«Плохи дела, — подумал мальчик. — Ведь я умер, а этот, как видно, за мной присматривает».

Он застонал. Человек обернулся, и в его курчавых черных волосах блеснули маленькие золотые серьги.

— Ага! Тебе малость получше? — сказал он. — Лежи спокойно, а то накренишь лодку.

Резким движением он направил дрожащий нос лодки прямо на высокую, в двадцать футов, волну, лодка взобралась на нее, а потом скатилась с другой ее стороны прямо в блестящую яму.

Совершая этот опасный маневр, человек в синем продолжал говорить.

— Здорово, что я наскочил на тебя, а не на пароход, верно? Как это ты свалился?

— Мне было плохо, — сказал Гарви, — вот и свалился.

— Не дунь я в рожок, пароход подмял бы меня. Тут, вижу, летишь ты. А? Что? Я думал, винт разнесет тебя на кусочки. Но тебя вынесло наверх, прямо к лодке, и я тебя выудил, как большую рыбу. Видно, тебе еще не суждено умереть.

— Где я? — спросил Гарви, который вовсе не чувствовал себя здесь в безопасности.

— Ты в рыбачьей лодке. Зовут меня Мануэль. — Я со шхуны «Мы здесь» из Глостера. В Глостере я и живу. Скоро мы будем на шхуне… Что?

Казалось, у него две пары рук, а голова отлита из чугуна: с трудом сохраняя равновесие, он то дул изо всех сил в большую раковину, заменявшую ему рожок, то посылал в туман громкий и пронзительный вопль. Гарви не помнит, сколько длился этот концерт. Он лежал на спине, с ужасом глядя на дымящиеся волны. Но вот послышался выстрел, и звук рожка, и чьи-то крики. Над лодкой навис борт какого-то судна, которое, несмотря на свои размеры, прыгало на волнах, как лодка. Несколько человек говорили одновременно. Его подхватили и опустили в какой-то люк, где люди в дождевиках напоили его чем-то горячим, сняли с него одежду, и он уснул.

Когда мальчик проснулся, он ожидал услышать колокол, зовущий пассажиров парохода к завтраку, и не мог понять, почему его каюта стала такой маленькой. Повернувшись, он оглядел узкую треугольную каморку, освещенную фонарем, подвешенным к массивной квадратной балке. Совсем рядом стоял треугольный стол, а в дальнем конце кубрика за старой чугунной печкой сидел мальчик по виду одних с ним лет, с плоским, румяным лицом и блестящими серыми глазами. На нем была синяя куртка и высокие резиновые сапоги. На полу валялось несколько пар такой же обуви, старая кепка и несколько потертых шерстяных носков; черные и желтые дождевики раскачивались над койками. Каюта была битком набита разными запахами. Своеобразный густой запах дождевиков служил как бы фоном для запаха жареной рыбы, подгорелого машинного масла, краски, перца и табака. Но все это перекрывал и сливал воедино особый аромат корабля и соленой воды. Гарви с отвращением заметил, что на его койке не было простыни. Он лежал на каком-то грязном, очень неудобном матрасе. Да и ход судна был совсем не такой, как у пассажирского парохода. Оно не скользило, не катилось по волнам, а бессмысленно дергалось во все стороны, словно жеребенок на привязи. У самого уха слышался шум воды, а бимсы скрипели и стонали. От всего этого Гарви всхлипнул в отчаянии и вспомнил о матери.

— Тебе лучше? — спросил мальчик, улыбаясь. — Хочешь кофе?

Он налил кофе в оловянную кружку и подсластил его патокой.

— А молока разве нет? — спросил Гарви, оглядывая каюту, словно надеялся увидеть здесь корову.

— Нету, — сказал мальчик. — И, наверно, не будет до середины сентября. Кофе неплохой. Сам заваривал.

Гарви молча принялся пить кофе, а мальчик протянул ему миску со свиными шкварками. Гарви с жадностью набросился на них.

— Я высушил твою одежду. Она, наверно, немного села, — сказал мальчик. — Мы такую не носим, у нас одежда совсем другая. Ну-ка повертись немного, посмотрим, не ушибся ли ты.

Гарви потянулся во все стороны, но никакой боли не почувствовал.

— Вот и хорошо, — сказал мальчик с чувством. — Собирайся, пойдем на палубу. Отец потолковать с тобой хочет. Меня зовут Дэн. Я помогаю коку да делаю всякую черную работу за взрослых. У нас был еще один юнга, Отто, да за борт упал. Отто был голландец, и ему двадцать стукнуло. А как тебя угораздило свалиться в такой штиль?

— Хорош штиль, — надулся Гарви. — Был настоящий шторм, и меня укачало. Наверно, через поручни свалился.

— Вчера днем и ночью волны-то не было, — сказал Дэн. — И если ты это называешь штормом… — он присвистнул, — посмотрим, что ты скажешь потом. Пошевеливайся! Отец ждет.

Как и многие балованные дети, Гарви не привык выслушивать приказания: ведь дома его всегда только просили или уговаривали что-нибудь сделать для его же пользы. Миссис Чейн жила в вечном страхе, как бы ее сын не вырос слишком покорным, и потому, наверное, довела себя до настоящего нервного истощения. Вот Гарви и не мог понять, почему он должен куда-то спешить, если кто-то хочет его видеть. Он прямо так и сказал:

— Если твой отец хочет со мной поговорить, пусть сам сюда идет. Он должен немедленно доставить меня в Нью-Йорк. Я за это уплачу.

Глаза Дэна широко раскрылись, когда до него дошел смысл этой отличной шутки.

— Эй, пап, — крикнул он через люк, — он говорит, что если ты хочешь его повидать, спускайся сюда сам! Слышишь, отец?

В ответ раздался такой бас, какого Гарви в жизни не доводилось слышать:

— Не валяй дурака, Дэн. Пришли его ко мне.

Дэн хихикнул и бросил Гарви его покоробившиеся спортивные туфли. В голосе с палубы было нечто такое, что заставило Гарви унять свою ярость. Он утешался тем, что по пути в Нью-Йорк еще успеет рассказать и о себе самом, и о богатстве своего отца. Это приключение навсегда сделает его героем в глазах приятелей. А пока он взобрался по отвесному трапу на палубу и, спотыкаясь о разные предметы, стал пробираться на корму. На лестнице, ведущей на шканцы, сидел небольшой человек с гладко выбритым лицом и седыми бровями. За ночь волнение прекратилось, и море стало маслянисто-гладким. По всей его глади, до самого горизонта, были разбросаны белые пятна парусов рыбачьих шхун. Между ними виднелись черные точки — плоскодонки рыбаков. Шхуна с треугольным парусом, на которой находился Гарви, слегка покачивалась на якоре. Кроме этого человека, сидевшего возле рубки — «дома», как ее здесь называли, на судне никого не было.

— Доброе утро, вернее, добрый день. Вы почти сутки проспали, юноша, — поздоровался он с Гарви.

— Здравствуйте, — ответил Гарви. Ему не понравилось, что его назвали «юноша», и как человек, едва избежавший смерти, он рассчитывал на большее сочувствие. Его мать сходила с ума, если ему случалось промочить ноги, а этому моряку, похоже, все безразлично.

— Что ж, послушаем, как все случилось. Главное, что всем нам повезло. Так как вас зовут? Откуда вы — полагаем, из Нью-Йорка? Куда путь держите — полагаем, в Европу?

Гарви назвал себя, дал название парохода и вкратце рассказал о случившемся, закончив требованием немедленно доставить его в Нью-Йорк, где его отец выложит за эту услугу любую сумму.

— Гм, — отозвался бритый моряк, пропустив мимо ушей требование Гарви. — Хорош, нечего сказать, тот мужчина или даже юноша, которого угораздило упасть за борт такого судна, да еще при таком штиле. Если он к тому же сваливает все на морскую болезнь.

— «Сваливает»! — воскликнул Гарви. — Уж не кажется ли вам, что я ради забавы прыгнул за борт, чтобы попасть на эту вашу грязную посудину?

— Не могу сказать, юноша, потому что не знаю, что вы считаете забавой. Но на вашем месте я бы не стал обзывать лодку, которая благодаря провидению спасла вам жизнь. Во-первых, это неприлично; во-вторых, это обижает лично меня… А я — Диско Троп со шхуны «Мы здесь» из Глостера, что вам, видимо, невдомек.

— Я этого не знаю и знать не хочу, — ответил Гарви. — Я благодарен за спасение и все такое прочее, но я хочу, чтобы вы поняли: чем скорее вы доставите меня в Нью-Йорк, тем больше получите.

— Это как же так? — Лохматая бровь Тропа взлетела кверху, а в его светло — голубых глазах появилась настороженность.

— Получите доллары и центы! — с восторгом ответил Гарви, полагая, что произвел наконец на него впечатление. — Настоящие доллары и центы. — Он сунул руку в карман и немного выпятил живот: он думал, что так выглядит солиднее. — Вы никогда в жизни не заработаете больше, чем в тот день, когда вытащили меня из воды. Я ведь единственный сын Гарви Чейна.