Побеждал невольно этот смех
II
По лугам росистым, полным мира,
Шли друзья однажды утром с пира.
Вдруг они Франциска у креста
В брошенной часовне увидали,
Бледного, поникшего в печали.
Он у ног распятого Христа
Горько плакал. В праздничной одежде
В дни веселья, роскоши и нег
Никогда таким он не был прежде:
Пред ними — новый человек.
«Что с тобой, о чем ты плачешь?» — «Братья,
Плачу я о Господе моем!..
Бедный!.. Посмотрите на Распятье,
Он страдает!.. Слезь моих о Нем
Не стыжусь пред целым миром, всюду
О Христе я громко плакать буду!..»
И, обняв подножие Креста,
Он припал к нему еще любовней:
В это утро, в брошенной часовне
Понял он страдания Христа.
III
Собиралось в лавке у Франциска
Много знатных рыцарей и дам.
Шляпу сняв, он кланялся им низко:
«Есть обновки, заходите к нам!»
И встречал их ласково у двери.
Подражая ловкому купцу,
Он развертывал куски материй,
Говорил: «Вот это вам к лицу!»
Своему усердью сам не верил,
Думал об итогах барыша,
Торговался, ткань аршином мерил,
И волною мягкою шурша,
Падал желтый шелк под блеском солнца.
Дамы деньги вынули. В луче
Заиграло золото червонца.
У одной был сокол на плече.
Пахло тонкими духами. Метки
Их остроты, легок разговор;
И ласкаются у ног сеньор
С острой мордой белые левретки.
Но Франциск на улицу взглянул:
Там, под знойным солнцем, у порога
Робко нищий руку протянул
И сказал: «Подайте ради Бога!» —
«Бог подаст», — рукой он сделал знак.
Но как только отошел бедняк,
Сердце сжалось от стыда и боли.
«Что я сделал!» — бледный, он умолк,
И не в силах притворяться доле,
Он за полцены им отдал шелк.
И потом он днем и ночью видел,
Бедняка молящий, кроткий взор,
И скорбел, и золото с тех пор
Он еще сильней возненавидел.
IV
Для отца он сделать все готов:
Взял из лавки сукон разноцветных
И товар навьючил на ослов.
Мимо бедных сел, долин приветных,
Сосен, виноградников и скал
Он ослов на ярмарку погнал.
Смотрит важно, говорит он с весом,
На базар торопится купец
И тюки, как опытный делец,
Разложил на рынке под навесом.
Он в делах выказывает жар,
Сердится и спорит. Весь товар
Продан выгодно. Но от заботы
Он всю ночь в гостинице не спал.
В голове — итоги, цифры, счеты…
Утром возвращается домой;
Он ушел бы в лес дышать прохладой
И смотреть, как блещет мох росой.
Но в лесу ограбить могут: надо
Торопиться, — в страхе и тоске
Щупает он деньги в кошельке…
Он бы лег в траву под эти клены,
Чтоб над ним был листьев свод зеленый, —
Только страшно деньги потерять,
И едва лишь вспомнил их — опять
Все померкло…
Нищие толпою
За вожатаем идут. У них
Лица неподвижны, словно тьмою
Взор подернут. Он узнал слепых
И смутился, и скорбел душою, —
Совести почувствовал упрек:
«Нет ли медных денег?» В кошелек
Руку опустил, червонец вынул,
Думал спрятать вновь — и нищим кинул.
Вот второй и третий, и дождем
Сыплются монеты золотые.
Он кидает с радостным лицом.
Спор и драку подняли слепые.
Отдал все Франциск, и у него
Вместе с деньгами с души усталой
Словно бремя тяжкое спадало,
И в улыбке доброй — торжество.
Едет дальше: каждая былинка,
Небо, птицы, резвый мотылек,
И смолы янтарная слезинка
На сосне, и трепетный цветок —
Полны радости великой, снова
Встретили Франциска, как родного.
Он с доверьем смотрит в небеса,
Господу поет хвалу простую.
И долины, горы и леса
Повторяют песнь его святую.
V
«Где червонцы? Где мои товары?..
Нищим роздал, нищим сто монет!..
Так не сын же ты мне больше, нет!
Будь ты проклят!..» Бернадоне старый
Палку в ярости схватил: «Ты вор,
Изверг, роду нашему позор!»
Истощив угрозы и упреки,
Подал в суд отец его жестокий.
Но Франциск, когда его зовут
К городским старейшинам на суд,
Отвечает, кроткий и спокойный:
«Я пред Богом — грешник недостойный…
Вы простите мне, но признаю
Одного я в мире Судию.
Над людьми поставлен Он от века,
И во всем я дам Ему ответ:
Человек не судит человека,
Между мной и Богом судей нет!»
VI
И его к епископу призвали.
Долго с жаром говорил отец
И не мог утешиться в печали
О своих червонцах. Наконец
Он умолк; тогда Франциск смиренный,
Перстень сняв, пред стариком кладет:
«Это матери подарок. Вот —
Долг мой отдан: камень драгоценный
Стоит больше денег, взятых мной!»
Так Франциск, исполненный надежды,
Обручился с бедностью святой:
Снял с себя он обувь и одежды,
Положил на землю пред отцом
И воскликнул с радостным лицом:
«Все земное, все, что я имею, —
Даже ризу прежнюю мою
Я отцу земному отдаю.
Больше здесь ничем я не владею!
Одного хочу любить Христа,
Одному хочу служить я Богу:
Я избрал тернистую дорогу, —
И теперь душа моя чиста,
И мечты мои свободней ветра!
Я могу воскликнуть наконец:
Не отец мой — Бернадоне Пьетро,
А Господь — Небесный мой Отец!
Будьте же свидетелями, братья,
Я хочу быть бедным, и таким
Как родился — слабым и нагим
Кинуться Спасителю в объятья!»
VII
У него ни палки, ни мешка,
Опоясанный веревкой, нищий,
Он в одежде грубой мужика
Просит именем Христовым пищи
По глухим селеньям, городам,
По большим дорогам и полям
Ходит, проповедуя народу:
«Вы найдете в бедности свободу:
Прежде ваших просьб Создатель сам
Знает, братья, все, что нужно вам.
Для чего ж печетесь вы без меры
Об едином хлебе, маловеры?
Вы не лучше ль лилией полевых?
А меж тем не ткут они, не сеют,
Но цари одеться не умеют,
Как одета каждая из них.
В Божьем мире — людям места много.
Что ж вы спорите — „мое“, „твое“?
Не тому учил Спаситель: все,
Что прекрасно, нам дано от Бога.
Не одна ли общая земля,
Как один небесный свод над нами?
Для чего ж вы делите межами
Господа цветущие поля?
Кто же в тени путнику откажет,
На чужую ниву не прикажет
Падать росам, кто про золотой
Солнца луч дерзнет сказать: „он мой“?
У тебя Создатель твой на лозах
Наливные гроздья позлатил,
У тебя Он в благодатных грозах
Твой поникший колос напоил,
Он скорбит о бедном и богатом,
Воздает за зло тебе добром,
Отчего ж и ты не хочешь с братом
Поделиться хлебом и вином?
О, помиримся, окончим битву,
Пусть навеки общим будет все,
И сольем сердца в одну молитву:
Да приидет царствие Твое!»
VIII
Жил Сильвестр в горах, на дикой круче,
Словно зверь, в расщелине скалы.
Вкруг него ходили только тучи,
Да летали с клекотом орлы.
На полу пергаментные книги,
Бич железный, цепи и вериги.
Вдоль стены уступ гранитных скал
По ночам подушку заменял.
Не согнувшись встать нельзя, так низко
В тесной келье… В бездне, глубоко
Лишь поток гремит, — и далеко
Все земное, только небо близко.
IХ
И Франциск мечтает: «Не уйти ли
