Вторая печаль одолела его вчера. Позвонил прямо из зоопарка старый друг-броненосник, попросил срочно приехать и уже в зоопарке, укрывшись за спинкой любимого обоими дедами белоспинного самца-гориллы, поведал Корягину невообразимую историю. Попал в нее он сам по вине давно покойных своих приемных родителей, не сумевших должным образом утаить настоящее происхождение воспитанника. Сидел друг Корягина не за происхождение, а за попытку отколоть Красноярский край — там он жил в те годы — от СССР, и тогдашние спецы до его настоящей фамилии не добрались. А вот нынешние оказались не в пример квалифицированнее. И друг открыл деду тайну своей жизни, которую весь век таил и полагал, что унесет прямо из зоопарка в могилу. Ан нет.
Оказалось, что лагерный друг-броненосник, которого дед Эдуард добрых четыре года кормил больничными кочерыжками, Юрий-то действительно Юрий, но не Александрович, как всегда считалось, а Арсеньевич, и не Щенков, а, как ни странно, Свиблов. В 1918 году, когда пьяная толпа громила под Брянском усадьбу, где прятались от столичных событий всемогущий Арсений Силич и преждевременно одряхлевший на монтекарловской и тысяча девятьсот пятой почве Сила Димитриевич со своей семьей и приживалами, — в ту самую ночь красноармеец Саша Щенков втихую дезертировал. Мальчик он был смышленый и понял, что кто уж очень смело в бой пойдет за власть Советов, тот очень быстро так же и умрет весь, как один, в борьбе за это бесплодное начинание. Намереваясь впоследствии, когда эта самая власть кончится, обеспечить свое будущее, прихватил Саша с собой последнего отпрыска свибловской ветви. Маленький Юра прижился в сибирской деревне, знал свою фамилию и помалкивал, полагая, что со Свибловыми на белом свете все кончено. Но вот недавно узнал он, что не все с ними кончено, ибо в те же зимние дни восемнадцатого года двоюродный брат его родного деда Силы, Андрей Григорьевич Свиблов, спас, а потом еще десять лет воспитывал отца нынешнего, то есть будущего, конечно, императора, Федора Михайловича Романова. Узнал об этом Юрий Арсеньевич от тех, которые его теперь вызвали, сообщили, что все всё давно знают, кулаком по столу стукнули и… посулили золотые горы. Юрий Арсеньевич, которому стукнуло уже семьдесят два, рассказал обо всем этом Корягину, скрутил козью ножку и залился горькими слезами, а белоспинный самец гориллы, чуя беду, грозно зарычал у себя в клетке, еще более грозно бухнул себя кулаком в грудь и стал яростно зевать на деда Эдю, выражая тем самым высшую угрозу. Но дед Эдуард был все же на два года старше Юры, он в их союзе всегда главным был, он дождался, что верный друг выплачется, потом потрепал его по колену и постарался убедить в том, что ведь могли же предложить и нечто гораздо более худшее, нежели золотые горы. К примеру, в прежние времена вызывали и вообще ничего не предлагали, а сразу давали. А тебе, галоша старая, даже время подумать обеспечили, вот ведь сидим с тобой тут на свободе и закусываем, — или же, извини, тебя горилла белоспинная, этот твой самый Роберт Фрост в ту же организацию защищать ходил и зевал на всех? Друг разрыдался пуще прежнего. Пришлось дать по шее. Щенков, успокоившись, поверил, что бравый мужик в штатском, этот самый Дмитрий Владимирович, с которым довелось насчет золотых гор болтать, ничего не имел в виду, кроме того, о чем говорил. А раз так — пусть слушает условия. Нужно ему, чтобы Щенков немедленно стал Свибловым? Так пусть примет во внимание, что перед ним не кто-то, а заслуженный работник зоопарка, знатный броненосовод, человек известный, графский титул и родовые поместья дать кому хочешь можно, а репутация? Дорого стоит она, репутация эта! Так что давай, друг хороший, реветь перестань, ясно объясни, чего он тебе предложил. «А я ему — оставьте меня при броненосцах…» — «А он тебе?» — «А он мне — Свиблово, мол, район хороший, другие поместья тоже вернем, а впоследствии башню кремлевскую вашего имени тоже выделим, сейчас, мол, это очень важно, чтобы вы все добро назад приняли, оно у нас просто на сохранении было. Намекает, мол, какая-то сверхважная персона ставит условием, чтобы Свибловым все вернули, не то она, персона, что-то там натворит, не то на что-то не согласится, я не понял. А Свибловых нету никого, ни настоящих, ни косвенных, даже за границей никого, они землю любили, тут их всех в нее и положили. Я, мол, один Свиблов. А какой я Свиблов?» — старик разрыдался пуще прежнего. «Не Свиблов, не Свиблов, успокоил его дед Эдуард, — ты дурак старый». «Вот я и говорю, — хлюпая носом, ответил броненосник, — не Свиблов. А он мне настоятельно: размышляйте, мол, дня три, а дальше — уж не знаем, что и предпринимать, если не согласитесь, предпримем что-нибудь. И выписывает мне пропуск наружу. Ну, я сразу к тебе…» — «А я что?..» — «Я решил — не буду графом, если ты не будешь хотя бы князем. Вон, у нас даже слон еще и „Боже, царя храни“ петь пытается, а вовсе не только матерится, как в газетах пишут, а майны, то бишь индийские скворцы, вовсе Пуришкевича декламируют…» — «Юра, а ты не?..» Щенков неожиданно обиделся. Из дальнейшей беседы стало ясно, что старый броненосник совсем рехнулся и скорей погибнет, чем примет титул без того, чтобы и дед Эдуард тоже титул получил.
Дед поразмышлял надо всем этим вечерок, умножил два на два в связи с тем, что теперь одни только пни в лесу не знают про то, что в России скоро царь будет, посоветовался с попугаем Пушишей, большим специалистом по вопросам Реконструкции, все для себя решил — и взял младшего зятя за вымя. Вымя нынче у Аракеляна слабое было, он занимался одной только кулинарией, прочее его не касалось, да и какие могут быть секреты от семейного начальства, — и, не долго думая, выпалил он деду и адрес в Староконюшенном, и пароль для входа, мол, сходите туда, Эдуард Феликсович, да выясните сами. Дед понял, что без его личного вмешательства Реконструкция, глядишь, расклеится, а он против нее ничего не имел, лишь бы Юра Щенков рыдать перестал и попугаи все здоровы были с внуками вместе. И решился пойти к Романову сам, понятия не имея, чего он может там добиться. Разве что титула?.. Зачем он на старости лет? Вон, Игорь получил. Что толку? Ромео еще больше получил. Что толку? Яиц различать не умеет, тоже мне… Свернув в Хрущевский переулок, он зябко повел плечами, давно не вспоминал, что в Москве такие названия с восемнадцатого века есть, однако же были в России дворяне! Вдруг уперся дед взглядом в неприметную вывеску: «Посольство Великого Герцогства Люксембургского». Как можно забыть этот дом! Прежний посол вот уже седьмой год как угнан террористами и не найден! Так что вот: ежели хочет император с ним, Эдуардом Корягиным, иметь дело, пусть вызволит этого очаровательного человека! А тогда добро, приму любой титул, Щенкова уломаю, еще и попугая подарю!
— Доктор медицинских наук… — начал было швейцар по второму разу, полагая, что старик замешкался, но тот уже стоял на пороге, обводя глазами, по сути дела, свою собственную семью с небольшими дополнениями, старшего зятя, старшую дочь и с ними… Господи прости, вылитого императора Павла Первого, только сильно помолодевшего. Ну ладно, Свибловых там прочхали, но как человека с такой внешностью, да еще Романова, прочхали! Впрочем, кажется, он не прятался. Ну, тогда, конечно, и должны были прочхать.
Павел стоял, понятия не имея, кого это еще принесло. Незаменимый Сухоплещенко молчал, положение опять спасла Елена.
— Павлик, это мой папа.
— Очень приятно, — сказал Павел, с достоинством пожимая руку старика. Перед отцом такой милой женщины нечего было становиться в ледяную позу.
— Я по делу, Павел Федорович, — сказал Эдуард Феликсович, опускаясь в уступленное дочерью кресло под латанией, — неувязка с другом моим, с Юрием Свибловым.
Павел поперхнулся.
— Да, с Юрой Свибловым, это мой друг по давним временам. Мы с ним вместе… э-э… служили. Под Воркутой, знаете ли. Тут кто-то из ваших, некто Дмитрий Владимирович, кажется…
Елена и Георгий переглянулись.
— Да, Дмитрий Владимирович… Мучил его, чтобы тот принял на себя станцию метро Свиблово. Ну, а человек он и робкий и ветхий, и я пришел поговорить вместо него.
