— Американский… — Бухтеев все скреб подбородок, и вдруг глаза его вспыхнули живыми искорками, — а ты сумеешь водить американский?
Сухоплещенко только сплюнул, едва не попав на сапог Бухтеева.
— Ну, есть. Есть. Под колпаком, но за полчаса расконсервируем. Во Вьетнаме взяли. Только не «Белл». Ничего?
— А что не «Белл»?
— Как его… «Сикорский — си — эйч — пятьдесят три — и - супер сталлион», вот что есть!
— Так он же военно-морской, какого черта он здесь у тебя?
Глаза Бухтеева превратились в маленькие прожекторы.
— А когда хорошую вещь никто себе не берет, я соглашаюсь, пусть постоит на консервации. Что он с двумя винтами, — собственно, с одним, второй сам знаешь, на хвосте, — ничего?
— А мне не хвост. Мне захваты.
— Это мы за полчаса… Словом, годится?
Сухоплещенко опять сплюнул, но в сторону.
Полковника проводили к «Сикорскому», который стоял отнюдь не под колпаком, если только так не называлось открытое небо. Похоже, что какой-то пробный полет на вертолете был недавно совершен, брезента на машине было очень мало. Покуда его снимали, Сухоплещенко размышлял и курил. А размышлял он обо многом.
Какого лешего Бухтеев лепит «чернуху» насчет Вьетнама — война когда кончилась, а вертолет-то новый совсем?
Что, если маршал, вопреки ожиданиям, не принял сегодня снотворного и проснется раньше, чем нужно?
Что, если у маршала есть какой-то неучтенный канал связи с внешним миром?
Что, если от удара люк не заклинит навеки?
Что, если работа над капителью колонны не окончена?
Что, если?..
Мало ли таких «если» — кончая таким, к примеру, — а что, если маршал вообще решил не ложиться, танк окажется пустым, завтра же попадет во всесоюзный розыск. Но ничего этого вообще-то не должно было приключиться, а откуда у Бухтеева «Сикорский» — какое ему дело. Сухоплещенко вообще все делал хорошо. Он хорошо водил вертолет. Он так же хорошо варил кофе и делал бутерброды для одного начальника и хорошо разливал символический коньяк по рюмкам для второго. Так же хорошо он обслуживал разведку могучей североамериканской державы, поставляя ей липовые данные, и еще он отлично обслуживал разведку великой южноамериканской державы, бесперебойно поставляя ей данные совершенно подлинные, ибо знал, что с ним будет за втиранье шаров, вообще умел делать много нужного и еще больше ненужного. Утешался он тем, что французскому королю Людовику ХIII вот взбрело же на ум освоить и профессию парикмахера, и профессию плотника, и шпиговал король профессионально, и многое другое умел делать. Но король учился всему этому от нечего делать, а подполковник — в процессе нелегкой борьбы за существование. В эту беззвездную ночь, в этот свой звездный час Сухоплещенко, наконец, нашел применение своему давно уже бесполезному умению водить вертолет. План был строго и точно продуман, но кто его знает, какие могут быть накладки, вот столкнулся же канадский искусственный спутник-героиновоз «Алуэтт» с дириозавром, и поэтому требовалось сейчас максимальное напряжение физических и духовных сил. Мощный «Сикорский», ровно и очень тихо рокоча винтами, шел на минимальной высоте прямо на истринскую дачу маршала Ивистала Дуликова. На благоразумном расстоянии подполковник вызвал по рации автомат-ответчик из охраны дачи и отключил его заблаговременно раздобытым кодом, тем самым избавившись как минимум от перспективы получить прямой зенитно-ракетный удар. Не кривя душой, подполковник воспользовался кодом, потому что находился при исполнении служебных обязанностей — он исполнял обязанности главы плана новейшей монументальной пропаганды. Даже более того, он этот план впрямую и осуществлял, ибо предстояло провести собственноручную установку памятника, чей архитектурный и скульптурный проект был выполнен под руководством генерал-полковника Г. Д. Шелковникова, — памятника Неизвестному Танку. Колонна высотой в 101 метр на 101 километре Минского шоссе была воздвигнута еще под щебет июньских соловьев, и для успешного открытия этого памятника следовало найти и установить на колонну сам Неизвестный Танк, а эту обязанность Сухоплещенко с гордостью возложил на себя.
На размышления времени уже не было, вертолет шел непосредственно над лесопарком. В отблеске инфракрасного прожектора мелькнула среди древесных крон незримая при дневном свете, стершаяся надпись: «Л.Радищев». «Стало быть, не такой уж Неизвестный», — холодно подумал Сухоплещенко, хищно, будто когти, распуская все шесть зажимов. Сердце-вещун говорило пилоту, что дичь в капкане и дрыхнет, как пшеницу продамши. Сухоплещенко щелкнул зажимами и принял дополнительные меры: словно опутывая прыгалками ноги недогадливой девочки, он выпустил и подвел под гусеницы танка два металлических троса, затем, не теряя ни секунды, рывком бросил вертолет в воздух. Вертолет, будто кондор, закогтивший бизона и несущий его в горное логово, взмыл над лесопарком и лег на северо-западный курс. Кажется, в самом танке не произошло ничего знаменательного. Откуда было знать подполковнику, что как раз при этом рывке песочные часы сорвались со своей подставки и перевернулись на полу так, что порошкообразный Фадей начал в них свое посмертное путешествие сверху вниз? Подполковник, до крови прикусив губу, чувствовал во рту соленый вкус. Но это неважно — лишь бы и маршалу тоже было солоно. И, кажется, скоро будет. Дал бы Бог.
Бог, кажется, давал. По крайней мере, никаких звуков снизу, кроме улавливаемого сверхтонким сухоплещенковским слухом трения канатов о мертвые гусеницы, не доносилось. «Сикорский» летел все еще на очень маленькой высоте, опасаясь зенитных батарей, при которых, не ровен час, могли оказаться догадливые люди. Ну, не такие догадливые, конечно, чтобы постигнуть, как через леса, через даже моря, вертолет несет живого маршала к месту вечного упокоения, — но, скажем, кто-то мог бы потребовать приземления для объяснений, что в нынешнем положении было бы равносильно провалу. Если б рискнуть, поднять вертолет метров на пятьсот, пожалуй, можно бы увидеть первые утренние лучи, но, как ни хотелось увидеть их подполковнику, еще больше хотелось ему, чтобы этого рассвета никогда не увидел тупой и жадный конкурент в области коллекционирования дорогостоящего антиквариата. Кстати, еще и конкурент императору Павлу Второму в смысле занятия престола. Туда же, с кувшинным рылом. Сам Сухоплещенко в императоры не хотел, он с гордостью считал самого себя тоже кувшинным рылом, а чем еще может считать себя сын директора сберкассы из Хохломы? Очень даже кувшинное, за такие кувшины долларами платят. Он всю жизнь предпочитал летать пониже и потише, дабы иметь возможность жить пошире и рисковать желательно за чужой счет. Сегодня, однако, рисковать приходилось за свой счет, но имелась надежда, что в будущем император Павел Второй этот счет оплатит, — после того, как должным образом оценит роль Сухоплещенко в деле Реконструкции. Все же царь настоящий дворянин, не почепского крапивного семени.
Преодолев довольно сложный маршрут менее чем за два часа, Сухоплещенко медленно стал готовить последнюю, завершающую операцию: установку танка на колонну с возможно более полным заклиниванием люка. Для этого надлежало не просто поставить танк на место, а сбросить его с высоты в пять-шесть метров. Сухоплещенко загодя дал задание коллеге по масонской ложе, тому, который присматривал за отделывавшими стооднометровую колонну — чтоб арматуры не жалели, а то еще обломится. Маршалу, конечно, и тогда каюк, но каюк неправильный. Танк тогда расколется, голову тогда снимут свои же за дурную работу. Но имелась и самая скверная возможность — это шанс расколоть колонну. Тогда сухоплещенковская голова могла бы тоже быть пополам расколота за порчу пьедестала, причем лично Шелковниковым, который очень ревностно относился к предстоящей государственной премии по архитектуре. Ну, и оставалась проклятая возможность незаклинивания.
«Сикорский» завис над пьедесталом, выдернул тросы и рывком открыл зажимы. Многострадальный «Лука Радищев» полетел вниз. К счастью, танк встал правильно, точно в середину площадки, — в этом случае, как проверил подполковник, танк с земли вообще не был виден, что соответствовало первоначальному архитектурному замыслу как нельзя лучше. И люк несомненно заклинило. Бог дал! Но, уже набирая высоту, подполковник глянул на завершенный памятник и похолодел: танк стоял, уставившись пушкой на Москву. Все-таки недосмотр, но небольшой; подполковник быстро успокоился, заметят не скоро, для этого глядеть надо сверху, а на свое детище Шелковников никому смотреть сверху, свысока то есть, не позволит, это ж ясно. Сухоплещенко кинул последний взгляд на мертвую пушку танка и повел вертолет прямо на восток, на занявшийся рассвет, на Троицк.
