Голос человека обладает тембром, который называют образно колоритом, окраской звука и даже его цветом. По тембру мы легко можем отличить знакомый голос или тип голоса певца. Это — индивидуальное свойство голоса, оно не связано прямо с системой языка (хотя, вне всякого сомнения, тембр речи несет информацию, иначе мы бы не узнавали голоса по тембру). Однако есть в звучащей речи признаки, которые характеризуют язык как систему. Это так называемые тона. Слова в таких языках, называемых тоновыми, различаются не только звуками, но и тоном, с каким они произносятся.

Тон может быть высоким или низким, восходящим или нисходящим. В некоторых языках, например вьетнамском, число разных тонов доходит до шести. Тоновые языки распространены в Юго-Восточной Азии, в Западной Африке, системы тонов имеет китайский язык, на котором существует древнейшая письменность, и бесписьменные наречия бушменов. В тех же языках, где системы тонов нет, существует интонация. И она, как правило, тоже связана не только с речью конкретного человека, но и системой языка.

Например, во многих языках, в том числе русском, большую роль играет логическое ударение. С его помощью мы выделяем слово, которое хотим подчеркнуть или сместить смысловой акцент, переместить члены предложения, как бы перегруппировать смысл фразы.

Возьмем простейшую фразу: «Я еду в Москву». У нее может быть разный смысл, в зависимости от того, на какое слово мы поставим логическое ударение; именно я (а не ты) еду в Москву; я еду в Москву, а не лечу самолетом; я еду в Москву, хотя собирался в Киев…

Английский связист Дж. Берри сделал попытку вычислить количество информации, которое несут такие логические ударения в английском языке. Он проанализировал магнитофонные записи типичных телефонных разговоров. Выяснилось, что ударение чаще всего падает на наиболее редкие слова. Применив формулу Шеннона и взяв данные частотных словарей, французский ученый Б. Мандельброт вычислил, что средняя величина информации, которую мы получаем от логического ^ударения, близка 0,65 бита на слово.

Но ведь это — лишь один из компонентов, связанных с той информацией, которую несет интонация нашей речи. На VII Международном конгрессе по фонетике, состоявшемся в Монреале в 1971 году, французский лингвист Пьер Леон выступил с докладом «Где изучают интонацию?» Ученые выделяют две основные функции интонации — лингвистическую, о которой речь шла выше, и нелингвистическую. Но, говорит Леон, «один и тот же вид информации дается всеми системами, присутствующими одновременно, и любая из них может преобладать над другой».

С помощью интонации человек может выражать свое внутреннее состояние сознательно или непроизвольно. Интонация позволяет чтецам и актерам передавать тончайшие оттенки смысла слов и отдельных фраз. Интонация играет большую роль в грамматическом оформлении речи (логическое ударение, завершенность, фразовое ударение и т. д.). Интонация характеризует определенные стили речи и языка: недаром мы говорим об ораторской, снобистской, фамильярной, изысканной, казенной, дружеской интонации. Интонация выражает наши эмоции — радость, страх, грусть, гнев…

Пьер Леон экспериментально установил, что для выражения грусти служат следующие признаки, выраженные в терминах акустики: узкий мелодический интервал; ровный мелодический контур; медленный темп; слабая интенсивность. Для выражения гнева интенсивность будет не слабой, а сильной и т. д. Словом, ученые начинают с помощью современной акустической техники выявлять параметры, по которым передается интонационная информация.

Интуитивно же мы все прекрасно воспринимаем эту информацию. В одном из экспериментов фразу, произнесенную с определенной интонацией, пятьдесят восемь человек из ста опознали. как выражение сомнения, а сорок восемь — как иронию. Когда же эта фраза была произнесена со вздохом, ее единогласно признали выражением грусти.

Мы могли бы очень долго рассказывать об интонации, о чудесах, которые творят с ее помощью актеры и чтецы, об удивительном мире звучащей речи. Но об этом достаточно много написано и в популярной литературе, и в научных трудах, и в мемуарах (прочитайте, например, «Мою жизнь в искусстве» Станиславского, и вы найдете там десятки самых ярких примеров артистической фонации). Наша цель была другой: показать, насколько сложно и трудно измерить информацию, которую несет наша разговорная речь, насколько еще грубы и прикидочны оценки этой информации в битах.

А ведь это еще далеко не все сложности, которые возникают при описании языка как кода. «В настоящее время едва ли можно мыслить себе лингвистическое исследование без учета двух противоположных процедур: устранения избыточности и использования избыточности», — так говорил профессор Р. О. Якобсон, подводя итоги IX Международного конгресса лингвистов.

При разговоре мы ориентируемся на контекст, на собеседника, на ситуацию, мы пользуемся не только интонацией, но и жестами, телодвижениями, мимикой, сопровождающими нашу речь. «Дай мне!» — говорим мы, указывая пальцем на предмет, не называя его. «Это?»— спрашивает собеседник, протягивая соседний предмет. «Нет, это», — отвечаем мы, указывая на нужный. В разговоре, казалось бы, опущено самое важное — наименование предмета. Тем не менее мы понимаем друг друга и передаем нужную информацию.

В экстренных случаях мы сокращаем нашу речь до предела, ограничиваемся одним-единственным словом вместо фразы, сказав, однако, все, что требовалось в данной ситуации. Вспомните восклицания вроде «Тревога!», «Пожар!», «Вор!», «Сюда» и т. п. В любом другом коде это было бы невозможно.

Для описания грамматики любого человеческого языка требуется объемистый том, а то и не один. И, что опять-таки делает язык уникальным кодом, нарушение правил грамматики все-таки позволяет нам понимать друг друга. Иностранец, плохо владеющий русским языком, спросит у нас: «Троллибас берет Астория, пожалуйста?» — и мы поймем, что гостю Ленинграда надо проехать к гостинице «Астория». Попробуйте-ка нарушить правила сочетаний знаков любого другого кода, и вы получите либо бессмыслицу, либо совсем не то, что хотели бы выразить.

Не менее поразительное свойство языка как кода — это возможность свободно сочетать значения слов. «Все человеческие языки — китайский или аранта, современный английский или неизвестный язык кроманьонца — являются по определению семантическими кодами — условными моделями, зрительными или словесными, представляющими заранее согласованные между членами коллектива значения», — так американские ученые Дж. Перри и А. Кент, создатели «семантического кода» для электронных вычислительных машин, характеризуют язык человека.

Но эта характеристика не совсем верна. Во-первых, никто никогда не договаривался — ни китаец с австралийцем аранта, ни англичанин с кроманьонцем, — что одно слово будет значить то-то, а другое то-то. Да и на каком, собственно говоря, языке они должны были договариваться о значениях слов? Во-вторых, в отличие от семантических кодов, предназначенных для ЭВМ, сочетания смыслов в нашем языке не подчиняются строго определенным правилам. Иначе мы не могли бы сказать ничего принципиально нового ни в жизни, ни в науке, ни в искусстве.

Вспоминается такой курьез. На одной из конференций по лингвистике приводились образцы фраз, правильных грамматически, но не имеющих смысла. Однако для каждой из этих фраз удавалось найти контекст, в котором она становилась осмысленной! Даже для классической фразы «Идея яростно спит», попавшей во все работы по современной лингвистике как образец бессмысленной, но грамматически правильной.

Доктор филологических наук И. И. Ревзин предложил сделать фразу первой строкой четверостишия:

И, казалось бы, бессмысленная фраза сразу же становится осмысленной в контексте четверостишия. Шутки ради добавим, что фразу эту можно осмыслить и не только с помощью поэзии. Если «Идею» считать женским именем (а такие имена давались многим девочкам в двадцатых — тридцатых годах), то «Идея яростно спит» будет означать, что девушка по имени Идея спит, тяжело и глубоко дыша, разметавшись на подушках, — словом, «яростно».