Он недоверчиво покачал головой:

– Работа как работа, не думаю, чтоб она требовала от тебя больших усилий. Я-то кручусь за стойкой по двенадцать часов в день.

– Но тебе хотя бы не приходится вытирать блевотину за пьяным отребьем, которое едва на ногах держится, и приводить его в чувство, чтобы оно было в состоянии играть свою идиотскую музыку. Все к тому и шло, в конце концов я поругался с парнями, и они меня уволили.

Моего Компаньона, если быть точным. Это была группа, игравшая тяжелый рок, четверка американских пацанов, любивших развлекаться, сбивая пустыми бутылками подброшенные вверх бутылки или вытаскивая из ширинок свои причиндалы, лучше – посреди толпы, и прочей подобной мерзостью. Некоторые их номера я предпочитал не замечать, не забывая уворачиваться от летающих предметов. И действительно, пару вечеров у меня не было проблем с этими идиотами. Однако на третий они меня утомили, я жутко захотел спать и уговорил моего Компаньона сменить меня. И как только один из этих придурков сотворил очередную глупость, мой Компаньон открыл дверцу автомобиля и вышвырнул его из машины на дорогу.

– И что, сейчас болтаешься без дела?

– Ну почему? Я работаю. Я не должен бы тебе ничего говорить, поскольку это профессиональная тайна…

– Не смеши меня.

Я посмотрел сквозь него:

– Но из того, что можно, скажу: речь идет о важной и богатой шишке, которой понадобилась охрана.

– Не боишься, что закончится тем же?

– Все может быть.

Оресте убрал бутылку со стойки, прежде чем я успел налить себе еще, потом проводил меня до выхода:

– Если у тебя и здесь не выгорит, помни, что мой брат…

– …торгует противоугонными устройствами и готов взять меня на работу, – закончил я за него. – Ты мне это уже говорил. Тем не менее спасибо.

– Это все-таки лучше, чем ничего.

– Подумаю, – соврал я.

Дома меня не ждал никто и ничто, если не считать пары грязных тарелок в мойке. Я включил телевизор, запрыгал с канала на канал, раздражаясь дурацкой рекламой эротических салонов, пока вдруг не заметил, что пульсирует лампочка видеомагнитофона. Я вздохнул.

Пока я спал, мой Компаньон, вероятно, что-то записал на пленку, и это послание как пить дать предназначалось мне: это была одна из его маний. Он очень не любил писать ручкой на бумаге и, когда должен был поведать мне что-либо серьезное, предпочитал наговаривать информацию в телекамеру, прикрепленную к телевизору. Это всегда действовало мне на нервы, несмотря на столько лет отношений с этим единственным человеком, с которым мне в жизни не суждено встретиться никогда.

Я собрался с силами и нажал кнопку пульта: на экране появилась моя физиономия.

– Привет, Компаньон, – сказала физиономия. – Хорошо спал?

Я не помню, когда сделал эту запись: половины того, что делаю во время своих бессонных ночей, я вообще не запоминаю. Чтобы никто этого не понял, я использую тысячу приемов, несу дикую околесицу, даже сам начинаю в нее верить. Но то, что я видел сейчас на экране, не оставляло камня на камне в тщательно выстроенной мною стене притворства.

Я сумасшедший, абсолютно сумасшедший, и с этим ничего не поделаешь.

Потому что мой Компаньон – это я сам.

Последний раз я проходил обследование в расположенном весьма далеко от Милана городе, куда уехал, чтобы чувствовать себя в полной безопасности. Врач устало следовал тому же сценарию, что и другие специалисты – психоаналитики, психиатры и психологи, с которыми я встречался до него. Обычно мои визиты к сменяющим друг друга докторам выглядят так: сначала врач мне не верит, подозревая, что я его разыгрываю, затем делает предположение, что моя проблема «не в раздвоении личности», а в том, что я просто «убедил себя в этом». То есть я не сумасшедший, но «одержим навязчивой идеей», что являюсь сумасшедшим. Этот акт сценария я называю «первая фаза».

«Вторая фаза» наступает после того, как я засыпаю на кушетке и меня сменяет Компаньон. Конечно, можно предположить, что я искусный актер, но пластика наших тел – моего и моего Компаньона – настолько различается, что любой врач способен это заметить, тем более если все изменения происходят у него на глазах. Я, что естественно, никогда не наблюдал вживую моего Компаньона, однако знаю наверняка, у него походка, словно ему засунули метлу в задницу. И он немного одеревенелый, что ли.

Во время «второй фазы» очередное светило начинает изводить меня вопросами, настолько идиотскими, что такой тип, как я, не может не вспылить и не реагировать как нормальный человек с нормальным умом, коим я, надеюсь с присущей мне скромностью, обладаю. После дотошного опроса светило понимает, что перед ним случай, который даст ему возможность застолбить себе место в учебниках психиатрии.

«Третья фаза» – когда лекаришка уже видит свое имя выбитым на медицинских скрижалях золотыми буквами: Такой-то открыл… А дальше следует определение Такого-то синдрома.

И в эту минуту он спрашивает меня с безразличным видом, не буду ли я возражать против фотосъемки и магнитофонной записи, поскольку это помогло бы ему лучше изучить мой случай, на что я отвечаю: нет проблем, всегда пожалуйста, назначаю встречу на завтра и больше к нему не прихожу. Это – «четвертая фаза».

Последний врач не явился исключением, пройдя названные мною фазы с неплохой скоростью всего за один сеанс (как правило, для этого требуется пять или шесть), и, как все его предшественники, думаю, до сих пор разыскивает меня. Я не опасаюсь, что он меня найдет: у меня абсолютно неприметная физиономия, а настоящих анкетных данных я не оставил. Он даже не знает, что был удостоен особой чести: оказался последним врачом, которому я пытался рассказать о моей проблеме.

Хватит с меня! Дюжины попыток вполне достаточно, я устал проживать их в холодном поту от страха, что кто-нибудь из врачей прикажет засунуть меня в смирительную рубаху. Все их потуги оказались напрасными. Ни от одного из них мне не удалось услышать ничего сверх того, чего я сам не смог бы найти в учебниках по медицине или толстенных томах «Истории психиатрии».

Припев всегда оставался одним и тем же: согласно их Священному Писанию, не может существовать человека, который никогда не спит. Он должен был бы или быстро умереть, или очень скоро превратиться в полного идиота. А тут – вот он я. Конечно, от остальных людей я несколько отличаюсь, но мои мозги пока неплохо соображают, и я надеюсь прожить еще немало лет, особенно если учесть, что я бросил выкуривать по пачке сигарет в день и начал практиковать безопасный секс.

Сторонний наблюдатель, будь он хоть сто раз врач, не может увидеть, а потому не может понять, что на самом деле я сплю, даже если внешне это совершенно незаметно, даже если мое тело в этот момент движется. Согласно науке, это тем более невозможно. Она не признает гипотезы разделенного надвое сознания, каждая из частей – вернее, половин – которого спит по очереди.

В моей жизни не приключалось ничего, что спровоцировало бы возникновение подобного феномена. Меня никогда не кусал радиоактивный паук, я не ударялся головой, падая с детского стула, и не покрывался шерстью в полнолуние. Но однажды в детстве я вдруг начал по ночам разгуливать по дому. Сначала все подумали, что я сомнамбула, видимо, потому, что одна из частей меня, та, что бодрствовала в то время, как я спал, еще не обладала уверенной координацией движений и не умела говорить. Когда мне исполнилось пять лет, я начал тренировать свое тело, а вот мой alter ego – нет. Однако он это быстро наверстал, нанеся обстановке дома ощутимый ущерб, организуя легкую панику среди наших родственников при помощи неординарных поступков, демонстрирующих его безграничное любопытство к окружающему миру. И если я был ребенком довольно-таки спокойным, он являл собой безудержную энергию, превращавшую в обломки все, что попадало в его руки. Не в силу безрассудной тяги к разрушению, а по причине неутолимого желания познать окружающий мир. Он просто жаждал понять, как функционирует та или иная вещь, и, шла ли речь о моем заводном роботе или о стиральной машине, лучший способ утолить жажду был – заглянуть ей внутрь.