На лице его отразилось страдание. Темные глаза Вараввы заискрились сочувствием.

Несчастный отец склонил голову в знак прощания.

Покидая дом, Варавва встретил у выхода служанку Юдифи и спросил, очнулась ли госпожа от обморока. Ответ был отрицательный.

Мельхиор задумчиво посмотрел на опечаленного Друга.

— Тебе все еще не дает покоя твоя Юдифь? Признаюсь, я не видел более красивой женщины…

— Зачем ты говоришь о ее красоте теперь? Из-за нее погиб Иуда…

— Несчастный юноша! — горько сказал Мельхиор. — Его никогда не забудут — весь мир будет говорить о нем… Ему припишут грех, совершенный не им одним. Но людская молва — это не летопись Бога, и даже Иуде воздается в конце концов по справедливости… У меня тревожное предчувствие. Сегодня я не дал бы и полдрахмы за жизнь Каиафы…

Варавва странно глянул на него и ничего не ответил.

В субботу все благочестивые жители Иерусалима собрались на горе Мориа, чтобы вознести благодарственные молитвы Иегове за спасение от ужасов предыдущего дня. И хотя, по мнению народа, было за что благодарить Всевышнего — разорванная завеса Святого святых висела как страшное напоминание о недавно пережитом — в это утро замечался недостаток религиозного рвения. Голос Каиафы звучал как-то вяло и монотонно. Чего-то не хватало… Казалось, не было больше никакого смысла в величественном чтении закона, и вся церемония навевала на присутствующих скуку. Когда толпа, наконец, высыпала из храма, многие направились к тому месту, где был похоронен Назорей — весть о том, что Иосиф Аримафейский выпросил тело Распятого у Пилата и что Каиафа потребовал усиленную охрану к склепу, уже разнеслась по городу.

— Никогда у нас не было такого мудрого, осторожного первосвященника, — заметил некий фарисей своему спутнику, остановившись под Царскими воротами поправить сандалию. — Каиафа повел дело с поразительным умением, иначе ученики Назорея несомненно украли бы Его тело, чтобы доказать правдивость Его пророчества…

— Говорят, вся Его шайка, опаснейший сброд Галилеи, здесь, в Иерусалиме. На месте Каиафы я нашел бы способ изгнать их из пределов святого города, — поддержал разговор другой.

— От одного уже избавились, — злорадно сообщил первый фарисей. — Ты слышал о смерти молодого Искариота?

— Иуда был сумасшедший. Он все кричал о преобразованиях, искал какой-то истины! Такие люди не от мира сего.

— Он и сам понял это, — сдержанно улыбнулся собеседник, и они медленно стали спускаться по ступенькам храма. — Потому и покинул мир. Его нашли вчера ночью висящим на дереве в Гефсимании и принесли тело к отцу.

— А вы слышали другие новости? — всезнающе произнес кто-то из рядом идущих сплетников. — У Искариота еще одно горе, от которого он почти лишился разума. Он потерял свое сокровище, свою избалованную, изнеженную дочь. Она покинула дом внезапно, ночью, и никто не знает, куда она скрылась.

Вскоре уже целая группа любителей новостей обсуждала эту тему.

— Но зачем было бежать дочери Искариота? — недоумевал любопытный.

— Кто знает! Вчера она упала в обморок при виде умершего брата. Ее без чувств уложили в постель, около нее сидели две рабыни, но они заснули, а когда проснулись, Юдифь уже не было.

Покачав головами, каждый побрел своей дорогой.

А около гроба Назорея толпились зеваки. Они с любопытством глазели на то, как бдительно римская стража несет службу у склепа, высеченного в скале.

Зоной особого внимания пятнадцати лучших римских воинов был вход в гробницу, плотно заваленный огромным камнем, на который набросили веревочную сеть, скрепленную с частью скалы несколькими большими печатями синедриона.

Внушительного, мускулистого начальника стражи толпа раздражала.

— Сколько возни из-за одного мертвеца, — бурчал он сквозь зубы.

А народ уходил довольный: обмана не было, никто не сможет похитить из могилы Проповедника, обещавшего воскреснуть после смерти.

Только один сгорбленный нищий старик оставался на посту вместе с охраной и бросал на сотника робкие, молящие взгляды.

Центурион Галбус грозно нахмурил брови.

— Что ты топчешься здесь, бродяга? — сказал он грубо. — Вон отсюда!

— Добрый человек, я прошу у твоей милости позволения подойти поближе к склепу и раз… только раз прикоснуться к камню у входа. Моя внучка очень больна, и если я трону этот камень и помолюсь, болезнь оставит ее…

Старик с мольбой протягивал руки к сотнику.

Тот смотрел на него презрительно.

— Что ты несешь? Разве может исцелить прикосновение к камню? Ты впал в детство, старик!

— Добрый человек, — зарыдал нищий, — девочка умирает, ее бьет лихорадка, и если я только дотронусь рукой до склепа и скажу: «Учитель, молю Тебя, исцели несчастное дитя», Он меня услышит и исполнит мою просьбу.

— Подойди, старый безумец, — сжалился сотник. — Я подниму над тобой свое копье и позволю тебе на одну минуту подойти к входу. Но только будь осторожнее, не сломай печатей…

Спотыкаясь и задыхаясь от волнения, старик подошел к огромному камню и, став на колени, положил на него руки.

— Господи, если пожелаешь, — сказал он моляще, — Ты можешь спасти девочку. Одно только Твое слово, и она исцелится.

Когда он встал с колен, его старческие мутные глаза сияли счастьем.

— Благодарю тебя, добрый римлянин, — обратился он к сотнику, низко кланяясь. — Да наградит тебя Бог за твое милосердие.

Галбус с любопытством посмотрел на него.

— Ты действительно думаешь, что вынес чудо из этой могилы?

— Да, я верю, что девочка выздоровеет.

И после многочисленных поклонов старик удалился.

Галбус задумчиво смотрел ему вслед, пока тощая, сгорбленная фигура не исчезла из вида, потом, поборов жалость, которая ненадолго впорхнула в суровое сердце, строго огляделся вокруг.

Скоро полуденная жара заставила стражу укрыться в палатках, разбитых вокруг скалы-склепа. Палатка сотника стояла перед самым входом в таинственную могилу. Угрюмый сотник сел в тени и, сняв шлем, чтобы вытереть разгоряченное, потное лицо, разразился проклятиями в адрес песчаной, тощей земле Иудеи.

— Это страна трусов. Иудеи боялись Назорея, когда Он был жив. А теперь, когда Он умер, боятся Его еще больше… Есть над чем посмеяться! Римлянин, убив врага, предоставит его богам без страха и без гнева…

Внезапно послышался шорох осыпающейся земли. Галбус вскочил, поднял копье и заступил на пост. Показался человек высокого роста, закутанный в пурпурную накидку. Это был Каиафа.

— Хорошо ли караулишь, сотник? — спросил он строго.

— Я никогда не давал повода сомневаться в моей бдительности, — высокомерно ответил римлянин.

— Я не хотел тебя обидеть, — несколько миролюбивее сказал первосвященник, — но здесь шатается разный сброд. Будь настороже.

Подойдя к камню у входа в склеп, Каиафа тщательно осмотрел печати. Они были нетронуты.

— Ты ничего не слышал? — спросил первосвященник Галбуса.

Тот в недоумении уставился на него.

— Из могилы? — И он показал копьем на склеп. — Нет, я никогда еще не слышал, чтобы мертвые говорили…

Каиафа натянуто улыбнулся, но продолжал расспросы.

— А ночью? Никто вас не тревожил?

— Разве только собаки лаяли на луну, да кричали филины, — ответил презрительно сотник. — Хотя это малоприятно, но не опасно!

— Я имел в виду женщин, которые, наверно, приходили сюда плакать, — уточнил Каиафа.

— Женщины бессильны, когда имеют дело со мной, — хвастливо заявил Галбус. — Они, действительно, замешкались у склепа вечером, но я их прогнал, хотя слезы их были безутешно горьки. Я посоветовал им плакать дома…

И он рассмеялся, считая, что удачно сострил.

Каиафе было не до смеха.

Приложив ухо к скале, он снова стал прислушиваться.

Глядя на него, Галбус откровенно рассмеялся.

— Клянусь Юпитером, можно подумать, что ты именно из тех, кто верит Его пустому хвастовству и обещаниям воскреснуть… Что ты слышишь? Прошу тебя, скажи. Послание из могилы, наверное, очень интересно…