Из тумана выплыли мокрые красные паруса судна и, пользуясь морским кодом, «Мы здесь» трижды звякнула колоколом.

На барке с воплями и криками подтянули топсель.

— Француз, — недовольно проворчал дядюшка Солтерс. — Микелонская шхуна из Сент-Мало. — У фермера был зоркий глаз. — Кстати, у меня почти весь табак вышел, Диско.

— У меня тоже, — заметил Том Плэтт. — Эй! Подай назад, подай назад! Осторожней, вы, головорезы, «мучо боно»! Откуда вы, из Сан-Мало, да?

— Ага! Мучо боно! Уи! Уи! Кло Пуле — Сан-Мало! Сан Пьер Микелон! — кричали с парусника матросы, размахивая шерстяными кепками и смеясь.

А потом они закричали хором:

— Доска! Доска!

— Принеси доску, Дэнни. В толк не возьму, как эти французики забираются так далеко. Сорок шесть — сорок девять им подойдет, к тому же так почти и есть на самом деле.

Дэн написал цифры мелом на доске, и ее выставили на видном месте, а с барка донеслось многоголосое «мерси, мерси».

— С их стороны не по-соседски так уходить, — проворчал Солтерс, шаря по карманам.

— А ты французский с прошлого раза подучил? — спросил Диско. — А то нас опять камнями забросают, как тогда, когда ты их «сухопутными курицами» обозвал.

— Хэрмон Раш сказал, что только так их можно расшевелить. Но мне и английского языка хватит… Табак у нас кончается, вот беда-то. А ты, юноша, часом, не говоришь по-французски?

— Конечно, говорю, — ответил Гарви и с вызовом прокричал: — Эй! Слушайте! Аррете-ву! Аттанде! Табак, табак!

— О, табак, табак! — закричали на судне и снова засмеялись.

— Дошло наконец. Давайте спустим лодку, — предложил Том Плэтт. — Во французском-то я не очень силен, зато знаю другой подходящий язык. Пошли, Гарви, будешь переводить.

Невозможно описать, какую сумятицу вызвало их появление на борту барка. Каюта судна была сплошь уставлена яркими цветными изображениями святой девы — святой девы Ньюфаундлендской, как они ее называли. Оказалось, что Гарви говорил по-французски иначе, чем было принято на Отмелях, и его общение в основном сводилось к кивкам и улыбкам. Что до Тома Плэтта, то он размахивал руками и «разговаривал» вовсю. Капитан угостил его каким-то невообразимым Джимом, а члены команды, похожие на персонажей комической оперы — волосатые, в красных колпаках, с длинными ножами, — приняли его совсем по-братски.

Потом началась торговля. У них был табак, много табаку, американского, за который во Франции не была уплачена пошлина. Им нужны были шоколад и печенье. Гарви погреб назад, чтобы уладить это дело с коком и Диско, которому принадлежали все припасы. Возвратившись, он выложил у штурвала француза банки с какао и пакеты с печеньем. Эта сцена напоминала дележ добычи пиратами, из которого Том Плэтт вышел нагруженный разными сортами табака, включая свернутый в трубочку и жевательный. А затем под звуки жизнерадостной песни эти веселые мореходы скрылись в тумане.

— Как это получилось, что мой французский язык они не понимали, а язык жестов был им понятен? — полюбопытствовал Гарви после того, как все, что они наменяли, было распределено между членами экипажа.

— Какой там язык жестов! — загоготал Плэтт. — Впрочем, пожалуй, то был язык жестов, только он куда старше твоего французского, Гарв. На французских судах полным-полно масонов, вот в чем штука.

— А вы знаете масон?

— Получается, что знаю масон, а? — заявил бывший военный моряк, набивая трубку, и Гарви задумался над еще одной морской загадкой.

Больше всего Гарви поражала невероятная беспечность, с какой суда бороздили просторы Атлантики. Рыбацкие шхуны, объяснил Дэн, по понятным причинам зависят от любезности и мудрости своих соседей; от пароходов же можно бы ожидать большего. Незадолго до этого разговора произошла еще одна интересная встреча: три мили шхуну преследовало старое грузовое судно-скотовоз, верхняя палуба которого была огорожена, и оттуда несло, как из тысячи коровников. Весьма нервный офицер что-то кричал в рупор, а Диско спокойно прошел с подветренной стороны парохода, беспомощно болтающегося на волнах, и высказал его капитану все, что он о нем думает.

— Хотите знать, где находитесь, а? Вы не заслуживаете находиться нигде. Ходите по открытому морю, как свинья по загону, и ничего вокруг не видите. Глаза у вас повылазили, что ли?

От этих слов капитан подпрыгнул на мостике и прокричал что-то насчет глаз Диско.

— Мы три дня не могли определить свои координаты. По-вашему, судно можно вести вслепую? — крикнул он.

— Еще как можно, — отозвался Диско. — А что с вашим лотом? Съели? Не «можете дно унюхать или у вас скот слишком вонючий?

— Чем вы его кормите? — вполне серьезно поинтересовался дядюшка Солтерс, в самую фермерскую душу которого проник запах из загонов. — Говорят, во время перевозки большой падеж. Хоть это и не мое дело, но мне кажется, что размельченный жмых, политый…

— Проклятье! — проревел шкипер в красном свитере, глянув в его сторону. — Из какой больницы сбежал этот волосатый?

— Молодой человек, — начал Солтерс, встав во весь рост на носу, — прежде чем я отвечу вам, позвольте сказать, что…

Офицер на мостике с преувеличенной галантностью сдернул с головы кепку.

— Простите, — сказал он, — но я просил дать мое местонахождение. Если волосатый человек с сельскохозяйственными наклонностями соблаговолит помолчать, быть может, старый морской волк с проницательными глазами снизойдет, чтобы просветить нас.

— Ну и опозорил же ты меня, Солтерс, — рассердился Диско. Он терпеть не мог, когда к нему обращались именно таким вот образом, и тут же без лишних слов выпалил долготу н широту.

— Не иначе как на этой шхуне одни ненормальные, — сказал капитан, подавая сигнал в машинное отделение и швырнув на шхуну пачку газет.

— Кроме тебя, Солтерс, да этого типа с его командой нет на свете больших идиотов, — произнес Диско, когда «Мы здесь» отплыла от парохода. — Только я собирался выложить им, что они болтаются по этим водам, как заблудившиеся дети, как ты встреваешь со своими дурацкими фермерскими вопросами. Неужто нельзя на море держать одно в стороне от другого!

Гарви, Дэн и все остальные стояли неподалеку, перемигиваясь и веселясь, а Диско и Солтерс препирались до самого вечера, причем Солтерс утверждал, что пароход тот — не что иное, как плавучий коровник, а Диско настаивал, что если это даже и так, то ради приличия и рыбацкой гордости он должен был держать одно в стороне от другого. Длинный Джек пока молча выслушивал все это: если капитан сердит, то и команде невесело, полагал он. Поэтому после ужина он обратился к Диско с такими словами:

— Какой нам вред от их болтовни, Диско?

— А такой, что эту историю они будут рассказывать до конца своих дней, — ответил Диско. — «Размельченный жмых, политый…»!

— Солью, конечно, — упрямо вставил Солтерс, просматривающий сельскохозяйственные статьи в нью-йоркской газете недельной давности.

— Такой позор, что дальше некуда, — продолжал возмущенный шкипер.

— Ну, это вы слишком, — сказал Длинный Джек — миротворец. — Послушайте, Диско! Есть ли на свете еще одна шхуна, которая, повстречавшись в такую погоду с грузовым пароходом, дала ему координаты и сверх того завела беседу, притом ученую беседу, о содержании бычков и прочего скота в открытом море? Не беспокойтесь! Не станут они болтать. Разговор был самый что ни на есть приятельский. От этого мы не внакладе, а совсем наоборот.

Дэн пнул Гарви под столом, и тот поперхнулся кофе.

— Верно, — сказал Солтерс, чувствуя, что его честь спасена. — Прежде чем советовать, я ведь сказал, что дело это не мое.

— И вот тут-то, — вмешался Том Плэтт, специалист по дисциплине и этикету, — вот тут-то, Диско, ты, по-моему, и должен был вмешаться, если, по-твоему, разговор заворачивал не в ту сторону.

— Может быть, это и так, — сказал Диско, увидевший в этом путь к почетному отступлению.

— Конечно, так, — подхватил Солтерс, — потому что ты — наш капитан. И стоило тебе лишь намекнуть, как я бы тут же остановился, не по приказу или убеждению, а чтобы подать пример этим двум несносным юнгам.