— Повторяю: их всех вышвырнули скопом. Муж не хотел меня огорчать, потеряв такую работу… Кстати, Марио завтра выписывают. Я ужасно рада.

— Передай, что он может приступать к работе у нас — хоть завтра же, — сказал я. — Ездить туда и обратно будем вместе. При желании в Чивите есть где заночевать. Может, Винченцо тоже захочет к нам?

— Милый мой Земледер. — Она накрыла рукой с коротко стриженными ногтями мою руку. Рука была горячая, вздрагивающая, и я невольно вспомнил мраморный холод длани Снежнолицей.

— Хватит с тебя забот по части Марио, брат-археолог. Пусть мой супруг ночует дома. Рассуди сам: что делать на раскопках бывшему летчику?

— Антонелла, почему «бывшему»? — удивился я. — Он в отцы тебе годится, что ли?

Она смутилась и ответила с видимым усилием:

— Не ладится у него со здоровьем. Ходил на днях наниматься — не взяли, даже хотел рекламировать стиральный порошок. Видел, ползают по утрам над заливом крохотные бипланы? Полная отставка. Недостаточная наполняемость мозговых капилляров — и это в тридцать лет! Врачи ему нагло врут!

Чтобы ее успокоить, я налил рюмку до краев и сказал:

— Переквалифицируюсь в летчики и буду возить в небе твой портрет. Да не убывает красота сицилианок!

Она жалко улыбнулась.

— Спасибо, Земледер. Ты сильно изменился. Стал такой важный, загадочный. О чем-то думаешь, думаешь, беспрестанно переспрашиваешь. — Она сдвинула брови и, почесывая указательным пальцем кончик носа, спросила похожим голосом с придыханьем: — Антонелла белла, это случилось семь лет назад?

Я рассмеялся.

— Милый мой, какая разница, когда помешался Уорнер…

— Разница немалая, — ответил я как можно тише. — В апреле взрыв на базе, а летом у стен базы вы с Марио ловите уродцев. Докатилось?

— Признаться, не докатывается.

— Через семь лет землетрясение в Сигоне, а через несколько недель там начинают копошиться обезображенные твари.

— Но в таком случае надо немедленно…

— Не повышай голос! — одернул я ее. — Все это пока еще предположения. Нужны веские доказательства.

Тут я подумал, что уподобляюсь Зоне, и замолчал.

Молчала и Антонелла, глядя сквозь меня. Медленно раскручивающийся вал кошмара увлекал нас за собою ввысь, к холоду мертвых вечных снегов, но скоро, скоро начнется соскальзывание в пропасть, в немолчно ревущие воды, сумеречные и злобные…

— Пока что, Антонелла, уродство затронуло кроликов, мышей, ящериц, жучков-паучков. Одним словом, наших сводных братьев по живой природе. Плюс эпидемия безумия у людей, так сказать, уродливое вырождение разума, повреждение духа. А вдруг повредится и плоть?

— Что ты хочешь этим сказать? — мертвым голосом сказала Антенелла.

— Не сказать, а спросить. У работавших там рождались когда-либо уроды?

По лицу ее пробежала судорога. Она закрылась ладонями, как от удара.

— Только не это! Нет! — выдохнула она. — Нет, не смеешь, живодер! Лопатой, скребком — в чужие души — не смей! Ройся в своих курганах, в трухлявых свалках, но нас, живых, — не трогай! — Она схватила сумочку, перескочила через подоконник, побежала по набережной, натыкаясь на испуганных прохожих.

А я еще долго сидел за столом под учтивыми взглядами ко всему привычных официантов… Вал надвигающегося кошмара… Медленно раскручивающийся вал.

И снова воззвал я к Снежнолицей:

— ЭОНА! УБИЙЦ С ПОЮЩЕЙ ГОРЫ НАДО УНИЧТОЖИТЬ!

— МЫ НЕ ЗАКОНЧИЛИ СБОР ДОКАЗАТЕЛЬСТВ.

— ЭОНА! РАЗВЕ НЕ ВИДИШЬ: ДО КРАЕВ НАПОЛНЕНА ЧАША СТРАДАНИЙ! НЕ ВИДИШЬ РАЗВЕ? И ЛЬЕТСЯ ЧЕРЕЗ КРАЙ!

— ПОМНИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДРЕВНИХ: НЕ ПРОЙДЯ СТРАДАНИЯ ЗЕМНЫЕ, НЕЛЬЗЯ ОТОЗВАТЬСЯ НА ЗЕМНЫЕ СТРАДАНИЯ

— ЭОНА, ЧТО ЭТИ, ЗАОКЕАНСКИЕ СВОЛОЧИ, ТВОРЯТ!

— ПОМНИ ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ ДРЕВНИХ: ЗАМЫШЛЯЙ И ТВОРИ, ЧТО УГОДНО НО БЕРЕГИСЬ ВОЗМЕЗДИЯ!

— Я ТРЕБУЮ ВОЗМЕЗДИЯ, ЭОНА!

— Антонелла, пожалуйста, выслушай меня!

Частые гудки. Она бросала трубку при первых звуках моего голоса. Попытаться найти ее дома и объясниться? Сицилия не то место, где наносят визиты без приглашения.

На третий день после ее слепого бегства по набережной я обнаружил в баре «Золотой раковины» Марио.

Он дожидался меня еще с обеда, успев справиться с бутылкой виски. Черная щетина на впалых щеках.

Невидящий взгляд исподлобья. «Вот и узнал про смерть Катерины», — сразу, подумал я и повел его к себе.

— Что ты натворил с Антонеллой? Почему она плачет с утра до вечера? — угрюмо спросил он. — Ты, орел. залетный, забыл кое-что! У нее есть. муж. И брат.

Как поступают у нас с невежливыми кавалерами, знаешь? Без учета прошлых заслуг, спаситель.

Стоило большого труда усадить его в кресло и успокоить.

— Марио, я сам ничего не понимаю. Единственное, что я натворил с Антонеллой, — это поинтересовался, 1е рождались ли уроды в семьях вольнонаемных, на американской базе. Не предполагал, что она примет так близко к сердцу. Извини.

Он попросил еще выпить. Я налил полфужера клюквенной водки, он залпом опрокинул, закашлялся. После сказал, уже не так зло:

— Допустим, не моя, а твоя сестра дважды рожала бы увечных. Ты как бы себя чувствовал, спаситель?

Уроды от Антонеллы? Ее красота, выпестованная в колыбели времени красотою неба, моря, гор и лесов, ее красота, сама, как мне казалось, подчиняющая законам прекрасного облик^земных просторов, — разве может ее красота соскользнуть в бесформенное, безобразное? Если природа начинает самоистязание, то почему?

Или: за что? Ее красота…

И тут я опомнился, ощутив, что начинаю думать об Аптонелле, как о Снежнолицей.

— Твоя сестра не говорила мне о детях, поверь, — сказал я.

— Кто захочет хвастаться сросшимися мертвыми близнецами? Или младенцем, круглым как шар, с лапами бегемота. Да, бегемота… Он… Выродился четыре года назад… Антонелле сказали, будто тоже мертвый.

Но он жив! Он в интернате, на Монте Пеллегрино.

Я туда заглядываю иногда. Вожу леденцы. Его зовут Колосс, он начал говорить в полгода, и своими вопросами хоть кого поставит в тупик. Но как он ужасен, святая мадонна. Ты бы заплакал, посмотрев на него.

— Хочу посмотреть на него, — сказал я.

— Когда?

— Допустим, сегодня же. Возможно?

Он задумался, потом сказал:

— Время удобное. Начальство интернатское уже отбыло. Но зачем тебе это, спаситель?

— Затем же, что и тебе, — ответил я.

Мы спустились вниз. Я взял в баре две коробки шоколадных конфет. Усадил Марио в машину. Завернул к бензоколонке. Тени кактусов и пиний частоколом подпирали дорогу к Лебединому мысу. Острия теней целились в темно-синий залив с пышными кружевами волн.

Открылась рощица низкорослых дубов, мы завернули в нее, съехав с асфальта. Вскоре петляющий проселок взбежал на крутой холм, откуда я увидел железную высокую ограду, всю увитую виноградными лозами, а за оградой — двухэтажное серое строение с зарешеченными окнами.

По совету Марио я остановился на холме и дальше пошел пешком. Марио остался в машине. Он не хотел показываться пьяным на глаза старшей сестре, которая, по его словам, отличалась свирепостью,

Возле ворот я трижды нажал фарфоровую кнопку звонка. Через некоторое время из интерната показалась величественная дама в белом с высоко взбитыми рыжими волосами и прошествовала ко мне.

Да, среди ее питомцев есть ребенок супругов Маццанти. Да, свидания возможны, не чаще одного раза в месяц, но только с близкими бывшими родственниками.

Я заметил, как она подчеркнула: бывшими. Да, она передаст эту замечательную коробку конфет Колоссу и сердечно благодарит синьора за другую коробку, предназначенную ей, однако принять столь ценный подарок не может; если синьор не возражает, она разделит конфеты поровну между питомцами, которых любит всех одинаково, независимо от внешнего вида. В чем особенности их внешнего вида? О, синьору ничего не скажут, к примеру, такие слова, как стернопаги, краниопаги, ишиопаги или торокопаги. Все они означают сросшихся близнецов: черепами, тазобедренными суставами, грудью и животом. Но что из того, что у кого-то волосы вырастают на языке, или вместо носа — хобот, или вместо ног — хвост? Господь в каждого вложил душу, каждый достоин милосердия, сострадания, любви и, синьор прав, сожаления. Хотя относительно сожаления у нее свой взгляд. Знаменитые сиамские близнецы жили до 63 лет, причем у каждого были вполне нормальные дети. Двор короля Якова в Шотландии потешал человек с двумя головами и четырьмя руками: обе половины прекрасно музицировали, говорили на множестве языков, что не мешало им иногда ссориться. Или американка Милли-Христина, ишиопаг, она прославилась на весь мир под именем двухголосого соловья, обладая волшебным контральто и не менее волшебным сопрано… Каков из этого вывод? Еще неизвестно, кого следует больше жалеть: ее питомцев или нынешних молодых — нор-маль-ных! — хлыщей, предающихся пьянству, наркотикам, разврату.