– Твой отец сообщил мне.

Габриэла остановилась, положила руки ему на плечи.

– Я могла бы не поверить этому, если бы мой отец не был типичным итальянцем и не совал бы свой нос в мои личные дела. Этим он только делает мне больно.

– Габриэла, – сказал Ник, глядя ей прямо в глаза. – Мы все итальянцы, и ты тоже, и в наших обычаях заботиться о том, чтобы в семье был мир и порядок. Ты должна понять своего отца. Он поступил, как и должен был поступить любящий отец. Если бы я увидел тебя у дверей своей конторы без его предупреждения, неизвестно, как бы я поступил с тобой.

– Как? – спросила она. – Убил или ударил?

– Возможно.

– Давай зайдем куда-нибудь и поговорим спокойно.

Они устроились в ближайшем баре за столиком, располагавшимся в полутемном углу. Обычно здесь собирались по вечерам пьяницы и спортивные болельщики, которые следили за очередной игрой по огромному цветному телевизору, подвешенному к потолку над самой стойкой. Сейчас в зале только бармен скучал на своем рабочем месте да какой-то мужчина сидел за своей выпивкой в отдаленном углу.

– Ты хотела говорить. Так говори, – сказал Ник.

– А тебе нечего сказать?

– Тогда зачем мы сюда пришли, Габи?

– Я перед тобой в долгу.

– Ничего подобного, – пожал Ник плечами.

– Ты ненавидишь меня?

Его лицо выражало недоумение:

– Тебя нельзя ненавидеть, над тобой можно только посмеяться. И пожалеть.

– Жалость ранит очень больно, – тихо сказала Габриэла.

– Ничего не могу поделать, мне тебя жалко.

Габриэла тяжело вздохнула:

– Подобный разговор может длиться вечно.

– Габи! Сколько же можно? Все эти дни я думал над твоей запутанной историей, пока наконец не добрался до истины. Я понял, что ты уж так устроена и почему-то бежишь от своего счастья. Ты сама себе враг. Ты не можешь обходиться без ощущения вины и, мучаясь сама, изводишь близких тебе людей.

– Ты рассуждаешь как психиатр.

Он проигнорировал ее замечание и продолжил:

– Ты живешь в мире иллюзий. Тебе кажется, что, если Дина тебя отвергает, весь мир рушится. Но это не так! Есть люди, которые тебя любят. Отбрось все и стань свободной!

– Ник, я пришла сюда, чтобы поговорить с тобой и попытаться найти компромисс.

– Какой?

– Я должна разобраться сама в себе.

– Поступай как хочешь, Габриэла. Пока ты не улетела в Париж, ты знаешь, где меня найти. Я буду на месте.

Как хотелось Габриэле сказать ему «да», но возраст и груз прежних ошибок не позволяли ей произнести это заветное слово.

До того как она вышла замуж за Пита, был в ее жизни короткий яркий период полной раскованности, когда Габриэла могла обнаженной купаться в бассейне в компании случайных знакомых, увлекалась спиртным, покуривала травку, танцевала с незнакомцами, прижимаясь всем телом, которые быстро становились ее любовниками, правда, ненадолго. В те годы у нее бывали приступы бешеной ревности, когда она узнавала, что дружок изменяет ей. Случалось, она рыдала у телефона, не дождавшись обещанного звонка. Ей казалось, что радость жизни заключается в этом вихре удовольствий с представителями противоположного пола. Прошли годы, казалось, все это позади, и вдруг случайная встреча с Николасом Тресса, явилась отголоском бывших страстей. Она вновь потеряла голову.

– Я не хочу продолжать нашу связь.

– А что же ты хочешь?

– Понимания.

– В чем?! Что я должен понимать? То, что ты используешь меня, когда этого хочешь? Я что, должен удовлетворить тебя и передать, как эстафету, твоим французским дружкам? Извини, но это не для меня.

Габриэла вспыхнула от ярости:

– Спасибо за урок, который ты преподал мне. Я поняла, что должна избегать близости с мужчинами, подобными тебе. – Она выдержала многозначительную паузу и объявила: – Я улетаю в понедельник.

– Что я могу сказать? Улетай!

С этими словами он прижался губами к ее губам, прекратив всякие разговоры. Когда они оторвались друг от друга, он сказал:

– Ты глупышка, Габи.

– Я знаю. Не удерживай меня. Я должна уехать.

– Я не держу тебя. Но ты можешь меня потерять.

– Ты уже потерял меня…

Габриэла как бы со стороны услышала свой ответ, он многократно повторялся как эхо, когда он встал и медленно направился к выходу, оставив ее в одиночестве. Габриэла вышла из бара гораздо позже, когда нашла в себе силы подняться и дойти до стоянки автомобилей. Ее голову переполняли невысказанные Нику слова. Она никак не могла попасть ключом в замок зажигания, а когда наконец машина завелась, рыдания помешали ей отъехать со стоянки.

Дина босиком брела по самой кромке воды, ей доставляло наслаждение шагать то по горячему, сухому, то по холодному, смоченному приливом песку. Тысячи и миллионы лет накатывались волны на этот берег, и Дине вдруг показалось, что она причастна к этому движению времени. Она широко раскинула руки, подставляя себя ветру, она дышала одним дыханием с дыханием океана.

С каждым днем утрата отца все сильнее ощущалась ею. Эта потеря как бы заглушила все остальные мысли, которые не оставляли ее с момента выписки из больницы. То, что она выжила после аварии, перешагнула грань между жизнью и смертью, наполнило все ее существо удивительным чувством радости, она поняла, как прекрасно все, что ее окружает, – солнце, океан, песок, на котором отпечатались ее следы. Мать сидела поодаль на песке, читала книгу, рядом с ней стояла плетеная корзина с закусками. Дине не хотелось приближаться к ней, она боялась потерять только что обретенное чувство свободы.

Процедура похорон отца потускнела в ее памяти, исчез наконец из виду Джошуа. Она как бы родилась вновь. И вот рядом с нею самый близкий ей человек – ее мать. Дина нарочно, чтобы привлечь внимание матери, побежала навстречу волне, пенный гребень сбил ее с ног. Габриэла вскрикнула от страха и бросилась к дочери, увязая в песке, а она выскочила из воды, красивая и обновленная, как родившаяся из пены морской Афродита.

Они мирно прожили бок о бок три дня, болтали о всякой ерунде. Этим утром, когда мать предложила устроить пикник на берегу, Дина решила, что наступило время для решительного разговора.

Габриэла любовалась своей дочерью, одновременно сознавая, что почти ничего не знает о ней. Ее Дина превратилась в привлекательную, соблазнительную юную женщину. Она явно выделялась округлыми формами среди своих худосочных сверстниц. Дина получила в наследство от матери пышную грудь, широкие бедра… Хотя в Париже Габриэла даже слегка стеснялась своей внешности, полагая, что она шокирует вкусы утонченных французских мужчин. Но, глядя на дочь, она в очередной раз убедилась, что делала это зря. Нет ничего более привлекательного для любого мужчины, чем подлинная женственность.

– Дина, тебе еще вредно так много двигаться, так что перестань бегать, – обратилась Габриэла к дочери. – Доктор прописал тебе отдых.

– Я делаю что хочу, – ответила Дина и заглянула в корзинку. – Что у нас там есть?

– Арахисовое масло, бутерброды с тунцом, яблоки, бананы, – перечисляла Габриэла, надеясь угодить дочери.

– Ну, ладно! – Дина улеглась на песок, опершись на локти, и принялась опустошать корзинку.

– Если тебе хочется что-нибудь еще, я принесу. Дом недалеко.

– Да нет, не надо, – снисходительно остановила ее Дина. – Мне хватит и этого. – Она впилась своими крепкими зубами в бутерброд. – Помнишь, когда мне выправляли прикус и во рту было полно железных скобок, я не могла есть это масло?

– Конечно, ты тогда едва с ума не сошла, – с улыбкой сказала Габриэла.

На сердце Габриэлы потеплело от этих воспоминаний, и еще ей было очень приятно, что начала их Дина.

– Тогда тебе было тринадцать, – сказала Габриэла.

– И до тринадцати лет я была так счастлива. Мне было так хорошо!

– А потом?

– А потом стало плохо, – жестко заявила Дина.