей тарелке — возможно потому, что выглядела так же, как они, да и поведением своим отчасти была похожа на них; во всяком случае, аборигены не проявили ни малейшего желания от меня сбежать. Я неделю прожила в одной из гостиниц, принадлежащих АПИМу (Агентству путешествий в иные миры), которое успешно функционировало здесь уже в течение нескольких местных кальп. АПИМ владеет множеством небольших гостиниц и роскошных отелей во многих популярных у туристов мирах, стараясь, впрочем, защищать от вторжения непрошеных гостей наиболее уязвимые территории. Затем я решила переехать в дом к одной вдове, содержавшей всю семью тем, что сдает комнаты с пансионом. Среди ее постояльцев все были местными, кроме меня. Сама вдова, двое ее детей-подростков и мы, четверо ее постояльцев — трое местных и я, — вместе завтракали и обедали; таким образом, я оказалась как бы членом чего-то, весьма напоминавшего семью. Все это были, безусловно, люди очень хорошие и добрые, а миссис Наннатула еще и превосходно готовила.

Язык хеннебет исключительно труден, и я с огромным трудом пробивалась сквозь его дебри, используя трансломат, которым всегда снабжает своих клиентов Агентство. Вскоре у меня даже появилось ощущение, что я начинаю понемногу понимать своих хозяев. Нельзя сказать, чтобы они испытывали ко мне какое-то недоверие; их замкнутость и застенчивость главным образом служили им средством защиты, так сказать, личного пространства. Когда они поняли, что я в их личную жизнь вторгаться не собираюсь, от их былой скованности не осталось и следа; да и я почувствовала себя в их обществе куда лучше и старалась по возможности быть для них полезной. Как только мне удалось убедить миссис Наннатулу, что я действительно хочу помогать ей на кухне, она, как выяснилось потом, была просто счастлива: ей давно хотелось заполучить себе ученицу. А вот мистеру Баттанеле требовался хотя бы один слушатель, и я с удовольствием слушала его рассуждения о политике (мир Хеннебет представляет собой социалистическую демократию, и управляют в нем различные комитеты — пожалуй, не слишком успешно, зато без каких бы то ни было катастрофических последствий). У нас также вполне успешно происходил обмен неформальной лексикой с детьми миссис Наннатулы, Теннго и Аннупом, очень милыми подростками. Теннго хотела стать биологом, а ее брат явно имел способности к языкам. Мой трансломат служил мне верой и правдой, но, признаюсь, язык хеннебет я выучила в основном благодаря урокам английского, которые давала Аннупу.

С Теннго и Аннупом я никогда не чувствовала неловкости, хотя это ощущение довольно часто возникало у меня во время разговоров со взрослыми людьми: мне начинало казаться, что я совершенно не понимаю, о чем они говорят, что между нами вдруг возникла огромная пропасть, некий бесконечный разрыв в континууме восприятия. Сперва я винила в этом свое плохое знание языка хеннебет, но оказалось, что все далеко не так просто. В нашем взаимопонимании действительно возникали некие провалы, и мои друзья хеннебет вдруг оказывались по одну сторону пропасти, а я — по другую, и докричаться друг до друга не было ни малейшей возможности. Особенно часто это случалось во время моих бесед со старой миссис Таттавой. Начинали-то мы замечательно. Болтали о погоде, о новостях, о ее новой вышивке, и вдруг ни с того ни с сего, прямо посреди самой обычной фразы, возникал непреодолимый языковый барьер.

— Я считаю, что стебельчатый шов отлично подходит для рисунков необычной формы, — говорила она, например, — но до чего же трудно оказалось изобразить целое здание с помощью таких вот маленьких «стебельков»! Я уж думала, мы никогда его не закончим!

— Что же это было за здание? — на всякий случай спрашивала я.

— Хали тьютив, — отвечала она, аккуратно вытягивая нитку.

Я слова «тьютив» никогда прежде не слышала. Мой трансломат перевел его как «святилище, святыня», но для слова «хали» он вообще никакого значения подобрать не смог. Я пошла в библиотеку и поискала его в «Энциклопедии мира Хеннебет». «Хали, — говорилось там, — это некий обряд, существовавший у населения полуострова Эббо примерно тысячу лет назад; данный обряд сопровождался также ритуальным танцем «халихали». В общем, я мало что поняла.

В другой раз миссис Таттава стояла на средней ступеньке лестницы, когда я проходила мимо. Я поздоровалась, и она восхищенно воскликнула:

— Вы только представьте себе, как их много!

— Много чего? — осторожно спросила я.

— Шагов! — улыбнулась она. — Один за другим, один за другим. Ах, какой танец! Ах, какой долгий прекрасный танец!

После нескольких подобных случаев я напрямик спросила миссис Наннатулу, нет ли у миссис Таттавы проблем с памятью. Миссис Наннатула, рубившая на доске зелень для тунум поа, засмеялась и сказала: