— Так что же будем делать? — спросил Афанасьев.

— Нужно ехать к Жукову и выяснить на месте, где он был вчера утром. Если надо, то показать его потерпевшим.

— Правильно, Татьяна Александровна, — поддержал женщину Афанасьев.

— Если правильно, то я отправлюсь к Жукову. Меня и мать знает, да и Яшка мне скорее правду расскажет.

— Поезжай. Только на всякий случай прихвати с собой Афанасьева. Вдруг у Яшки дружки окажутся. А я с Иваном Кузьмичом разберусь.

Болезненного вида женщина лет сорока распахнула дверь и застыла на пороге.

— Что, Татьяна Александровна, Яшка опять что-нибудь натворил? Да вы заходите, заходите, — заторопилась Жукова.

Пропуская Коробочкину и Афанасьева в квартиру, объяснила:

— Как занятия кончились, я ему говорю: поезжай на Волгу к бабушке, поживешь, поможешь ей с огородом. Он все нет да нет, а вчера сам попросил: «Мам, можно я к бабусе поеду!» Ну, я собрала гостинцев, дала деньжонок и сама проводила. В полпервого ночи с рыбинским уехал. Теперь уж, поди, купается или рыбу ловит.

Женщина говорила певуче, по-волжски окая, суетливо бегала по комнате, а в глазах ее затаилась тревога за непутевого сына. Не вытерпев спросила:

— А что вы к нам? Случилось что или просто так?

— Просто так. Шли мимо, вот я и говорю своему коллеге, зайдем к Жуковым, узнаем, что к чему. Посмотрим, что Яков Андреевич поделывает, — ответила Коробочкина.

— Спасибо вам, Танюша, вы с моим Яшкой уж столько возитесь, столько возитесь, что другие с родными так не занимаются. Сейчас он получше стал. Не грубит. Из дому не уходит, что скажу помочь — всегда пожалуйста. Вчера пришла с дежурства часов в одиннадцать, он на реке был. К обеду явился такой тихий да ласковый. Можно я, говорит, в кино схожу. Дала полтинник. Сходил на дневной сеанс и стал собираться в Кимры. Я говорю, останься до получки, бабушке кое-что из одежонки купить надо, так он нет, поеду да поеду, а ты сама потом привезешь. Ну, думаю, ладно, пусть едет. Может, кваску хотите, холодный. — Яшкина мать вышла из комнаты и сразу же появилась с трехлитровой банкой, полной темно-бурой жидкости. Поставила ее на стол, а сама выбежала за стаканами. На ходу протерла их полотенцем, налила квас. Афанасьев с удовольствием отпил несколько глотков терпкого, игристого, как вино, кваса, наблюдая за банкой. Она быстро снаружи покрылась влагой, потемнела, образовались крупные капли и, как слезы, заскользили вниз.

— Хорош у вас квасок, просто отличный… Бывал я в ваших Кимрах. В охотничьем обществе путевку получал.

— Охотничий магазин у нас в центре, — вздохнула Жукова, — а мать у меня на низах живет, прямо на берегу реки — Южная, дом восемь. Если когда попадете еще в Кимры, у нее и остановиться можно, дом большой, а осталась одна.

Поблагодарив Жукову, Александр Филиппович и Коробочкина ушли.

Завернув за угол, майор спросил:

— Ну что, Татьяна Александровна, будем делать? Придется ехать на Волгу. До Кимр часа два езды, от силы два с половиной. Если выехать немедленно, то к вечеру там будем.

— Нехорошо мы поступили, Александр Филиппович, нужно было сказать Жуковой, что сын ее снова в беду попал.

— Нельзя, Татьяна Александровна! По многим причинам нельзя. Во-первых, представьте себе, мать Якова пойдет искать виновных. Хватит нам частного расследования с Цыплаковым, а потом, может быть, Яшка ваш к этой истории и не причастен, что же мы раньше времени пугать ее будем?

— Все это так. Вы, безусловно, правы. Но, откровенно говоря, нехорошо у меня на душе. Жалко мне ее, да Якова тоже.

— Ладно, поживем — увидим.

Они шли, обмениваясь мнениями, и, выйдя на троллейбусный круг, остановились. Коробочкина, указав на большое кирпичное здание, попросила:

— Вы подождите, Александр Филиппович, я забегу к начальнику районного управления, может быть, машину даст. Ваша-то, наверное, здесь понадобится.

— Идите. — Майор понял, что Татьяна Александровна решила доложить своему начальству результаты розыска и объяснить свое отсутствие. — Я подожду вас у магазина. Вы обедали? Нет? Я тоже. Тогда прихвачу чего-нибудь, и перекусим по дороге.

Шоссе было забито машинами. Шофер ругался, когда приходилось плестись в хвосте длиннющей автомобильной колонны, глотая смрад отработанной солярки. Коробочкина погрузилась в какие-то свои мысли и, откинувшись на спинку сиденья, не обращала внимания ни на шофера, ни па Афанасьева. Александр Филиппович опустил боковое стекло и следил за мелькавшими дачами, поселками, перелесками. Шоссе шло вдоль канала имени Москвы, и от близкой воды доносилась прохлада. Канал то разливался и превращался в широченные заливы, блестевшие на солнце растопленным оловом, то тянулся узкой лентой, пропадая в высоких каменных берегах. Тогда казалось, что пароходы и баржи плетутся по суше, пробираясь сквозь кусты и деревья. Перед Дмитровой на высоком склоне открылся мемориал павшим в 1941 году защитникам Москвы. У Афанасьева сразу защемило сердце. Двадцать девять лет прошло после победы, а в их семье до сих пор живет горе. Ему, Сашке, было всего пять лет, когда началась война. Отца он помнит смутно, больше по фотографиям, а вот старшего брата Колю и совсем не помнит. Отец погиб где-то в Польше, а брат семнадцатилетним парнишкой ушел защищать Москву. Ушел и не вернулся. Остался где-то здесь с друзьями-комсомольцами. Александр часто приезжал сюда с матерью…

Оторвавшись от раздумий, майор взглянул в окно. На последнем повороте к Савелову открылась Волга. В своем течении она выписывала латинскую «S» и с высоты правого берега была далеко видна. Там и тут по спокойной голубоватой воде мчались небольшие лодки, поднимая моторами высокие буруны. Медленно и степенно удалялся большой трехпалубный пароход. Александр Филиппович взглянул на часы. Прошло два часа, как они выехали из Москвы, и уже на Волге. Удивительно. В Москве, когда говорят о Волге, кажется, что это за тридевять земель, а на самом деле всего два часа, правда, быстрой езды.

Еще несколько километров, и открылся старинный, чернеющий деревянными срубами город бывших кожевников и сапожников.

Дожидаясь речного трамвая, Афанасьев и Коробочкина отпустили машину, решили сразу же отправиться в кимрскую милицию и через местных работников выяснить, прибыл ли Яшка к бабушке.

В дежурной части было несколько офицеров. Среди них оказался участковый, знавший не только бабушку Лукерью Спиридоновну, но и ее внука — Якова, который в прошлом году летом увлекался катанием на чужих лодках и потому очень быстро познакомился с местным начальством.

Участковый инспектор охотно вызвался проводить москвичей к Лукерье Спиридоновне и довел их почти до окраины города.

— Вот это и есть ее апартаменты, — указал он на видневшийся внизу у самой Волги дом, спрятавшийся в саду. — Вы идите бережком, а я зайду побеседую со старушкой, между делом выясню, где ее внучек. Если дома, то вместе с ним выйду в палисадник.

— Хорошо, — согласился Афанасьев.

Они постояли с Коробочкиной, поджидая, пока участковый инспектор подойдет к дому. Едва скрылась его белая милицейская фуражка среди деревьев сада, как они стали спускаться к воде.

На берегу виднелись лодки. Одни стояли, уткнувшись з песок, другие — пришвартованные к специальным поплавкам — качались на мелкой волне в нескольких метрах от берега. Были здесь и новенькие заводские дюралевые лодки, и грубые, но устойчивые, сшитые из дюймовых досок «волжанки». На некоторых висели моторы, прикрытые каким-то тряпьем.

— Личный транспорт, — усмехнулся Афанасьев.

— Уж больно их много, — удивилась Коробочкина.

— Наверное, каждая семья имеет лодки, тут и прогулка, и рыбалка, поездка за грибами и ягодами. Куда удобнее, чем автомашина, да и дешевле. Я часто бываю в Белом городке, это здесь, пониже километров на двадцать. Так там по реке Хотче, что впадает в Волгу, куда ни глянь, сплошные гаражи для лодок. Прилепились к берегу, что ласточкины гнезда.