Митрохин подтвердил, что они с отцом, приходя на Бабье озеро, где был сейд, добавили не одну пару ветвистых рогов в большую кучу на скале и тоже привязывали цветные лоскутки от рубашек к стоящей неподалеку старой, засохшей лиственнице.
— А мне Макарыч говорил, что сейд был еще на Горелом озере, — добавил к рассказам Митрохина второй пастух, молчавший до того у окна.
— Это который тебе Макарыч говорил? — спросил у него дед Филя. — Не Заборщиков ли? Он в наши места, бывало, ходил…
— Он самый, — подтвердил пастух и перевернулся на живот. — Да только какой же там сейд? Я и у лопарей спрашивал — не помнят они…
— А может, не сказали тебе, Гаврилыч, не захотели? — предположил Митрохин и, обращаясь снова к Мальцеву, сказал: — Они не захотят что сказать — и не скажут. Такой народ! А что сейд на Горелом был — так это точно. Такое уж оно, Горелое озеро… Это и я скажу, что неладно там! Вот почему и стороной обходим его…
— А обходим потому, что делать там с оленем нечего, так скажи, Терентьич, — отозвался Корехов. — Рыбы, почитай, в озере нет, ягель поубавился давно, да и дикарь колхозных оленей из стада манит. Вот и не ходим. А что до чертовщины этой — болтовня одна!
По тону Митрохина Мальцев чувствовал, что старик о Горелом озере недоговорил, как будто ненароком затронул нечто запретное, а теперь, задетый пренебрежительной репликой Корехова, не знает, как быть — отстаивать ли свою правоту, или промолчать, признавая оплошность.
— А все же что там, на Горелом? — спросил Мальцев, решив добраться до истины. — Или люди пропадали?
— О людях не скажу, не слыхал, — после недолгой паузы отозвался дед Филя. — Дак ведь разное говорят, всего не проверить! Мало ли кому что мерещиться станет… Я с отцом раза три парнишкой бывал, да и потом случалось. Иной раз ничего: придешь, уйдешь — озеро как озеро. А в другой раз придешь — словно кто рядом с тобой все время ходит, за спиной стоит. Глянешь — нет никого! И оленя не удержать тогда: рвется от воды, в тундру бежит, как ты его ни держи. И рыбы настоящей нет. А один раз — сам видел, о себе говорю — ночью проснулся, смотрю: сполохи над озером играют! Что, думаю, осень еще, да не в небе, у самой воды пляшет… Только приглядываться стал, а оно как полыхнет — и вверх ушло…
— Да ты, Терентьич, с вечера к бутылке не прикладывался ли? — спросил со смехом второй пастух. — Тогда и не такое увидишь!
Митрохин обиженно промолчал.
— А далеко отсюда до Горелого? — спросил Мальцев, во время разговора записывавший в свой дневник названия и приметы мест, маршруты оленьих стад и все то, что вставало перед ним в рассказах пастуха. — Как туда добираться?
— Никак, Лександрыч, на Горелое бежать собрался? — поинтересовался со своих нар Корехов, читавший новый журнал. — Далеко!
— А с него станет. Ноги что у лося — знай меряет! Ему не в устаток и на Поной сбегать, — усмехнулся второй пастух. — Ты расскажи ему, Терентьич!
Дед Филя, казалось, колебался.
— Как тебе так объяснить? Тут тропу знать надо. Ежели по Чапоме пойдешь — вверх километров на восемьдесят поднимайся, а потом на восток, к Пурначу, прямо по Горелому ручью к озеру и выйдешь. Аккурат перед ручьем там плёсо большое, а за ручьем на угоре избушка стоит, Зайцев Иван ее ставил. Вот по ручью и иди. Да только зря проходишь — нет теперь там ничего! Была часовня Ильи-пророка, да и ту в войну спалили…
Мальцев уже раскрыл рот, чтобы подробнее расспросить о самом озере, его берегах, как в разговор вмешался снова Корехов.
— Вот и об истории здесь, Лександрыч, пишут, — сказал он, поправляя очки и перегибая пополам какой-то журнал. — Вишь, золото нашли! И почти в наших краях — в Норвегии, А ты вот одни камушки выкапываешь, и за что тебе только деньги дают?!
— Много ли золота, Степан Феоктистыч? — спросил вошедший в избу Василий Фирсович. — Я это золото в деньгах только раз и видел, когда с отцом в Архангельск ходили. Да потом у покойного Тарабарина был зуб золотой — вот, почитай, и все золото наше!..
— Тут не деньги, тут цацки, — протянул Корехов. — Вот слушай.
«Захоронение эпохи викингов. Как сообщил недавно норвежский журнал… — он споткнулся на названии и продолжал, пропустив: — …возле города Тронгейма в Норвегии археологи раскопали большой курган, по преданию насыпанный над одним из древних королей…»
Во как — королей! — прибавил от себя Корехов.
«Под земляной насыпью, укрепленной панцирем из камней, оказалось удивительно богатое погребение, датируемое временем короля Олава — десятым — одиннадцатым веком нашей эры».
— Это когда же он жил, Лександрыч? — прервал чтение Корехов.
— Круглым счетом — тысячу лет назад, — отозвался Юрий, слушавший чтение Корехова вполуха: курганов много, да все не здесь!
— Тысячу лет, стало быть… Давненько! — вздохнул Корехов.
«Внимание привлекает богато украшенный золотом меч с именем владельца — «Торстейн», — крупная золотая фибула и золотой же поясной набор, являющиеся уникальными произведениями древнескандинавского ювелирного искусства. Можно думать, что этот знатный воин, может быть ярл, то есть князь, Тронгейма, участвовал в походах на восток или служил при дворе византийского императора, так как золотые предметы из погребения украшены прекрасными необработанными сапфирами. Такие сапфиры могли попасть в средневековую Европу из Индии…»
— Подумай, из самой Индии везли, во как! — восхитился Корехов. — А что за камень такой, Лександрыч? У нас такого нет?
— Драгоценный камень, — ответил Мальцев, и в этот момент в сознании его легкой тенью прошла и скрылась, не успев оформиться, какая-то мысль.
— Значит, вроде наших аметистов, что за Кузоменью, — констатировал Василий Фирсович, внимательно прислушивавшийся к чтению.
Корехов продолжал:
«Но самой интересной находкой явился небольшой бронзовый щит, украшенный традиционным орнаментом «плетенки», так как по его краю нанесен сложный рисунок, по мнению специалистов являющийся подробной картой берегов Северной Норвегии с обозначением заливов, якорных стоянок и пристанищ. Эта уникальнейшая карта дает перечень прибрежных поселений того времени вплоть до Святого Носа на Кольском полуострове. Она подтверждает известия древних саг о плавании скандинавов в Белое море. Первоначально карта не кончалась Святым Носом, а продолжалась дальше. Но именно этот участок щита еще до захоронения кем-то был вырублен…»
— А жалко! — отметил Корехов. — Может, и к нам они сюда приплывали?
«Во всяком случае, в руках археологов теперь находится древнейшая карта Севера, изучение которой позволит ответить на многие спорные вопросы».
— И все это напечатано в журнале…
— Покажите-ка мне, Степан Феоктистович. — Мальцев протянул руку за журналом, и Корехов охотно передал ему журнал, проговорив:
— Смотри, смотри… Насмотришься, может, и у нас такое найдешь!
Он снял очки и сел на нарах, спустив ноги в толстых шерстяных носках домашней вязки.
На цветной вклейке было несколько фотографий: золотая рукоятка норманнского меча с золотой обкладкой и явными рунами, насеченными золотом по лезвию и оттого четко выступавшими на черно-коричневой кипени ржавчины. Рядом лежала золотая фибула — пряжка для плаща. Она была как бы сплетена из тел змей, в головках которых были вставлены густо-синие камни. Такими же камнями была украшена рукоятка меча. Но Мальцева больше всего интересовал щит, сохранившийся прекрасно, как то порой бывает с древней бронзой. Вместо того чтобы превратиться в ярко-зеленую труху, щит Торстейна, сохранив прежнюю полировку своей поверхности, а с ней и гравированные рисунки, приобрел цвет вечернего зимнего неба, когда голубизна мешается с легкой малахитовой зеленью. Это был цвет благородной платины, при виде которой становятся излишними все свидетельства о подлинности предмета и секрет которой до сих пор остается неизвестен ни ученым, ни фабрикантам древностей. В центре щита сверкал золотой умбон — круглая, выпуклая бляха, похожая по узору на фибулу. Вокруг умбона кипела битва: гравер изобразил тяжелых, несколько неуклюжих воинов, рубивших друг друга мечами, коловших копьями, врывавшихся на корабли и лежавших под ногами победителей. Все это напоминало изображение знаменитой битвы при Гаскингсе. По краю же щита шел бесконечный, тоже гравированный фриз, где вдоль змеящейся линии побережья с мысами и бухтами плыли корабли, а на берегу стояли то воины, то звери, то какие-то загадочные знаки. С одного края щита фриз обрывался. На снимке было отчетливо видно, что недостающий кусок вырублен двумя резкими ударами топора, а затем отломан. Это тем более было досадно, что на отсутствующем куске — Мальцев готов был держать пари! — могла находиться и Пялица, и Чапома, но самое главное — тот неприметный маленький мыс, где он недавно нашел высеченное на камне изображение скандинавской ладьи! И не только изображение… А знаком корабля викинги метили места своих стоянок и постоянных пристанищ!..
